За время боев армия потеряла убитыми и ранеными 46 политработников, 25 парторгов первичных организаций и 105 парторгов ротных партийных организаций, 382 коммуниста было убито, 1075 ранено, 77 пропали без вести.
"Пропали без вести..." Это в большинстве случаев были те герои, которые гибли в бою в результате прямого попадания бомбы, снаряда, мины и останки которых, а тем более документы, трудно было обнаружить.
За этот же период боев в ряды партии было принято 2126 наиболее отличившихся воинов{5}. Особенно мне запомнилось донесение тех дней из политотдела героической 27-й гвардейской мотострелковой бригады гвардии полковника Сергея Ивановича Кочура.
"За период боев с 18 по 20 августа убыло членов партии 29, принято вновь 89, убыло кандидатов 19, принято вновь 74, убыло комсомольцев 31, принято вновь 188.
Испытывается нехватка в бланках партийных документов.
Начполитотдела Потоцкий".
За отличные боевые действия ряд частей и соединений армии был награжден орденами и получил почетные наименования: "Перемышльских", "Ярославских", "Вислинских", "Сандомирских".
За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 сентября 1944 года 20 воинам 1-й гвардейской танковой армии было присвоено звание Героя Советского Союза. Несколько тысяч воинов были приказами командования награждены орденами и медалями.
Для армии наступил перерыв между боями. Экипажи и расчеты приводили в порядок боевую технику. Командиры изучали опыт минувших боев, а мы, политработники, подводили итоги партийно-политической работы, делали для себя выводы на будущее и учили других.
Партийно-политическая работа в частях не прекращалась. Нужно было еще больше разжечь в людях ненависть к фашистам, преданность высоким идеям и нашей борьбе во имя счастья человечества.
В один из дней конца августа мы отобрали из каждой бригады солдат, офицеров и политработников и организовали для них поездку в Майданек.
Лагерь смерти был расположен всего в нескольких километрах южнее Люблина. Но увидеть его с дороги можно было не сразу: между дорогой и колючей проволокой растянулся огромный зеленый огород. Овощи росли здесь очень пышно: их удобряли золой из крематориев. Прах сотен тысяч покойников высыпали на эти ровные грядки. Охрана СС всегда имела к столу множество витаминов...
Нас провели мимо забора из нескольких рядов колючей проволоки, по которой совсем недавно шел ток высокого напряжения.
С левой стороны от ворот возвышались небольшие производственные склады. В них господствовал образцовый порядок. Первый склад был обувным. Ботинки стояли аккуратно, отмытые от грязи и крови, приготовленные к отправке. Порядок, главное - порядок, учет и контроль! В следующем складе хранилась одежда. Покойнику ведь не требуется никакой одежды, и перед казнью заключенный должен был снимать лагерное одеяние и аккуратно вешать его на вешалку - в тот же день его отдадут вновь прибывшему смертнику.
Еще один склад заполняли волосы. Здесь - тот же изумляющий "порядок": волосы брюнетов - отдельно, шатенов - отдельно, блондинов - отдельно. Дальше шел склад зубов: отдельно по порядку разложены протезы, золотые коронки.
Потом нам показали белую чистую камеру с душем. Здесь мылись заключенные. Потом их приводили в другую чистую камеру, где стояли широкие мраморные столы. Рядом с ними поблескивала нержавеющей сталью сложная медицинская аппаратура для выкачивания крови.
Следующее помещение было уже для трупов: специальными приборами здесь извлекались остатки жира. Еще дальше снимали кожу. Сумочки и абажуры из человеческой кожи с татуировкой ценились особенно высоко. Останки заключенного - кости с внутренностями и мышцами - сжигали в печах, а пепел шел на удобрение огорода.
Но фабрика не справлялась. Узников поступало слишком много. Тогда эсэсовцы помогали производству: они пробивали людям черепа железными палками, которые сейчас были поставлены рядом с печами. Так достигалась "экономия" свинца.
В лазаретных книгах мы видели записи веса заключенных: взрослый мужчина 32 килограмма! Из такого не вытопишь жира, его желтая кожа не годится на изящную сумочку для фрейлин, да и крови с него не много возьмешь. Таких заключенных вели на пятое поле.
Мы были на пятом поле, когда арестованные фашистские палачи отрывали там трупы своих жертв. Из груды развороченной глины проглянула ножка ребенка.
- Дегенераты! Убийцы! Садисты! - неистовствовала толпа поляков.
Не так давно сюда пригоняли колонны узников. Они ложились плотно рядами, и автоматчики поливали их свинцом. В эти часы вокруг лагеря гремели репродукторы, заглушая предсмертные крики и хрипы. Все знали: если румбу сменил фокстрот - значит, расстреливают.
