- Бочковский, кинжальный огонь! - радировал наконец Горелов.
Пушки ударили по бортам и гусеницам фашистских танков. Одновременно восемь танковых экипажей Духова контратаковали немцев в лоб. Огрызаясь, медленно, неохотно поползли обратно бронированные машины врага.
Бой кончился. Только взрытая земля, развороченные копны и двадцать шесть горящих железных остовов напоминали о том, что творилось на этом поле десять минут назад.
Протяжно загудели моторы в воздухе. К участку Духова приближались двадцать семь "юнкерсов" в сопровождении восьми "мессершмиттов". Спокойно прошли они над полем и стали разворачиваться, готовясь к бомбежке.
- Опоздали,- сказал Горелов.- Но где наше прикрытие?
И тут стал слышен рокот советских истребителей. Их было всего шесть. Двое "яков" отвернули на прикрытие своих, а остальные спикировали сверху на бомбардировщики. Неуклюжие Ju 88 тщетно пытались увернуться от пулеметных очередей. В воздухе грохнул взрыв, и обломки первого "юнкерса" посыпались на поле. Остальные стали сбрасывать груз, не донесенный ими до цели, и, стремительно набирая высоту, повернули на запад.
- Четыре,- показал Горелов на падающие "юнкерсы", - по штуке на брата за заход!
Наши истребители взмыли вверх и пошли на преследование "юнкерсов".
- "Мессера" сбили! - обрадовался Горелов.- А наш?! Да что же это он!
За горящим стервятником медленно планировал к земле и "як". Огня не было видно, но черный шлейф дыма свидетельствовал, что самолет поврежден. Летчик не выбрасывался, а машину явно относило к немцам.
- Наверно, ранен! - Комбриг бросился к своему танку, но его опередили.
Танкисты Духова тоже видели героический бой летчиков, спасших их от возможных потерь. Один из танков на предельной скорости помчался мимо горящих вражеских машин туда, где приземлялся подбитый самолет. Противник не успел ничего сообразить, как танкисты уже углубились ему в тыл. Вслед храбрецам забила, повернувшись назад стволами, противотанковая батарея, но танк успел скрыться.
Прошло несколько минут.
- Идут! - Горелов не отрывал глаз от бинокля. Т-34 на предельной скорости возвращался назад. Но на этот раз вражеская батарея была готова к удару.
- Горит! - Горелов снова кинулся к своему танку. Охваченная пламенем "тридцатьчетверка", не сбавляя хода, неслась на батарею. С другой стороны к батарее приближался танк комбрига. На какое-то мгновение гитлеровцы замешкались, не успели сообразить, куда же поворачивать пушки. Минута этого промедления стоила им жизни: горящий танк двинулся на огневые позиции батареи. Все, что там было, погибло под гусеницами.
Танк остановился. Люк его походил на огненный обруч. Танкисты, выскакивая из горящей машины, кидались грудью на пламя, забрасывали его песком. Огонь лизал руки, лица, выжигал брови, ресницы.
Подошел танк Горелова. Комбриг и его экипаж помогли сбить огонь. Обе машины повернули и пошли к КП. Из опаленного танка выскочил Духов и помог выбраться оттуда летчику с перевязанной головой.
- Хорошо поработали, соколы! - подбодрил раненого летчика Горелов.- Чьи вы?
- Группа старшего лейтенанта Калашникова.
Я подбежал к Духову, прижал к груди, расцеловал. Где-то в нашем тылу слышались последние выстрелы - это батальон Жукова добивал немецких разведчиков.
Горелов, волнуясь, ходил, поглядывая на часы, на подымающееся солнце, и ждал. Но немцы затихли.
- Больше не полезут,- понял Горелов.- Поищут другое место.
Над нашими головами прошли наши штурмовики, сопровождаемые "ястребками". Горелов проводил их добрым взглядом.
- Это группа капитана Железнова! Специально по случаю вашего приезда на штурмовку отправилась!..
