- А что с Бабаджаняном? - спросил меня Катуков.
- Не нашел.
Я коротко изложил обстановку на участке северной группы и спросил у Гусаковского, что ему известно.
- Очень мало. Ночью Бабаджанян пригласил меня к себе на КП. Там были Моргунов, Кочур. Информировали друг друга, решили готовиться к отражению удара с севера и уничтожению окруженных дивизий. Утром связной офицер принес вот эту записочку,- комбриг взял со стола клочок бумаги: "Буду в 10:00. Пришли мне радийный танк. Жди. Шевченко". Я послал туда танк с офицером. Недалеко от оврага, где находился Бабаджанян, "тигры" сбили с танка башню. Вернулся один механик-водитель. Больше ничего не знаю.
Ничего не знал о Бабаджаняне и Дремов, с которым мы тут же связались. Где же Армо? И о Костюкове - никаких сведений.
На участке Гусаковского в это время создалось трудное положение. Окруженные немцы отчаянно рвались навстречу деблокирующей группе.
- Карабанов, что у вас? - спрашивал по телефону Гусаковский.
- Лезут. Отбиваюсь. Скачками двигаюсь вперед.
- Иванов, что у вас на участке?
Из трубки донеслось:
- Батальон Иванова при поддержке мотопехоты Кочура занял Кихары.
Это было серьезным успехом. Пока противник медленно отжимал обескровленные части Бабаджаняна и Костюкова с севера, группа Гусаковского сумела оттеснить окруженную немецкую группировку к югу и сохранить разрыв между внутренним и внешним фронтом нашего кольца.
Сиплым от волнения голосом Гусаковский спрашивал:
- Кто докладывает?
- Подполковник Помазнев.
- Что случилось? Почему нет Иванова?
- Отправил его к врачу. Подробности позже.
Позже мы узнали подробности последнего боя комбата Александра Петровича Иванова.
В Кихары из всего батальона дошли четыре танка. Впрочем, в других частях положение было примерно таким же. Наши пытались наступать дальше, но фашисты ринулись в контратаку и потеснили пехоту. Укрыв свои танки в овраге, Иванов отбил противника и на этот раз.
В перископ командир батальона заметил несколько фаустников: они пробирались густым кустарником по краю оврага. Пехотного прикрытия под рукой не было. Иванов приказал танкистам периодически прочесывать пулеметами подозрительные участки, а сам с несколькими бойцами отправился истреблять "истребителей танков". Фаустники были уничтожены, но храбрый комбат получил в завязавшейся перестрелке пулю в колено.
Уходить из боя из-за такого "пустяка" он не собирался: острой боли не было, только нога наполнилась, казалось, чем-то тяжелым, хрустящим под пальцами. Лишь через несколько часов, подчинившись строгому приказу начальника политотдела бригады Помазнева и передав в его распоряжение своих танкистов, Иванов сел на мотоцикл и отбыл в медсанбат. Водителя он согнал с его места, заявив, что в коляске трясет. Перед расставанием комбат горько сожалел: "Эх, ребята, вас сейчас отдыхать отведут, а мне - в госпитале валяться".
Вскоре пришло письмо от Иванова, скорее удивленное, чем горькое: "Очнулся, вижу: огромный белый марлевый шар, окутывающий верхнюю часть бедра, - остаток моей правой ноги..."
...Катуков, обрадованный взятием Кихар, вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел.
- С плацдарма мы не вернемся, я это чувствую,- пошутил он. - Если немцы и не убьют, так у Гусаковского на НП все равно с голоду помрем.
- У него и посуды нет,- съехидничал Гетман.