Мы видели баллоны со страшным газом "циклоном". Газ был специально приготовлен "только для Востока". Когда "циклона" оказывалось мало - людей травили хлором. Через синий глазок палачи наблюдали за происходящим в камере...
Крематориев не хватало. Иногда убивали по восемнадцать тысяч в день, иногда и по тридцать. Начальник крематориев эсэсовец Мунфельд изощрялся, чтобы увеличить пропускную способность печей. Почти две нормы выполнял оберфюрер.
Мы заглянули внутрь печи; кирпич был деформирован от невероятной жары, чугунные шиберы оплавились.
В бараках стены были испещрены надписями. Запомнилась одна из них: "Умри так, чтоб от смерти твоей была польза".
Один из наших политработников застыл перед маленьким карандашным рисунком. Не было ни текста, ни подписи, только простой тихий украинский пейзаж. Сколько предсмертной тоски по родине глянуло с серой барачной стенки!
Теперь в лагере каждый день шли митинги. Толпы верующих пели "Богородицу", коммунисты - знаменитую польскую "Роту" - "Присягу". Казалось, они присягали отомстить за Майданек. На митингах выступали люди, оставшиеся чудом в живых.
- Я видел, - говорил при нас возчик Владислав Скавронек, - я на собственные очи видел, как эсэсовка привела в крематорий шестерых детей. Это были крошки от четырех до восьми лет. Начальник крематория Мунфельд сам их расстрелял из револьвера и отправил в печь.
- Я видела, как эсэсовка убивала моих подруг. Она раздевала их, избивала бичом и засекала их до смерти, - говорила бывшая заключенная Майданека.
Мы не узнали тогда имени эсэсовки-садистки. Теперь нам известно, что это была Ильза Кох.
Сознаюсь, что даже нам, танкистам, было страшно в этом лагере. Казалось, что отсюда нет выхода. Вспоминалась надпись, которую поэт поместил над воротами "Ада": "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Но живые свидетели продолжали рассказы. Люди боролись и здесь, отсюда бежали русские пленные. В первый раз семнадцать русских на работе в лесу лопатами убили охрану и ушли на восток. Это называлось - "штурм лопатами". Второй раз бежали ночью: забросали проволоку (тогда еще не электрифицированную) пятью одеялами и ночью уползли восемьдесят человек. Пятьдесят их товарищей по бараку испугались опасностей побега - их всех наутро фашисты расстреляли тут же на месте.
Здесь погибли русские, поляки, евреи, итальянцы, чехи, украинцы, греки, сербы, литовцы, албанцы, латыши, белорусы - полтора миллиона человек.
Наши политработники, офицеры и солдаты увидели лагерь собственными глазами. Они рассказывали о Майданеке молодым бойцам, учили их не только ненависти к врагу, но и любви к освобождаемым от ига Гитлера народам. Майданек был местом, где великая человечность и великое интернациональное значение нашей борьбы становились особенно ясными.
Нам стали потом известны планы гитлеровцев в отношении Польши и других стран Востока.
"Отныне, - писал генерал-губернатор Польши Франк в 1939 году,политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем... Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки самое понятие "Польша"".
"Для не немецких населений восточных провинций, - писал глава СС и гестапо Гиммлер в 1942 году, - не должно быть высших школ. Для них достаточно наличия четырехклассной народной школы. Целью обучения в этой народной школе должно быть только: простой счет, самое большое до пятисот, умение расписаться, внушение, что божественная заповедь заключается в том, чтобы повиноваться немцам, быть честным, старательным и послушным. Умение читать я считаю ненужным".
Все живое, непокорное, мыслящее человечество должно было заполнить печи концлагерей. Во имя того, чтобы этого не случилось, чтобы на земле наступило вместо мрака фашизма светлое царство свободы, мира и счастья, тонули наши товарищи в Висле и погибали под Сандомир ром. Они сложили головы, честно исполнив свой долг. Человечество никогда не должно забывать своих спасителей солдат Красной Армии-освободительницы.
Не поймешь - кончились бои или нет! Еще только пять часов утра, а вся 1-я гвардейская бригада давно уже на ногах. Экипажи танков копаются в машинах буквально каждый нашел себе дело. Не приходит сон к усталым воинам! Непрерывные двухмесячные бои поломали, спутали режим дня, приучили неделями не спать, не мыться, не бриться, обедать и ужинать, когда позволит боевая обстановка. И огромная инерция этой боевой страды все еще несет куда-то танкистов, и им в диковину, что ночью можно поспать, а не ремонтировать танки.