Горелов подшучивал над моей любовью к "танкам воздуха" - штурмовикам.
"Илы" повернули вправо и построили там горизонтальный круг над невидимой целью. "Черная смерть", как их называли фашисты, поочередно ныряли вниз, в пике, и потом снова начинали кружиться в стремительном хороводе.
- Над колонной работают,- определил Горелов.- К Мусатову немцы тянут силы. Вчера красиво "илы" в той стороне работали. Польский дедок тут глядел, дивился. "Шестьдесят лет, - говорил, - на свете живу, такого чуда очи не видели". И подмигивал мне так значительно: "Английские?" - спрашивает. "Нет, наши",- говорю. Не поверил. Вот пощупает за крыло, тогда, наверно, убедится.
На исходе вторая половина дня. На КП Мусатова мы встретились с Катуковым. Там же был и командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-полковник Н.А. Новиков.
- Немцы прорвались! Прорвались и вклинились! - были первые слова Катукова.
Михаил Ефимович рассказал мне, как все произошло:
- Еще вчера немцы вели усиленную разведку. В засаду попала наша инженерная разведка. Один солдат успел схорониться в копне, а другой, Анатолий Добрянский, попал в плен. Его тут же стали допрашивать, - видно, невтерпеж им было. Напарник слышал, как спрашивали про часть, про танки, видел, как били кулаками и прикладами, как заставляли яму рыть, как загнали в яму и стали закапывать. Зарыли до пояса. Он молчит. Еще земли накидали - молчит. На закате приполз к нам напарник, додожил. Послали туда сразу взвод танков, откопали, а он уже мертвый...
Я хорошо помнил Анатолия Добрянского. В сорок втором году группа пацанов сбежала на фронт: была тогда такая "детская эпидемия". Их отправили по домам, а Добрянский какой-то особой горячей мольбой и настойчивостью сумел убедить меня и остался "сыном полка". Он разбирался в радио, умел "крутить" кино и скоро стал любимцем саперов. Попал с частью в окружение, вышел с войсками и хорошо воевал. Живо представилось мне его круглое, полудетское лицо с пухлой ребячьей губой.
"Сколько же ему исполнилось? В сорок втором, кажется, пятнадцать было..."
Катуков продолжал:
- А сегодня с утра немцы повели воздушную разведку. Что придумали, наглецы! Летели в два слоя. Первый шел на бреющем, над самыми башнями танков, и ветром от винта сдувал маскировку. Следом шла верхняя группа и расстреливала танки в упор. Мусатов делал чудеса: по частям ездил, вылазки, атаки, засады организовывал, почти целый день им голову дурил. К вечеру они все-таки решились. Совсем недавно навалились на центр участка. Дрались там наши до конца, до последнего снаряда. А потом кончились боеприпасы. Ты же знаешь, что у нас с тылами! По коридорчикам не очень-то проскочишь! Вот тогда немцы и прорвались на юг.
Катуков схватился за голову:
- И ведь только что пришло сообщение от Бабаджаняна: отбросил немцев на юг, за реку Опатувку. Эти же немцы вышли ему на тылы, понимаешь?
Я понимал сложность обстановки: основные силы нашей армии уже успели выйти на тылы трех дивизий противника, оставшихся в Сандомирском котле. А за ними вслед пошли немецкие танковые части, угрожая, в свою очередь, окружением окружающих.
Катуков осторожно скосил глаза на Новикова и, убедившись, что он не слушает наш разговор, тихо сказал:
- Дремов и Гетман пропали. Связи нет. Штабы сообщают, что их "концы" молчат, рации не отвечают. Последний раз обоих видели на передовых КП, которые сейчас в руках противника. Неужели в плен попали?
Наше состояние легко понять. Исчезли не только два комкора, - мы потеряли боевых друзей.
- Куда они только делись при таком положении? В это время вошел офицер связи.
