— Ну что, тебе нравится? — с замиранием сердца спросила Изабелла.
— Это футбольный мяч, — объявил Николас.
— Ну да. И как он тебе?
— Это лучший подарок, который я получал за всю свою жизнь.
Он взглянул на нее снизу вверх, и по его глазам она поняла, что, несмотря на эти заученные формальные слова, он говорит совершенно искренне. «Вымуштрованный, сдержанный маленький старик, — подумала она. — Какие пережитые ужасы и кошмары сделали его таким?»
— Я никогда не играла в футбол, — сообщила ему Изабелла. — Ты научишь меня?
— Но ты же девочка. — Николас, видимо, колебался.
— Все равно мне хочется попробовать.
— Ну ладно. — Он выпрямился, держа мяч под мышкой. — Но тебе придется снять туфли.
Через считанные минуты вся его сдержанность испарилась без следа. С радостным визгом он носился взад-вперед за мячом, демонстрируя чудеса дриблинга. Он был проворен, как полевая мышь, и Изабелла бегала вслед за ним, смеялась, выполняла все его указания и позволила ему забить один за другим пять голов между ножек скамейки.
Когда они наконец, обессиленно рухнули на траву, Николас, тяжело дыша, вынес приговор:
— У тебя здорово получается — для девочки, конечно.
Затем они переоделись в купальные костюмы, и Николас продемонстрировал ей все свое несравненное мастерство. Для начала он «по-собачьи» проплыл в длину весь бассейн; ее похвалы были столь безудержны, что он тут же заявил:
— А еще я могу проплыть весь бассейн в ширину под водой. Смотри. — Ему почти удался и этот подвиг; он вынырнул, чуть-чуть не доплыв до стенки, фыркая, отдуваясь, с побагровевшим лицом.
Сидя по пояс в воде на ступеньках в мелкой части бассейна, Изабелла на мгновение содрогнулась, вспомнив, когда она в последний раз видела сына погруженным в воду, но тут же заставила себя улыбнуться и похвалить его.
— Отлично, Николас.
Все еще тяжело дыша, он подплыл к ней и без предупреждения вскарабкался к ней на колени.
— Ты очень красивая, — объявил он. — Ты мне нравишься.
Осторожно, будто он в любую минуту мог разбиться, как драгоценная хрустальная ваза, она обняла его и прижала к себе. В прохладной воде его тело было теплым и скользким, и она чувствовала, что ее сердце разрывается на части от нестерпимой боли.
— Николас, — бормотала она. — Мой малыш. Как я люблю тебя. Как мне плохо без тебя.
Время промелькнуло подобно вспышке молнии в летнем небе, и вот уже Адра пришла за ним.
— Николасу пора обедать. Хотите поесть вместе с ним, сеньорита?
Они пообедали на свежем воздухе, за столом, который Адра поставила для них во дворе. Они по-братски поделили запеченого «бесуго», атлантического морского леща, и салат. Николасу принесли стакан свежего апельсинового сока, а ей бокал шерри. Изабелла растерзала леща на мелкие кусочки, чтобы удалить все кости, но ел Николас сам, без посторонней помощи.
Когда Николас поедал мороженое, у Изабеллы вдруг потемнело в глазах. В ушах зашумело, и лицо Николаса перед ней расплылось и пропало.
Адра подхватила ее, прежде чем она успела свалиться со стула; дверь за ее спиной отворилась, и во двор вышел Рамон в сопровождении двух сотрудниц КГБ.
— Ты хорошо себя вел, Николас, — сказал Рамон. — А теперь Адра уложит тебя спать.
— А что случилось с этой милой дамой?
— С ней все в порядке, — заверил его Рамон. — Она просто очень устала. И ты тоже устал, Николас.
— Да, отец. — При этом утверждении он сладко зевнул и потер глаза кулачками. Адра увела его, и Рамон кивнул женщинам, стоявшим наготове.
— Отнесите ее в комнату.
Когда они подняли бесчувственную Изабеллу со стула, Рамон взял с обеденного стола пустой бокал из-под шерри и аккуратно вытер со стенок последние следы подмешанного наркотика своим носовым платком.
* * *
Изабелла проснулась в незнакомой спальне. Она чувствовала себя отдохнувшей и умиротворенной. Утреннее солнце заглядывало в комнату сквозь опущенные жалюзи. Она прищурилась спросонья и натянула на свои обнаженные плечи простыню, которой была накрыта. Как-то отрешенно она попыталась сообразить, где же она находится, но в голове плавал какой-то туман.
Вдруг она с удивлением обнаружила, что лежит под простыней совершенно голой. Она приподняла голову. Ее одежда была аккуратно сложена на стуле перед открытой дверью в ванную. Ее чемодан стоял на полке для багажа.