Гусаковский славился своей неприхотливостью и беззаботностью ко всему, что касалось собственной персоны. Иосиф Ираклиевич предпочитал расправляться с едой на ходу, прямо из котелка. Но угощать гостей так вроде бы неудобно, и поэтому в нашем присутствии комбриг предпочитал и сам не есть, и нас не кормить. Сейчас он стоял в растерянности, но не успел он что-либо сказать, как появился Помазнев. Михаил Ефимович стал спрашивать об обстановке в районе Кихары, и Василий Тимофеевич подробно доложил:
- Когда бригада вошла в Кихары, немцы начали свой прорыв навстречу, на север. Заняли мы село с тяжелым боем, было очень много раненых. Местность там для танков почти недоступная, овраги. Пока держу на кладбище, на окраине Кихаров, несколько самоходок из полка Мельникова и танков Иванова. Четвертые сутки люди из танков не выходят. Командир роты Попков на моих глазах героически пятую атаку отбил. Я находился у него в танке, когда кончились снаряды; тут, как нарочно, и гусеницу порвало, и болванкой броню пробило. Весь экипаж был изранен, сам командир тяжело, кровью истекал. Водитель сунулся было из люка и сразу увидел немцев в соседней лощине. Кругом автоматчики мертвые лежат. Один командир отделения, Федор Ваганов, остался жив. Водитель ему кричит: "Крышка, браток. Ползи в танк, будем вместе умирать", - а тот автомат к пузу, и ползком в копну - оборону держать. Вылезли люди из танка, кровью истекают, еле держатся на ногах, а сами гусеницу натягивают. Только фрицы поднимутся в атаку - Ваганов их очередью из автомата косит. Рассказывал потом, что, когда последний диск вставил, холодно ему очень стало. Это в такую жару! Чтобы согреться, ползал еще быстрее, одиночными бил. Видим - бежит он на немцев, маленький, коренастый, весь черный и автомат, как дубинку, над головой крутит: патроны кончились. Тут мотор танка заработал, стрелок дал очередь из пулемета - немцы так и посыпались. Думаю рассказать про этот бой всему личному составу.
- Не забудь и о Серикове,- напомнил Гусаковский. - Сегодня его "сорокапятки" насмерть дрались. В батарее одна пушка осталась, почти всю прислугу перебило, сам командир заряжающим у орудия стоял. Шестой раз ранило. Жаловался мне: "Опять не везет". Воевал он в пехоте почти три года, а все без орденов. Когда прибыл в бригаду, я, честно скажу, думал, что плохой вояка. А теперь вижу, что исключительно смелый человек, замечательный, мыслящий офицер.
Андрей Лаврентьевич Гетман хитро улыбнулся:
- Гусаковский, что ты все о людях? Расскажи-ка лучше, как сам сегодня бугры у Кихаров брал.
Но Гусаковский вроде бы не расслышал и продолжал:
- У этой высотки хорошего врача, майора Штридлера, ранило. Оказывал он помощь автоматчику, и бронебойным снарядом скользнуло по его сумке, разбросало все медикаменты. Снаряд, к счастью, не разорвался, но ударило врача крепко. Автоматчик сумел сам себе перевязать руку ремнем, а левой, здоровой, врача потащил.
Надвигалась ночь, ночь разгрома Сандомирской группы противника. Неизгладимо врезалось это последнее сражение в мою память. Теснимые неудержимым наступлением армии генерала Н.П. Пухова немцы обезумели. Волна за волной бросались они навстречу своим, к северу. Последние снаряды, последние мины, последние пули... В кромешной тьме августовской ночи мерно полыхали языки пожаров неубранного хлеба. На их фоне отрывались от земли цепи солдат, шли на поредевшие ряды наших мотострелков и падали мертвыми. А из-за этих мертвецов выходили новые цепи и шли вперед, в судорожной надежде: может, кто-нибудь прорвется! И падали на тела солдат из предыдущих цепей. А на этих ложились новые...
Но вот и стрельба смолкла: почти одновременно кончились патроны и у немецких подразделений, и у наших. Тысячи людей бросились в последнюю смертельную схватку. Все пошло в ход: приклады, ножи, камни, кулаки... Стоны заглушались победными криками.