Не поймешь - кончились бои или нет! Еще только пять часов утра, а вся 1-я гвардейская бригада давно уже на ногах. Экипажи танков копаются в машинах буквально каждый нашел себе дело. Не приходит сон к усталым воинам! Непрерывные двухмесячные бои поломали, спутали режим дня, приучили неделями не спать, не мыться, не бриться, обедать и ужинать, когда позволит боевая обстановка. И огромная инерция этой боевой страды все еще несет куда-то танкистов, и им в диковину, что ночью можно поспать, а не ремонтировать танки.
Уже три дня мы с Михаилом Ефимовичем объезжаем части, вручая правительственные награды, и в каждой бригаде - одно и то же. Катуков ворчит: "Везде полуночники".
Выпив крепкого чая у гостеприимного Володи Горелова, Михаил Ефимович лукаво спросил хозяина:
- Устал, небось, на бригаде?
- Никак нет! - удивлен Горелов.
- Вот, советовались мы с Кирилловичем: не пора ли тебя на корпус выдвигать?
Горелов насупился:
- В нашей армии на корпусах командиры есть. В другую - не пойду.
- Не торопись, планы Военного совета тебе неизвестны. Гетмана выдвигают на первого замкомандующего армией. Вот и будет вакантная должность! На бригаде ты сидишь более двух лет, командовал неплохо, Герой Советского Союза, образование подходящее - академик! Один академик и сменит другого: ведь у нас их в армии раз, два... Сам знаешь. Подумай!
Горелов подумал.
Потом сказал:
- За доверие - спасибо. Но если можно, выслушайте мое мнение. У Гетмана корпус боевой, хороший, но там и свои комбриги опытные, и зам неплох; главное - танкистов среди них хватает. А я свой корпус люблю и до конца войны готов в нем остаться на бригаде. Но если хотите выдвигать - с охотой пошел бы замом к генералу Дремову. Для дела это будет полезно: я в нашем корпусе все бригады знаю, знаю и офицеров, и солдат, кто чего стоит. Иван Федорович - неплохой комкор, но, - Горелов пожал плечами, - мало внимания танкам уделяет. Если доверите место его зама - с удовольствием пойду.
Предложение Горелова ломало наши планы.
- Твое мнение? - спросил меня Катуков.
- А твое? - отвечаю ему вопросом на вопрос. - Горелову бригаду не я, а ты сдавал. Сам преемника выбирал себе. Дремов-то действительно танкового образования не имеет. Природа танковых войск ему не очень близка. Если удовлетворим желание Горелова, то, конечно, подкрепим Дремова.
- Горелов, а обижаться не будешь? - спросил Катуков. - Если вместо Гетмана назначим на корпус не тебя, а твоего друга Бабаджаняна?
Горелов даже привстал от волнения.
- За Армо только рад! Кандидатура подходящая. Бабаджанян - почти танкист. И на корпус больше меня подходит: сумеет лучше организовать взаимодействие с пехотой.
Ответ был не без доли яда: Горелов гордился своим "чистокровным танкистским" образованием.
- Ну что ж, в принципе, считай, поговорили. Будем докладывать по инстанциям. Но в бригаде работу не ослабляй.
- Для меня бригада - мой дом.
- Хотим узнать твое мнение: кого командиром бригады вместо тебя подобрать?
Горелов, волнуясь, мерил крупными шагами комнату, брови его задумчиво сдвинулись, губы шевелились, как бы произнося одну за другой фамилии. Мы не торопили. Иногда энергичным взмахом головы он как бы отбрасывал неудачную мысль. Наконец остановился.
- Считаю, что наилучшей кандидатурой будет не мой зам и не начштаба, а Темник - командир танкового полка из бригады Костюкова. Был с ним в нескольких боях. Грамотный, смелый, спокойный. Под танком не раз вдвоем лежали разговаривали. Рассказывал, что он из политработников: значит, будет хорошим командиром.
- Ты Темника хорошо знаешь? - спросил меня Катуков.
- Да. На Халхин-Голе он был начальником политотдела танковой бригады, с начала войны выпросился на фронт. Танкист до мозга костей! Окончил высшие курсы усовершенствования при Академии бронетанковых и механизированных войск.
- Сочетание неплохое: политработник и командир,- задумался Михаил Ефимович.- Но как, Горелов, твои орлы примут Темника?
- Все будет хорошо. Ручаюсь.
- Ну что ж. Темник так Темник. По-моему, кандидатура подходящая.
Катуков отодвинул от себя пепельницу, подошел к двери и распахнул ее. Легкий, напоенный запахом смолы ветер освежил нас.
Из бригады мы поехали в штаб армии. Катуков всю дорогу находился под впечатлением беседы с Гореловым.
- Предложили корпус - ведь не пошел! Прав был Дремов, когда просил его к себе замом.