Краем глаза она заметила рядом какое-то движение, насторожилась и наконец полностью проснулась. В спальне вместе с ней находился мужчина. Она открыла рот, чтобы вскрикнуть, но он знаком велел ей молчать.
— Рам… — начала она было произносить его имя, но он двумя быстрыми шагами достиг ее кровати и положил ладонь на ее губы, чтобы заставить ее замолчать.
Она ошеломленно смотрела на него, не веря своим глазам. Рамон! Радость забурлила в ней весенним потоком.
Он отстранился от нее и быстро подошел к ближайшей стене спальни. На ней висела темная картина в стиле Гойи. Рамон взял ее за угол и наклонил так, чтобы был хорошо виден скрытый микрофон размером с серебряный доллар, прикрепленный к стене.
Он еще раз сделал ей знак молчать и вернулся обратно к кровати. На столике подле нее стояла ночная лампа; он снял с нее абажур и продемонстрировал ей второй микрофон, установленный на ножке прямо под лампочкой.
Затем он наклонился к ней так близко, что она ощутила на щеке его теплое дыхание.
— Идем. — Он прикоснулся к обнаженному плечу под простыней. Они так долго не виделись, что, несмотря на охватившую ее радость, она в его присутствии испытывала стеснение и скованность; она совсем отвыкла от него. — Я все объясню — идем. — В его глазах было столько боли и страдания, что ее радость тут же куда-то отступила.
Он взял ее за руку, которой она прижимала простыню к подбородку, из постели; она не сопротивлялась. Все еще не отпуская ее руки, он повел ее, совершенно нагую, в ванную. Она не обращала на свою наготу никакого внимания; ее слегка пошатывало, сказывалось остаточное действие наркотика.
Оказавшись в ванной, Рамон спустил воду в унитазе, открыл все краны на раковине и ванне и включил душ в стеклянной кабинке.
Затем повернулся к ней. Она отшатнулась, боясь прикоснуться к нему. Ее голая спина прижалась к холодному кафелю стены.
— Что с нами происходит? Неужели ты с ними заодно, Рамон? Я ничего не понимаю. Пожалуйста, объясни мне, что происходит!
Его прекрасные черты исказились от нестерпимой муки.
— Я в таком же положении, что и ты. Мне приходится с ними сотрудничать ради Никки. Я не могу сейчас всего рассказать — мы имеем дело с силами, с которыми невозможно бороться. Мы оказались в ловушке, все трое. О, моя любимая, как я хотел обнять тебя, объяснить тебе все, но у нас так мало времени.
— Рамон, скажи, что ты все еще любишь меня, — робко прошептала она.
— Да, любимая. Больше чем когда бы то ни было. Я понимаю, через какой ад ты прошла. И я испытал все это сам, все эти муки. Я знаю, что ты должна была обо мне подумать. Но однажды ты поймешь, что все, что я делал, я делал ради Никки и тебя.
Она хотела поверить ему, отчаянно, страстно хотела, чтобы все это было правдой.
— Потерпи, — прошептал он, сжимая в ладонях ее лицо. — Скоро мы все будем вместе, втроем — только я, ты и Никки. Ты должна довериться мне.
— Рамон! — Это прозвучало как подавленный стон; она обхватила обеими руками его шею и прижалась к нему изо всех сил. В который уже раз, наперекор всей логике и здравому смыслу, она безоговорочно поверила ему.
— У нас есть всего несколько минут. Мы не можем рисковать. Это слишком опасно. Ты даже не представляешь, какая страшная опасность угрожает Никки.
— И тебе тоже, — голос ее дрожал.
— Моя жизнь ничего не значит. Но Никки…
— Вы оба, — возразила она. — Вы оба так дороги мне.
— Обещай мне, что ты не сделаешь ничего такого, что могло бы повредить Никки. — Он поцеловал ее в губы. — Прошу тебя, делай все, что они скажут. Осталось уже недолго. Я вытащу всех нас из этой кошмарной истории, если ты мне поможешь. Ты должна мне довериться.
— О мой любимый. О мой дорогой. В глубине души я всегда это знала. Я знала, что должна быть какая-то причина. Ну конечно, родной, я полностью доверяю тебе.
— Ты должна быть сильной ради всех нас.
— Я клянусь тебе. — Она яростно кивнула; по ее лицу текли слезы. — О Боже, как я люблю тебя! Я так долго ждала тебя!
— Я знаю, любимая. Я знаю.
— Пожалуйста, Рамон, прошу тебя, возьми меня. Я так нуждалась в тебе все это время. Я вся иссохла, истосковалась по тебе. Люби меня, пока ты еще здесь, со мной.
Он быстро овладел ею; их близость была недолгой, но она нахлынула на нее, как гигантская волна, закружила, завертела, в водовороте страсти и выбросила на берег в полном изнеможении.