Основной удар противника пришелся по мотопехоте бригады полковника С.И. Кочура, а острие удара попало на участок штаба этой бригады. Гитлеровцы оврагами и лощинами сумели преодолеть этот рубеж, но многие навеки улеглись на маленьком пятачке южнее села Кихары.
Группы из корпуса генерал-лейтенанта А.Л. Гетмана и пехота генерал-полковника Н.П. Пухова сразу же были брошены в помощь частям внешнего фронта против дивизий деблокирующей группы противника.
А наутро Совинформбюро сообщило всему миру:" 20 августа севернее города Сандомир наши войска завершили ликвидацию окруженной группировки противника... Ввиду отказа сдаться большая часть окруженных войск противника уничтожена".
С 15 июля по 20 августа 1-я гвардейская танковая армия уничтожила и пленила свыше 34 000 гитлеровцев, уничтожила, подбила и захватила около 500 танков и штурмовых орудий, 187 бронетранспортеров, 887 орудий и минометов, 683 автомашины, 864 пулемета, 88 самолетов, 1 бронепоезд, 19 паровозов, 472 вагона, 51 склад и около 1000 лошадей.
Таков был итог Сандомирского побоища.
Утро застало нас в бригаде Кочура. Подъехать к землянке штаба оказалось невозможно: дорогу преграждали разбитые автомашины, исковерканные пушки, подожженные бронетранспортеры. Около штаба лежало несколько офицеров. Навстречу мне ковылял окровавленный человек. Одежда его была вся изрезана ножами, на лице засохли сгустки крови. Это был начальник политотдела 27-й гвардейской мотострелковой бригады подполковник Федор Евтихиевич Потоцкий.
- Комбрига Кочура в рукопашной схватке смертельно ранили,- хрипло доложил он.- Я принял командование на себя. Отнесли Сергея Ивановича в овраг и продолжали драться. Перерыва не было всю ночь. С полуночи дрались, чем могли.
У Потоцкого было десять ножевых ран.
В овраге лежал полковник Кочур. Минуты его были сочтены... Кадровый офицер, он лишь недавно вернулся в армию: до этого партизанское соединение Кочура громило тылы гитлеровских войск и славилось мастерством ночных атак. И теперь, едва прикоснувшись к радости возвращения в армию, перейдя границы освобожденной Родины, герой умирал, умирал в первом же бою. Кровью лучших людей пришлось заплатить нам за эту победу у Сандомира!
Ко мне подошел Помазнев:
- Комбригов Бабаджаняна и Костюкова в одном из оврагов нашли. Оба ранены. Костюков очень тяжело.
Мы немедленно отправились за комбригами. У Армо было поранено горло. Он жадно пил теплое молоко, а увидев меня, что-то радостно просипел и попытался улыбнуться синими губами. Рядом лежал Костюков. Взглянув на его изуродованную ногу, неумело опутанную разорванными рубашками, я понял: в армию не вернется. Всего трое суток назад Солодахин расхваливал нового комбрига, и мы с надеждой всматривались в действия этого способного офицера...
Уже потом, в госпитале, почти поправившись, Бабаджанян рассказал мне свою "Одиссею окруженца".
- Почему на связь не выходил? Да потому, что немецкие танки на КП прорвались, рацию разбили, от частей отрезали. Три танка были над оврагом, стволы пушек видны, а мы внизу находились. Что делать? Хотели бежать. Говорю: "Нет, здесь сидеть. Без моего разрешения - ни шагу. Пойду вперед: если по мне стрелять не будут, значит, все остальные будут переходить за мной". Из центрального танка выстрелом меня свалило, будто косой подрезало. Хотел кричать, но голоса нет. Вначале думал, что мне руку оторвало. Потом нащупал, оказывается - рука здесь, но изо рта хлынула кровь. Стараюсь кричать, а голоса нет. Смотрю, мой ординарец лежит весь в крови. Я сразу за обрыв - к нашим.
