* * *
Работа в New York University (NYU) мало чем отличалась от того, чем Пьеру приходилось заниматься в Загребе. Утренние пары с «нулевиками» в Вандербилт-Холле, после ланча – «продвинутые» в Таунхауз Роу. Вечером – проверка тестов и подготовка к следующему дню. Но были и отличия – отличалась та самая «модель поведения» из брошюры, которую Пьер все-таки достал из помойного ведра.
В Загребском университете отношение к трудовой дисциплине было, мягко говоря, «гибким». Считалось нормальным отпустить студентов пораньше с последней пары, мало кто из преподавателей приходил вовремя на заседания кафедры. Главное было сверстать и вовремя подать учебные планы, обеспечить положенное количество публикаций и отнести заполненные ведомости в деканат.
В NYU бумажной работы и бюрократии было намного меньше, но вот отношение к учебному процессу и у студентов, и у преподавателей было совсем иное. Отпустить студентов пораньше означало приблизительно то же, что обвес в магазине – люди недополучали товар, за который они заплатили.
Работа была серьезная и требовала тщательной подготовки. По вечерам приходилось допоздна сидеть в Библиотеке Бобста, собирая материал по русской культуре и истории для наиболее требовательных старшекурсников. Статус Visiting Source Teacher подразумевал наличие каких-то особенных знаний, которые нельзя было получить от местных американских преподавателей. Пьер был даже рад свалившейся на него нагрузке. Друзьями он пока не обзавелся, а часы безделья неотвратимо возвращали его в тот страшный вечер в Университетской клинике.
Он как-то заметил, что живет как Робинзон – на острове. Действительно, университетские кварталы Гринвич-Виллиджа были расположены на Манхеттене, а для того, чтобы осмотреть все достопримечательности этого куска суши, окруженного водой, требовались не одни выходные. На День благодарения у Пьера не было особых планов. В гости никто не позвал, а для того, чтобы самому готовить индейку, ему еще не хватало местного патриотического настроя. С утра он отправился в Метрополитэн. Это было не первое его посещение этого замечательного музея, но здесь, как и в любимом Эрмитаже, можно было каждый раз выбирать коллекции под настроение. К тому же Пьеру нравился демократический принцип оплаты билетов – ты платил столько, сколько считал нужным. Пройти бесплатно ему не позволяла совесть, а пару долларов он считал достойным вкладом в развитие американской культуры. Прикрепив на куртку значок, заменяющий билет, Пьер прямиком пошел в отдел фотографии. Поразглядывал фриков Диан Арбус, посидел в Египетском отделе у каменного бассейна, заглянул в Средневековую галерею. Погода, несмотря на конец ноября, стояла отличная, и он решил вернуться в общежитие пешком через Центральный парк.
Зелени на деревьях и кустах уже почти не осталось, но было сухо и солнечно. Народ с удовольствием грелся на солнышке на многочисленных скамейках. Пьер как-то обратил внимание на то, что почти все скамейки в парке были «спонсорские» – на спинках были привинчены маленькие таблички, сообщавшие, благодаря кому вы имеете возможность посидеть и отдохнуть. Особенно его умилила надпись: «For Artur. Because he was a good man». Обойдя пруд, Пьер прошел мимо мемориала Джона Леннона Строберри Филдс и отправился на юг в сторону Гринвич-Виллидж. Пели редкие в это время года птицы, было тепло и уютно. Раздражал только шум детской площадки впереди. Скрипели качели, слышались злые крики мамаш, детский смех периодически заглушался громким плачем. Пьер поморщился и постарался обойти площадку по периметру. Прилетевший откуда-то яркий мяч ударил его по ноге, испачкав светлые брюки. Пьер оглянулся. Прямо на него летел мальчуган в клетчатой куртке. Зацепившись ногой за мячик, он растянулся на песке. Пришлось поднять парня, потом принести слетевшую вязаную шапку и кое-как натянуть ее на растрепанные темные волосы.
– Миша! – раздался издалека женский голос. – Ты куда опять удрал?!
Кричали по-русски, что, впрочем, было неудивительно – в Нью-Йорке жило много эмигрантов. Пьер повернул голову, чтобы убедиться в том, что мамаша определила местонахождение своего чада. Молодая женщина в синей пуховке шла к ним. Что-то было знакомое и в ее голосе, и в короткой черной стрижке.
– Я же просила тебя не убегать, – сказала она уже более спокойным тоном, подойдя поближе.
Потом подняла глаза на Пьера:
– Ты?!
Это была Кэт.