Когда он ушел, простившись с ней последним, долгим, невыразимо нежным поцелуем, ее ноги отказались повиноваться ей. Она медленно сползла на кафельный пол, бессильно вытянув их перед собой. Ревущие краны Наполняли комнату обжигающим паром. Она все еще ничего не понимала. Но теперь ей и не нужно было ничего понимать; она не хотела ничего понимать. Она думала только о Никки и Районе.
«Слава Богу. Все это было неправдой. Все эти ужасы, что я себе воображала, были неправдой. Рамон по-прежнему меня любит. С нами все будет в порядке, со всеми троими. Мы все вместе избавимся от этого наваждения. Как-нибудь. Как-нибудь».
Она с трудом поднялась на ноги. «Теперь я должна взять себя в руки. Они ничего не должны заподозрить…» Шатаясь, она побрела к душу.
Она все еще была в трусиках и лифчике, когда дверь без стука отворилась и в комнату вошла высокая женщина с грубым лицом, та самая, что сопровождала ее из аэропорта и проводила тот кошмарный обыск. Она окинула тело Изабеллы таким взглядом, что у нее по спине пробежали мурашки и она поспешно натянула юбку своего серого костюма.
— Что вам надо?
— Через двадцать минут вы уезжаете в аэропорт.
— А где Никки? Где мой сын?
— Ребенка здесь нет.
— Пожалуйста, позвольте мне повидаться с ним.
— Это невозможно. Ребенка здесь нет.
Изабелла почувствовала, что надежда, поселившаяся было в ее душе после краткого свидания с Районом, начинает оставлять ее.«Этот кошмар возобновляется с новой силой, — подумала она, пытаясь бороться с накатывающим на нее отчаянием. — Я должна доверять Рамону. Я должна быть сильной».
По дороге в аэропорт женщина сидела рядом с Изабеллой на заднем сиденье «кортины». Утро выдалось жарким, а в машине не было кондиционера. От женщины исходил отвратительный запах мужского пота. Изабеллу затошнило, она опустила боковое стекло и подставила лицо под спасительные порывы встречного ветра.
Водитель «кортины» притормозил возле входа в международный аэровокзал, и, когда он вышел из машины, чтобы отпереть багажник и достать чемодан Изабеллы, ее спутница заговорила с ней, впервые после того, как они покинули гасиенду.
— Это для вас, — сказала она и вручила ей запечатанный конверт без адреса.
Изабелла открыла сумочку и спрятала конверт. Женщина смотрела прямо перед собой через ветровое стекло. Она не произнесла больше ни слова. Изабелла вылезла из «кортины» и подняла с мостовой свой чемодан. Водитель захлопнул дверцу, и машина уехала.
Стоя на тротуаре, среди пестрой толпы туристов, Изабелла почувствовала себя страшно одинокой, еще более одинокой и испуганной, чем до этой встречи с Никки и Рамоном.
«Я должна доверять ему», — повторяла она снова и снова, как молитву, как священную заповедь, направляясь к регистрационной стойке авиакомпании «Иберия».
Оказавшись в зале ожидания для пассажиров первого класса, она зашла в женскую уборную и заперлась в одной из кабинок. Затем присела на крышку унитаза и вскрыла конверт:
«Красная Роза.
Вы должны точно выяснить, на какой стадии находятся разработки ядерного устройства, ведущиеся «Армскором» и научно-исследовательским институтом ядерной физики в Пелиндабе. Вы сообщите нам местонахождение испытательного полигона и дату проведения первых испытаний этого устройства.
После передачи этой информации вам будет предоставлена возможность еще раз встретиться с сыном. Продолжительность этой встречи будет целиком зависеть от объема и детальности переданной вами информации».
Подписи, как обычно, не было; текст отпечатан на листе обычной писчей бумаги. Она уставилась на него невидящими глазами.
«Час от часу не легче. Сперва радар. Тогда все выглядело не так страшно. В конце концов, радар всего лишь средство обороны. Но теперь! Атомная бомба? Неужели это никогда не кончится? — Она покачала головой. — Я не смогу, я так им и скажу: я не смогу».
Отец ни разу даже не упоминал о том, что имеет хоть какое-то отношение к Пелиндабскому институту. Ей не попадалась ни одна папка, ни одно письмо, в которых говорилось бы о ядерном взрывном устройстве. В газетах она читала, что исследования, ведущиеся в Пелиндабе, касаются проблемы обогащения и переработки урана, который в огромных количествах добывается в стране, и разработки реактора для этой атомной электростанции, которая будет снабжать электроэнергией промышленные предприятия и городское хозяйство. Премьер-министр неоднократно заявлял, что Южная Африка не намерена обзаводиться ядерным оружием.