- Состояние мое было тяжелым, - продолжал, передохнув, Армо, - но собой владел. За обрывом нашел щель.
Там лежал раненый Костюков. Вытащил его. Тут же нас нашла санинструктор помнишь, ее наградили, когда она пятьдесят человек спасла. Блондинка такая, Марией Семеновной звать. Она меня перевязала, и тут же ее в ногу ранило. Подошел к нам фельдшер, посмотрел - и сразу бежать. Я сначала подумал, что он струсил, а оказывается, нет. Подвел к нам "виллис", посадил в машину восемь человек раненых. Фельдшер повез нас низом, чтоб немцы не углядели. А там оказалось болото. Машина застряла. Только успели вытащить тяжело раненного Костюкова - от прямого попадания "виллис" разлетелся вдребезги. Я начал собирать людей. Много собралось. Говорить не могу, больше жестами командовал. Но меня понимали. Там отличился командир полка подполковник Щедрин. Гляжу собирает брошенную немецкую технику. Я говорю: "Брось ты этим заниматься"."Нет, -говорит,- в хозяйстве все пригодится". И пригодилось. Расставили мы пушки, заняли высотки. Кое-кто стал поговаривать, что надо прорываться назад. Но я приказал: "Стоять в обороне насмерть". Мы много там немцев уложили. Правда, наших много погибло... У немцев танков было много. А у меня - только остатки моей и двадцать первой бригады. Да и то почти без танков, без боеприпасов. Стал искать связи с другими частями. Пошлю - а они не возвращаются. Еще пошлю - опять убивают. Так и не смог ни с кем связаться. Остался у меня всего один танк. Последний. Тогда решили все же прорываться. Солнечный день был. Я посадил в танк раненого Костюкова и попытался сам пробиться к своим частям. Еду. Голоса нет, сижу за наводчика. Толкнул механика ногой, он остановился метрах в десяти от немецкой пушки. У меня оставался еще один снаряд, но тут мою пушку разорвало. Старший лейтенант Алексеев кричит: "Товарищ полковник, наш танк горит". Только хотел выйти - по танку опять удар. Алексеев выскочил, его убило. Выскакивает башенный. Вытащили Костюкова, он кричит, а танк продолжает гореть. "Что же, - думаю, - делать? Где мои части?" А стрелок кричит, ранен. Механик-водитель Полторак - знаешь, рыженький, маленький - вытащил и стрелка, и Костюкова. Залегли около танка. Выстрел, второй! Оказывается, немец с левой стороны целится в нас и бьет. Я из пистолета два раза выстрелил в него, и он замолк. К этому времени прибежал радист, не моего танка, а другого, Полторак с Костюковым куда-то исчезли. Потом радиста убило очередью, я пополз в картофельную яму, которая находилась рядом. В этой яме я и нашел Полторака и Костюкова. Оказались мы втроем. Вместе с Полтораком сняли рубашки и перевязали Костюкову ногу, чтоб он не истек кровью...
- Отдохни, Армо, - прервал я. - Потом расскажешь.
- Ничего, теперь мне уже не больно... Говорю Полтораку, что тут лощина, может быть, там кто есть? Последнего человека на связь послал, с одним Костюковым остался. Слышу шорохи, вижу Полторака и начальника артснабжения Лукьянова. Они принесли плащ-палатку, уложили комбрига Костюкова и потащили его. В лощине оказалась группа наших, а Лукьянов сказал, что есть данные, будто с юга наши сюда продвигаются. Я говорю: "Давайте держать оборону до вечера". Одного офицера Никольского, начштаба артдивизиона, послали снова на связь, он ушел и не вернулся. Ночью я сильно ослаб, но оборону группа держала стойко. На рассвете на горке слышим перестрелку, потом - русский говор. Наши пришли. А Никольский пролежал раненым больше трех суток. Ел траву, раны на ногах начали гноиться - это я уже здесь, в госпитале, узнал.