* * *
В кафе на углу 66– й было тепло и пахло жареным хлебом. Пьер машинально поддерживал разговор. Все него внимание было поглощено темноволосым Мишкой, задремавшим на руках у матери. Его сын! Все эти годы он абстрактно понимал, что где-то родился и растет его ребенок, но он старательно гнал от себя размышления на эту тему, оправдывая себя тем, что Кэт он не нужен, что Жора сам написал ему об этом, что нельзя мешать чужому счастью… И это было достаточно легко – никакой конкретики. Сын? Дочь? А существует ли он или она вообще? Теперь же он ловил себя на том, что старается увидеть черты сходства между собой и спящим Мишкой.
– Жора тоже здесь?
– С Жорой мы расстались очень быстро.
– Почему?
– Он очень хороший человек, но мы жили с его мамой. Она тоже женщина по-своему неплохая, но когда я в очередной раз услышала: «Вот когда у вас будут общие дети…», то не выдержала.
– Я ничего не знал. Почему ты мне не сообщила? Это же мой сын. Я бы помогал.
– Зачем? Я замужем. Мы с Мишкой не нуждаемся.
– Кто твой муж? Тоже из наших? Я его знаю?
Кэт улыбнулась:
– Не думаю. Он программист, занимается криптографией. Один из лучших в Израиле.
– В Израиле? А что вы здесь делаете?
– Боря заканчивает проект для одного банка. Может, получится найти постоянную работу в Нью-Йорке. У тебя кольцо на руке – ты тут с женой?
– Я… вдовец.
– Прости, пять лет прошло… Слушай, послезавтра Ханука – приходи в гости. У нас здесь друзей нет – посидим, о Питере поностальгируем.
– Кэт, ты что, в иудаизм ударилась? – рассмеялся Пьер.
– Нам лишь бы повод. Придешь?
* * *
Что дарят на Хануку? Поломав голову, Пьер купил бутылку Jack Daniels и модель автомобиля Бэтмена для Мишки. Адрес был выше 120– й улицы – не самый безопасный район. Из-за этого, и чтобы не искать дорогу от метро, взял такси. Машина остановилась возле витрины с трафаретной надписью «El Comedor Habana Viejo». Пьер оглянулся – большинство вывесок вокруг были на испанском.
– Не пропаду, – решил он. – Если что – сойду за местного.
Дверь открыл худощавый парень лет тридцати с густой черной бородой. На его затылке каким-то чудом держалась крохотная шапочка-кипа.
– Пьер? – строго спросил он.
– Борис? – в тон ему ответил Пьер и пожал протянутую руку.
На столе, в подсвечнике, похожем на оленьи рога, мерцали огоньками девять свечек.
– Ничего, что я с непокрытой головой? – спросил Пьер.
– Не юродствуй, – донесся из комнаты голос Кэт. – Выпить принес?
Мишка обрадовался подаренной машине. Весь вечер, глядя на сына, Пьер думал: «Интересно, Борис знает?»
Боря оказался мировым парнем – пел под гитару песни Никитиных и Розенбаума, травил анекдоты и лихо закусывал виски явно некошерной колбасой. Пьер попал в давно забытую обстановку. Казалось, выгляни в окно, а там – родная улица Дзержинского, а не Сент-Николас.
– Слушай, – спросил он Бориса после очередного тоста. – А что за криптология такая, которой ты занимаешься?
– Не криптология, а криптография. Грубо говоря, наука о шифровании данных. Чтобы посторонние не совали нос в дела клиента.
Расходились заполночь. Кэт вышла на площадку проводить. Пьяненький Боря в это время пытался утихомирить проснувшегося Мишку.
– Спасибо, что пришел. Мне здесь очень одиноко. Борис целый день на работе, а мы с Мишкой кроме парка почти ничего и не видели. Каждый день там гуляем – заглядывай…
Она быстро обняла его за шею и чмокнула в щеку.
– Спокойной ночи, Пьер.
– Спокойной ночи, Кэт…
Сидя в вагоне метро, он напевал под нос, чтобы не уснуть:
– Криптология, криптография-я-я. Криптология, крипто…
И тут его осенило. Ведь копия бумаги из архива Штейфона была все еще у него. Набор цифр был каким-то кодом, но они с Мели даже не пытались его отгадывать. Может, Боря поможет?
На следующий день Пьер созвонился с Борисом и после последней пары поехал к нему в офис в Бруклин. Борис недолго рассматривал копию с шифровкой «I&E4EIV9P-GATEE1C – N6TCE3».
– Кто автор?
– Царский офицер. Русский, из эмигрантов.
– Уже легче. В царской армии была очень слабая школа шифрования и немцы этим вовсю пользовались. Судя по тому, что символы идут без перерыва, но в теле есть прочерки, это так называемая «вертикальная перестановка». Была распространена в России начала ХХ века.