- Товарищ командующий! На нашей волне работают неизвестные рации. Договариваются о встрече какие-то... - радист поглядел в бумажку, - Иоанн Креститель и Андрей Первозванный.
Вид у командующего был совершенно остолбеневший. Если бы ему сообщили, что на КП прибывает сам Иисус Христос, он бы спросил только, в котором часу тот явится.
У меня же появилась догадка.
- Андрей Первозванный? Да это же Андрей Лаврентьевич! - вполголоса, поглядывая искоса на Новикова, сказал я Катукову. - А Иоанн Креститель - это, наверно, Иван Дремов.
Хорошо, что комкоры были в этот момент далеко от своего командующего!
На КП появился полковник Литвяк. Доложил:
- Пробиться к Бабаджаняну не смог.
- Что говорят разведчики?
- Были со мной вместе. Отошли.
- Думаю, что нам с опергруппой надо быть ближе к частям, - высказал я свое мнение. - Во-первых, на востоке основные силы армии - сможем непосредственно руководить войсками; во-вторых, обстановка там тяжелая, и присутствие командования армии поднимет моральный дух войск.
- Согласен. Будем пробиваться. Как вы смотрите на наше решение, товарищ генерал? - спросил Катуков. Николай Александрович Новиков поддержал нас:
- Правильно. Другого выхода, очевидно, нет. Положение вашей армии тяжелое, сам вижу, но фронт не может помочь ни одним танком: все задействовано. Что касается помощи в ремонте запасными частями, агрегатами - сделаю все, что только можно. Я останусь у вас в армии до конца операции и, чем смогу, буду помогать.
Наступал вечер. Пламя заката тускнело, заслоняемое огромными кострами горящего хлеба. Огонь был спереди, сбоку, позади трех машин опергруппы, направлявшихся на восток. В стороне промелькнул труп с зелеными солдатскими погонами, невдалеке, взорванные гранатой, улеглись немцы в касках.
- Согласен. Будем пробиваться. Как вы смотрите на наше решение, товарищ генерал? - спросил Катуков. Николай Александрович Новиков поддержал нас:
- Правильно. Другого выхода, очевидно, нет. Положение вашей армии тяжелое, сам вижу, но фронт не может помочь ни одним танком: все задействовано. Что касается помощи в ремонте запасными частями, агрегатами - сделаю все, что только можно. Я останусь у вас в армии до конца операции и, чем смогу, буду помогать.
Наступал вечер. Пламя заката тускнело, заслоняемое огромными кострами горящего хлеба. Огонь был спереди, сбоку, позади трех машин опергруппы, направлявшихся на восток. В стороне промелькнул труп с зелеными солдатскими погонами, невдалеке, взорванные гранатой, улеглись немцы в касках.
За полем была речка Опатувка. По узким кладям бронетранспортеры нашей опергруппы пройти не могли и отправились искать брод. А мы, перейдя речку, двинулись напрямик по опатувской пойме.
Будь она проклята, эта пойма, я ее запомнил до конца жизни: за речушкой тянулось болото километра на полтора. Ноги проваливались выше колена в жидкую грязь, каждый шаг стоил неимоверных усилий. Страшно хотелось есть и пить. Я зачерпнул ржавой, грязной воды в горсть, чтобы хоть этим утолить жажду, и именно в эту минуту по нашей маленькой группе открыли огонь. Пришлось залечь и передвигаться ползком, укрываясь за кочками. Грязь залезала в нос, в уши... Наконец эти полтора километра кончились. Невдалеке показались наши бронетранспортеры, переправившиеся и обошедшие болото. Но радоваться не пришлось: на горизонте поднялось облако пыли.
- Немецкие танки! - крикнул начальник разведки полковник Соболев.
Бронетранспортеры юркнули в овраг.