Горелов с двух лет воспитывался в Уржумском детдоме: его отец, кровельщик, разбился на работе, мать умерла вскоре после отца. Путь у него был прямой: ФЗО, завод, из пионеров - в комсомольцы, по путевке комсомола - в танковое училище. Потом - армия: взвод, рота, академия... Да, такой человек предан своему боевому коллективу.
- Редкий человек. А Бабаджанян, думаешь, от корпуса не откажется?
- Думаю, что все же согласится.
В штабе встретили секретаря Львовского обкома партии Ивана Самойловича Грушецкого. У него было к армии много просьб, больших и малых. Касались они восстановления хозяйства Львовщины. Ведь прошел всего месяц, как область была освобождена от гитлеровцев.
- Может, трофейные лошаденки найдутся? А то беда: на коровах пашут. Горе, а не пахота!
- Есть лошаденки, дадим. А танковой армии они и по штату не положены.
- Инвентарь у нас старый, машины разбиты!
- Отремонтируем. Да и трофейных машин дадим. Не откажем.
Иван Самойлович от души благодарил нас - представителей армии.
- Провожу завтра партийный актив, приглашаю вас. Послушайте, как живет освобожденная область.
Всю дорогу в двести километров до Львова заполнили разговоры о давних историях и взаимоотношениях руководителей партийных и советских организаций с армией.
Партактив проходил в уцелевшем здании Львовского оперного театра. Оно до отказа было заполнено секретарями райкомов, председателями исполкомов, пропагандистами и другими партийными и советскими работниками. Почти все были в гимнастерках со следами споротых погон, некоторые прихрамывали, опираясь на палочку, другие вели записи левой рукой: правый рукав был прихвачен поясным ремнем. Многие среди них - наши боевые друзья: танкисты, артиллеристы, пехотинцы, саперы. И сам секретарь обкома генерал И.С. Грушецкий, с которым мы вместе воевали еще с сорок первого года, только два месяца, как оставил армию.
Внимательно слушали мы доклад Ивана Самойловича Грушецкого: больше трех лет не доводилось нам бывать на областных партактивах...
Огромная работа предстояла труженикам Львовщины - мы прошли всю область с боями и видели разрушенную до основания промышленность, сожженные села и города. Казалось, десятилетия понадобятся, чтобы возродить когда-то цветущий край.
Но секретарь обкома говорил о сроках куда более коротких - руками женщин и искалеченных войной мужчин ведется гигантская восстановительная работа.
Мы с Катуковым внимательно слушали Грушецкого и мысленно прикидывали, чем и как мы сможем помочь.
Деловыми, по-солдатски лаконичными и боевыми были выступления коммунистов. Ветерком мирной жизни повеяло от решения актива, той жизни, когда солдат становится каменщиком или сеятелем.
Да, хоть и не повержен еще враг, хоть впереди еще многие километры фронтовых дорог, но так уж устроен человек - он всегда стремится к светлому, радостному. И как же нам было дорого слышать думы и заботы людей о будущем, о том часе, когда навсегда умолкнут орудия и в белую кипень оденутся вновь по весне возрожденные сады родной Украины.
После актива мы неотступно начали думать, как лучше подготовить людей к предстоящим боям.
- Давай посоветуемся с работниками ПОарма, - предложил я Катукову.
На второй день в светлом украинском домике, где размещался политотдел, Журавлев собрал всех работников ПОарма. Как и всегда, первыми явились подполковники А.Т. Слащев и Н.Н. Михайленко. Они только вчера вечером прибыли из полков и бригад.
Много рассказывать о задачах политической работы по подготовке личного состава к предстоящим боям не требовалось: работники политотдела армии, прошедшие войну, понимали все с полуслова. Но теперь жизнь выдвигала новые задачи, новые формы и методы моральной подготовки солдат и офицеров к боям: нужно было организовать непривычные для фронтовой жизни дивизионные партийные школы и марксистско-ленинскую подготовку офицеров.
- Как лучше это сделать? Где взять учебники? Кто разработает планы занятий? - спрашивал Журавлев, покачиваясь с ноги на ногу.
- Методические разработки и учебные пособия,- предложил Слащев,- напишут работники отдела пропаганды. А ленинские труды попросим у Львовского обкома.
Уже на другой день Слащев и Павловцев выехали во Львов и из Львовского университета привезли большое количество необходимой литературы, чудом уцелевшей от немецких оккупантов.
Несколько тысяч коммунистов и комсомольцев, офицеры и солдаты армии накануне великого похода на запад сели за учебу. Марксистско-ленинская теория, освещающая путь к миру и счастью трудового народа, помогала нам в борьбе, вела к полной победе над гитлеровской Германией.