– А что это такое?
– Обычно для шифрования использовалась таблица 6х4. То есть, четыре строчки по шесть знаков в каждой. В нее обычным образом, слева направо, вписывался текст. Смотри, – он взял листок, нарисовал таблицу и вписал в нее текст:
– Пропуски между словами обозначались прочерками. Потом придумывали слово-ключ, состоящее из шести букв и писали его сверху:
После этого определяли, в каком порядке в алфавите расположены буквы «ключа». Если попадались одинаковые, то их нумеровали слева направо:
Теперь нужно выписать текст «сплошняком» сверху вниз в том порядке, в котором пронумерованы колонки. Получится: АЯЮ– – АМНР-Д– – К-ЛРООТСУЛБЕУБГЕО. Адресат, зная слово-ключ, просто впишет эту абракадабру в таблицу в нужном порядке и получит исходный текст.
– Как все просто! А что же здесь может быть зашифровано?
– В твоей бумаге все сложнее. Латинский алфавит – язык исходного текста неизвестен. Есть цифры – это может быть какой-то индекс или код, то есть, нет логики, и компьютерная программа подбора мало что даст. Нужен «ключ».
– А какие ключи были распространены в русской армии?
– Чаще всего это были города, как-то связанные с личностью шифрующего. Москва, Самара… Иногда использовали клички, присвоенные во время учебы.
Придя домой, Пьер несколько часов провел, рисуя таблицы и вписывая туда цифры и буквы из бумаги Штейфона. Получалась бессмыслица. Нужна была биографическая справка. Где родился, где учился, где воевал? Но все сведения, собранные Мели, остались у Толика. Пришлось провести несколько часов в Библиотеке Бобста. Сведений по Русскому Охранному Корпусу было немного. Нашлась ссылка на документ «Русский корпус. Доклад к 10– летнему юбилею. Нью-Йорк. 1951» и на журнал «Наши вести», который издавали офицеры шуцкора (так называли они себя в Югославии). Были также упоминания о «Союзе чинов Русского корпуса», объединявшем уцелевших ветеранов. Почтовый адрес и у журнала, и у «Союза чинов» совпадал – Novo-Diveyevo 100 Smith Rd. Nanuet, NY 10954. Там, судя по справочнику, находился монастырь и русское православное кладбище.
«По карте – километров сорок от Нью-Йорка, – задумался Пьер. – Можно и съездить в это Ново-Дивеево».
* * *
Если занятия заканчивались рано, то Пьер теперь не шел в библиотеку, а садился в метро и ехал в Центральный Парк. Желание видеть сына не оставляло его, и он с ужасом думал о том времени, когда ему придется возвращаться в Питер, а Кэт с Мишкой уедут обратно в Израиль.
– Завтра выходной, – сказала Кэт. – Может, сходим с Мишкой в зоопарк?
Пьер задумался.
– Я завтра хотел взять машину напрокат и съездить в русский монастырь.
– Возьми нас с собой! Ты ведь не на богомолье туда едешь? Не помешаем?
– Почему бы и нет. Поехали.
* * *
– В женском монастыре нам, наверное, делать нечего, – рассудил Пьер. – Давай зайдем в храм, а потом по кладбищу походим.
В церкви было непривычно светло. Пожилой гостеприимный священник, услышав русскую речь, с удовольствием показал главные святыни храма – икону Владимирской Божией Матери из Оптиной пустыни и крест из Ипатьевского дома. Узнав, что Пьер интересуется историей Русского Корпуса, отвел на кладбище и показал могилу последнего командующего, Анатолия Ивановича Рогожина. Оказалось, что Рогожин был основателем и многолетним редактором журнала «Наши Вести».
– Скажите, а про Штейфона вы можете что-нибудь рассказать?
– Про Штейфона… Я знаю, что он руководил Корпусом до Анатолия Ивановича. Похоронен где-то в Европе. Вот, пожалуй, и все. Вам надо с Владимиром Владимировичем поговорить.
– Это кто? – оживился Пьер.
– Вы Гранитова не знаете? – удивился священник. – Владимир Владимирович – председатель Союза чинов Русского корпуса. Я дам вам его телефон.
На обратном пути Мишка заснул в детском кресле. Кэт неожиданно положила свою руку поверх руки Пьера, легла головой ему на плечо и закрыла глаза. Он боялся пошевелиться. Скосив глаза, смотрел на нее и в зеркало – на Мишку.