Танки поутюжили кромку, однако в овраг не спустились: очевидно, решили, что нас можно будет выкурить и проще. Над оврагом повисли стволы их пушек, и от разрывов снарядов с отвесного обрыва посыпались тонны песка. Это было неприятно, но еще полбеды: мы могли скрываться на той стороне оврага, которая находилась в "мертвом", непростреливаемом пространстве. Настоящая беда пришла тогда, когда по немецким танкам открыла огонь наша, советская артиллерия. Теперь взрывы окружали нас со всех сторон. Остаток дня мы, как затравленные, метались с обрыва на обрыв в ожидании момента, когда немецкая пехота решится уничтожить богатую добычу, попавшую в мышеловку и замкнутую танками.
К счастью, противник не догадался о возможностях, которые ему представлялись. Стемнело, и нам стало полегче. Обстрел с обеих сторон прекратился, можно было выбираться из этого капкана. Соболев уже высунул голову на поверхность земли, разглядывая пути отхода, когда начальник связи, все эти часы как бы намертво припавший к рации, доложил:
- Товарищ командующий! Связь с Бабаджаняном установлена.
Комбриг радировал: "Нахожусь вместе с Костюковым и Геленковым. Веду бой с танками и пехотой противника. Прибыл "Дон-101". Шевченко". Фамилия великого автора "Кобзаря" была у нас псевдонимом Бабаджаняна. Геленков, упомянутый в радиограмме, командовал дивизионом реактивных минометов - "катюш"
Вскоре пришла новая радиограмма от "Шевченко":
"Вас слышу хорошо. Дальнобойная рация разбита, связи со штабом корпуса не имею. В течение дня отбил семь атак. Помогите артиллерией, самолетами".
Мы склонились над картой, накрывшись палаткой и подсвечивая плоским карманным фонариком.
- Писары - Якубовицы.- Синий конец никитинского карандаша наметил линию вражеского сосредоточения.
- Воздушная разведка доносила о наличии там танков,- напомнил Соболев.
- А теперь и Бабаджанян подтверждает. Фролов, - обратился командующий к начальнику артиллерии, - достанут сюда твои "сотки"?
- Безусловно достанут.
Настроение у всех заметно приподнялось. Мы забыли про еду, про жажду, про сон. Кончилось самое тяжелое, что случается на фронте, - неизвестность. В окруженных частях были разбиты рации, они потеряли связи с корпусами: радиус передачи с танковых раций - всего несколько километров. Только попав в нейтральную полосу, впереди огневых позиций наших частей, опергруппа штаба армии смогла установить связь с 20-й бригадой.
- Никитин, свяжитесь с Шалиным,- приказал Катуков. - Пусть попросит "илов" к пяти ноль-ноль. - Шалин, в свою очередь, сообщил Никитину:
- Воронченко донес, что появился Дремов.
- Немедленно его с Литвяком ко мне! - распорядился Катуков.
Шевченко радировал снова:
"17.8 - 23:45. Много раненых, медикаментов нет. Нужна помощь врачами, водой".
По-новому мы рассматриваем зелено-желтое пятнышко, обведенное красной линией. Ни одной синей жилочки, только коричневая паутина оврагов, в которых мучаются без воды раненые.
- Радист, вызовите Шевченко к аппарату. Передайте, что будет говорить сто первый.
- У аппарата Шевченко.
- Вы меня слышите, Шевченко? Направление вашего удара на Романувку-Нова Завихвост и к Висле, к Гордову. Костюков, Геленков и все остальные, кто около тебя, входят в твое распоряжение.
- Не понял.
- В твое подчинение. Игру начнешь после прилета гостей и подарков Фролова.
- Что, Фролов прилетит? - не понимает Бабаджанян.
- Слушай, Шевченко, твой друг Володя и Хитрый Митрий будут снимать тебе зубную боль.
Бабаджанян никогда не страдал зубной болью и не сразу понял нехитро замаскированное сообщение о деблокирующем ударе, а поняв, наконец, обрадовался:
- Ах, Володя! Наш Володя? Всегда рад видеть друга! Понял. Все понял!