И при всем при этом перед ней даже не ставилась задача выяснить, ведутся ли подобные разработки. Об этом говорилось как о бесспорном факте. Ей всего-навсего предстояло узнать, где и когда будет испытано первое такое устройство.Она нервно разорвала записку на мелкие кусочки.
«Я не смогу», — прошептала она. Затем встала и подняла крышку унитаза. Бросила туда каждый клочок бумаги по отдельности, один за другим, и спустила воду. «Я скажу им, что не смогу». Но мозг уже напряженно работал.
«Придется нажать на отца», — подумала она и тут же стала намечать план действий.
* * *
На поездку в Испанию у Изабеллы ушло всего пять дней. Тем не менее бабушка была очень недовольна ее отлучкой в самый разгар избирательной кампании и не желала слушать малоубедительные оправдания. В пятницу, накануне дня голосования, премьер-министр Джон Форстер должен был выступить на предвыборном собрании в городской ратуше Си Пойнта в поддержку кандидата от националистической партии.
Сантэн Кортни-Малькомесс прибегла ко всем мыслимым и немыслимым ухищрениям, чтобы заставить его отменить два других важных мероприятия ради этого выступления. Партийное руководство отлично понимало, что в Си Пойнте оппозиция все равно победит и избирательная кампания в этом округе носит чисто формальный характер. Поэтому очень не хотелось тратить на это безнадежное дело свою главную ударную силу; но Сантэн, как всегда, добилась своего, несмотря ни на что.
В ожидании выступления самого премьер-министра ратуша была, разумеется, набита до отказа. Собрание, как обычно, началось с реплик из зала, но они на сей раз носили весьма добродушный характер.
Первой к собравшимся обратилась Изабелла. Она говорила недолго, всего десять минут. Это была ее лучшая речь за всю кампанию. За минувшие недели она приобрела бесценный опыт и уверенность в себе, а прогулка в Испанию, судя по всему, была ей явно на пользу. Накануне бабушка и Шаса прошлись с ней по тексту выступления, и она предварительно произнесла его перед ними. Эти прожженные политические бойцы дали ряд ценных советов и указаний.
Теперь, стоя на сцене перед переполненным залом, Изабелла излучала силу и очарование; ее молодость и красота покорили сердца взыскательной аудитории. Конец ее речи утонул в бурной овации, а стоявший рядом с ней краснолицый Джон Форстер довольно кивал и хлопал вместе со всеми.
В следующую среду вечером Шаса и бабушка стояли радом с Изабеллой с огромными бантами на груди и в соломенных канотье, разукрашенных в цвета партии, и слушали, как объявляют результаты голосования.
Они не были разочарованы. Как и ожидалось, прогрессивная партия сохранила за собой место в парламенте, но Изабелла сократила отставание всего до тысячи двухсот голосов. Сторонники вынесли ее из ратуши на руках, будто она была победителем, а не побежденным.
Через неделю Джон Форстер пригласил ее в свою резиденцию в здании парламента. Изабелла прекрасно знала это здание. Когда ее отец был министром в правительстве Хендрика Фервурда, его кабинет находился на том же самом этаже дальше по коридору, совсем рядом с кабинетом премьера.
Во время своего пребывания на этом посту Шаса предоставил свой офис в ее полное распоряжение, и она часто использовала его как своего рода клуб, когда оказывалась в центральной части Кейптауна. Сейчас, проходя по широкому коридору, она была охвачена приятными (воспоминаниями о стольких безмятежных днях, проведенных здесь. Подростком она не могла в полной мере ощутить неповторимый аромат истории, который пронизывал это великолепное старинное здание.
Теперь же, будучи втянутой в большую политику помимо собственной воли, она с огромным интересом разглядывала портреты великих людей, олицетворявших как добро, так и зло, которые украшали стены коридора.
Ей пришлось дожидаться в приемной считанные минуты. Когда ее пригласили в кабинет, премьер встал из-за стола и подошел, чтобы поздороваться с ней.
— Я так признательна вам за то, что вы вспомнили обо мне, оом Джон, — произнесла Изабелла на безупречном африкаанс. Разумеется, с ее стороны было дерзостью употреблять столь фамильярное обращение, не получив разрешения. Однако на африкаанс слово «оом», или «дядя», означало еще и глубочайшее уважение к тому, кому адресовалось, и риск полностью оправдался. В голубых глазах Форстера мелькнула ободрительная усмешка; он оценил ее смелость.
— Я хотел поздравить вас с весьма успешным выступлением в Си Пойнте, Белла, — сказал он, и сердце ее взволнованно забилось. Назвав ее уменьшительным именем, он подчеркнул тем самым свое особое к ней расположение; он редко удостаивал кого-либо такой чести.