Вот оно – счастье…
* * *
Пьер уже несколько дней безуспешно звонил по телефону, который ему дал священник. Пожилой женский голос неизменно отвечал:
– Оставьте ваш телефон. С вами свяжутся.
Звонок раздался только через неделю.
– Мне сказали, что вы интересуетесь биографией Штейфона.
– Владимир Владимирович? – обрадовано спросил Пьер.
– Меня зовут Евгений. Владимир Владимирович поручил мне ответить на ваши вопросы. Запишите адрес.
По указанному адресу в Бруклине Пьер нашел скромную адвокатскую контору. Евгений оказался мужчиной средних лет массивного телосложения с короткой стрижкой. Если бы не клубный пиджак и не очки в тонкой металлической оправе, его можно было бы принять за циркового борца.
– Что конкретно вас интересует?
– Понимаете, о службе Бориса Штейфона в Охранном Корпусе есть достаточно материалов в югославских архивах. А вот о его жизни до осени 1941 года известно мало. Где учился, где служил…
– Зачем это вам?
– Моя покойная жена занималась изысканиями по Корпусу. Я бы хотел продолжить ее работу.
– Вы – муж Мелихи Хаджич?
– Вдовец. Вы ее знали?
– Не был знаком, к сожалению. Мне пересылали ее публикации, но я не владею сербскохорватским. Что ж, вот все, что я смог найти по Штейфону, – он протянул Пьеру папку. – Можете оставить себе. Это копии.
* * *
Работа над папкой продолжалась несколько вечеров. Сначала Пьер решил выписать все города, связанные с биографией Штейфона, потом имена близких людей. Родился Борис Александрович в Харькове, окончил Чугуевское пехотное юнкерское училище. Пьер выписал на отдельный листок – Чугуев. Шесть букв! Тут в голову пришла неприятная мысль – по старой орфографии этот город писался как Чугуевъ, а это семь букв… Как же писал генерал? Пьер начал вспоминать документы, написанные Штейфоном собственноручно, копии которых он видел в архиве Мели, но, как ни старался, ничего вспомнить не смог.
Озарение пришло на следующий день на работе. Он с трудом дождался конца лекций, прибежал домой, достал заветный листок и с удовлетворение прочитал разборчивую подпись: Б. Штейфон. Никакого «ера» на конце не было! Уже легче.
В 1911 году окончил Императорскую Николаевскую военную академию. Понятно…
С ноября 1911 г. – командир роты 6– го гренадерского Таврического полка. На всякий случай Пьер записал: Таврия.
Воевал на Кавказском фронте – Кавказ.
Участвовал в 1– м Кубанском («Ледяном» ) походе – Кубань.
Участник Бредовского похода и прорыва в Польшу – Польша…
Всего городов получилось двенадцать, включая Загреб, где он окончил свои дни. Никто из близких Штейфона имен из шести букв не носил. Началась работа по вписыванию шифра в таблицу. Вскоре его постигло разочарование – ни одно слово из списка ключом не являлось. Что же еще говорил ему Боря? Клички! Но у кого узнать, как дразнили генерала в юности?
Пришлось позвонить Евгению.
– Скажите, а господин Гранитов не мог бы все-таки принять меня?
– Что вы еще хотите узнать?
– Видите ли… образ получается какой-то шаблонный, плоский. Важны воспоминания людей, лично знавших Бориса Александровича.
И случилось чудо! Через два дня Евгений сам заехал за Пьером в университет и отвез его в клинику в Нью-Джерси.
– Должен вас предупредить, что Владимир Владимирович серьезно болен и долго беспокоить его нельзя. Сейчас у него прогулка. В вашем распоряжении пятнадцать минут.
Гранитов беседовал с ними в саду. Медсестра привезла его на каталке, укутанного в одеяло, и перепоручила больного заботам Евгения. Разговор происходил на ходу. Пьер решил сразу взять быка за рога:
– Владимир Владимирович, благодарю вас за материалы, которые мне предоставили, но мне очень важны воспоминания людей, знавших командующего лично.
– Что конкретно вас интересует, молодой человек?
– Его чисто человеческие качества. Ну, если хотите, какая у него была кличка в годы учебы.
Гранитов молчал несколько минут.
– У Штейфона, действительно, была кличка…
– Какая же?
– Вы знаете, что генерал был из крещеных евреев?
– Да, я читал об этом.
– Такие вещи, по известным причинам, не было принято обсуждать в офицерской среде. Его прозвали Марран. Он знал об этом, и, насколько я понимаю, кличка ему не нравилась.
Марран…? В детстве Пьер читал книгу «Огненный бог Марранов» и считал их сказочными существами, да и книга была написана уже в шестидесятых годах.
– Простите, а что это значит?