- Действуйте уверенно. О начале игры докладывайте мне, сто первому. Позовите "Дон-сто один".
"Дон-101" - псевдоним комбрига Гусаковского.
- "Дон-сто один" вас слушает.
- Имеете связь с Гетманом?
- Нет. С Веденичевым была, потерял, пришел на рацию Шевченко.
Полковник А. Г. Веденичев был начальником штаба корпуса генерала Гетмана.
- Доложите координаты и обстановку.
- Со мной Моргунов, Кочур, Мельников, пехота. Веду бой танками и пехотой. Контратаки с юга отбиты. Нужны врачи, медикаменты и побольше огурцов Мельникову. В остальном не нуждаюсь.
- Ждите у аппарата.
Хладнокровный, уверенный доклад Гусаковского показывал, что командир бригады крепко держит в своих руках нити управления боем. После короткого обмена мнениями Катуков радировал:
- Главная задача: тесните противника дальше на юг, сжимайте кольцо окружения. Ваше направление - Сандомир. Север обеспечит двадцатая. Медиков и огурцы получите через Шевченко. До установления связи с Веденичевым непрерывно держите связь с нами. Как поняли?
- Я вас понял.
Теперь, если бы 23-я танковая дивизия и пробилась с севера через боевые порядки 20-й бригады, она обнаружила бы только отдельные гитлеровские подразделения, сумевшие просочиться между Бабаджаняном и Гусаковским. Ей пришлось бы пробивать новую стенку - группу Гусаковского. Наши окруженные части небольшими силами подорвали тылы противника и устроили непроходимый "многослойный пирэжок" на пути отступления из Сандомира упорствовавших там гитлеровцев.
Я связался с Шалиным и попросил передать Конькову и Журавлеву, чтобы они организован переброску всего необходимого для Бабаджаняна и Гусаковского.
По скату оврага стало заметно передвижение двух фигур. В перемазанном, небритом человеке с покрасневшими веками с трудом можно было узнать И.Ф. Дремова. Вторым шел М.М. Литвяк.
Иван Федорович поскользнулся на сыпучем обрыве и съехал на каблуках прямо к Катукову. Тот не дал ему опомниться.
- Связь с Бабаджаняном имеешь? Дремов беспомощно развел руками.
- Нет. Потеряна.
- А где сам пропадал в такое время? Почему не выходил к нам на связь?
Объяснение Дремова звучало правдоподобно:
- Немцы окружили мой КП. Рацию разбило. Осталось всего несколько человек. Крутили нас - еле выбрались. Связь держать было нечем.
Но теперь Катукова нелегко было провести. Он отрезал напрямик:
- А с Гетманом с какой рации переговоры велись, святой великомученик Иоанн?
- Да., вот... пытался связаться, узнать, - начал оправдываться "великомученик".
В этот момент десяток снарядов взбороздил обрыв. На наши головы полетели обломки и щепки разбитых кустов, пласты содранного дерна, кучи земли.
- На другую сторону! - скомандовал Михаил Ефимович.
По немецким вспышкам забила наша батарея. Два снаряда вырыли воронки как раз в том месте, куда мы хотели перебраться. Их разрывы сменились громовыми проклятиями Фролова по адресу коллег из пуховской артиллерии.
Все это отвлекло наше внимание от Дремова. Дальнейший его разговор с командующим происходил на пониженных тонах, хотя Ивану Федоровичу все еще попадало. Я отошел с Литвяком в сторону.
- Собрали кулак, пошли в наступление, - докладывал Михаил Моисеевич. Ночная атака получилась удачно, но неглубоко. Продвинулись всего на два километра. Дальше не пробиться. Артиллерия лупит, овраги через каждую сотню метров. И в каждом - "фаустники". Мы хотели в четвертый раз атаковать, когда вызов на ваш КП пришел.