Слушая Бабаджаняна, я вспомнил поле Сандомирского сражения. За три года войны мне пришлось побывать и под Дубно в 1941 году, и на Курской дуге, которые считаются местами величайших танковых сражений. Но такого количества трупов на таком малом кусочке земли, как под Сандомиром, не было, пожалуй, и там. Только в фильме "Александр Невский" видел я такие кучи тел на льду Чудского озера. Среди двадцати тысяч гитлеровских трупов было четыре тысячи раненых немецких солдат и офицеров. Недалеко от них наши медработники нашли несколько сот советских раненых, захваченных немцами в плен в одном из оврагов и расстрелянных.
Найдется ли художник, который создаст картину "Поле Сандомирского сражения"? Воронов на ней не будет: даже они испугались этого смрада обгорелых танков, машин, орудий и пулеметов. Рядом с мертвой техникой - и между машинами, и на них, и под ними - лежали и наши бойцы, те, кто еще недавно жил, дрался и радовался близкой полной победе...
Во взаимодействии с другими армиями 1-го Украинского фронта 1-я гвардейская танковая армия завершила освобождение западных областей Украины и протянула руку братской помощи польскому народу.
В ходе Львовско-Сандомирской операции было освобождено 946 населенных пунктов, из них 24 крупных населенных пункта и областной центр, 30 железнодорожных станций.
В этой операции советские воины показали высокое мастерство и массовый героизм. Более 123 тысяч солдат, офицеров и генералов фронта были награждены орденами и медалями.
160 человек получили высшие награды - им было присвоено звание Героя Советского Союза.
За 35 дней непрерывных боев 1-я гвардейская танковая армия без передышек прошла с боями более 400 километров, форсировала реки Западный Буг, Сан и Вислу.
Советское командование не планировало дальнейшего наступления с плацдарма в летний период. Задачей нашей армии, танковой армии Рыбалко и братских общевойсковых армий было только захватить плацдарм и удержать его, что и было выполнено.
Плацдарм достиг 75 километров в ширину и 50 километров в глубину. С этого плацдарма 1-й Украинский фронт дошел до Берлина. Но обо всем этом - речь впереди.
Между боями
В соответствии с директивой Ставки ВГК от 29 августа наша танковая армия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и к 10 сентября 1944 года сосредоточилась в лесах близ города Немиров северо-западнее Львова{4}.
Началось подведение итогов операции.
Только теперь мы смогли во всю ширь охватить в своем представлении подвиги наших гвардейцев. Из 21-й бригады, где командиром был И. В. Костюков, начальник политотдела бригады Петр Солодахин принес тысячу пятьсот реляций на награждение. Мы просматривали эти бесконечные листки, в которых всего лишь несколькими скупыми строчками излагались подвиги героев... "Сержант Бондарь, будучи шесть раз ранен, отказался уйти с поля боя и поджег своим орудием два танка". "Замполит первого батальона Саюков, тяжело раненный, вывел свой батальон, прорвав три кольца вражеского окружения". "Наводчик Казак, член ВКП(б), получил рану в бок, с оторванной рукой оставался один у орудия в окружении и продолжал вести бой". Бабаджанян писал в реляции: "Старший лейтенант офицер связи Петренко возглавил небольшую группу бойцов; гранатами они уничтожили 7 орудий, сожгли 10 машин, перебили 72 солдата и офицера".
Как всегда, в авангарде мужественных и отважных находились коммунисты и комсомольцы. Они были настоящими вожаками масс, своим примером, мужеством и отвагой увлекая и восхищая бойцов.
За время боев армия потеряла убитыми и ранеными 46 политработников, 25 парторгов первичных организаций и 105 парторгов ротных партийных организаций, 382 коммуниста было убито, 1075 ранено, 77 пропали без вести.