Ведь Надир остался мужчиной, хоть и был оскоплен…
Мюрат просто не знал некоторых тонкостей, когда приказал подвергнуть двух осиротевших братьев, спасенных им от русских, обряду кастрации, чтобы сделать из них и евнухов, и янычар – подобно тому как поступали в армии Наполеона. Не читал Мюрат тогда Ювенала! Прочел позднее: «Некоторым женщинам нравятся ласковые, безбородые евнухи, нравятся их нежные поцелуи и то, что нет надобности предохраняться. Но высшего наслаждения достигают они с теми, кого привели к врачу на самой заре юности, когда темные волосы уже пробились, а яички (о долгожданный час!) достигли весом пары фунтов. Тогда хирург или цирюльник срезает их. Ставший евнухом по приказу хозяйки, такой парень заметен издалека в бане, ибо соперничает с Приапом[21] в оснастке». Абдулла был еще совсем мальчиком, а Надир – на год старше. Ювенал словно бы о нем написал. Вышло так, что, повзрослев, стал Надир не мерином, а жеребцом, постоянно готовым к случке. Женщины из гарема Мюрата не знали об этом, для них он был таким же, что и сандал[22] Керим. И только Жаклин случайно проведала о незаурядных способностях молодого евнуха – и с тех пор, ненасытная, просто заболела жаждой овладеть Надиром. Мюрат наблюдал за этим с любопытством. Ведь пока что Жаклин изменяла ему с Надиром только мысленно, а в мыслях своих человек не властен. Мюрата это весьма забавляло и даже возбуждало – он любил разнообразие и пряную остроту чувственных отношений. Не раз мелькала в голове даже идея попробовать предаться сладостным утехам с Жаклин в присутствии и при участии Надира… Единственное, что Мюрата останавливало, это то, что Надир окажется более ловким любовником. Обнаружить перед кастратом свою мужскую слабость было невозможно.
Ну а теперь обстоятельства складывались так, что Надира придется убрать. Конечно, вместе с Жаклин. Она сыграла свою роль в жизни Мюрата. Те документы, которые она когда-то выкрала у своего глупого и доверчивого мужа, служившего в Министерстве иностранных дел, сделали Мюрата влиятельным человеком в дипломатических кругах как минимум трех стран: Франции, Турции и ненавистной России. Как это было? Жаклин похитила бумаги. Сделался страшный скандал, чреватый войной. Супруг-растяпа застрелился. И тогда Мюрат «нашел» пропажу – «нашел», когда главы трех стран уже готовы были выхватить, фигурально выражаясь, шпаги из ножен. Собственно, именно благодаря этой истории Мюрат и сумел занять видный дипломатический пост в России, а главное – ему представилась наконец возможность отомстить Охотникову.
Пусть Жаклин сегодня поиграет в графиню де Серен. Потом она, якобы случайно, останется с Надиром наедине. Конечно, глупая француженка воспользуется этой возможностью, похотливая сучка, мечтающая изменить человеку, которому когда-то клялась в вечной и неизменной любви. И Надир не устоит… ведь горе от гибели брата словно бы развяжет некие незримые путы верности, коими он был связан прежде.
Любовники окажутся застигнутыми на месте преступления. И даже они не смогут отрицать, что заслужили кару от рук обманутого господина…
Итак, в один и тот же день он получит возможность…
Мюрат вонзил ногти в ладони. Нет, проклятье! Он совсем забыл о главном: Охотников уехал из Москвы.
Сбежал? Задумал какую-то хитрость?
Как поступить? Отменить прием?
Невозможно. Хоть он был задуман исключительно ради мести Охотникову, слишком много значительных лиц приглашено на него. Отмена приема обидит их и сделает Мюрата предметом презрения и насмешек этих людей. Многие откажут ему в своих услугах, а значит, пострадает престиж его страны, его дипломатическая карьера.
Этого нельзя допустить!
Мюрат в гневе заметался по кабинету. Прильнул к стеклу, чтобы остудить лоб. Угрюмо уставился на голые, еще не тронутые зеленью ветви деревьев.
На Кавказе и во Франции сейчас, в апреле, все в цвету, в Турции вообще уже жаркое лето, а в этой губительной стране приходится покупать дрова, чтобы не подохнуть от холода! Вон идет баттаджи, один из дровосеков, которые таскают несчетные вязанки на кухню и в подвал, где топится огромный котел и откуда проходит горячая вода по трубам, проложенным под полами комнат. Ни русских печей, ни французских каминов Мюрат не любил, восточная система отопления, так же как и римская, казалась ему совершенной.
Однако что делает баттаджи в саду? Как попал сюда из хозяйственного двора? Заблудился? Но сад не соединен с двором, в заборе нет ни одной калитки, через которую…
Мюрат прервал свои мысли и даже покачал головой от потрясения.
Так вот оно что! Не зря ему казалось, что в поспешном отъезде Охотникова из Москвы есть что-то странное, что его враг не может так поступить!
Не зря. Потому что он никуда не уехал.
Да, он пренебрег официальным приглашением Мюрата, но все же явился в его дом, тайно. Как вор…
Снова – как вор! Что же он намеревается украсть на сей раз?
На этот вопрос легко ответить. Он пришел за своей женщиной.
Мюрат негромко расхохотался и закрыл окно.
Пришел за своей женщиной?! Ну так он ее получит.
О да. Получит!
Мюрат был счастлив. Почти. Совершенно счастлив он будет, когда его клинок вонзится в горло Охотникова. И до этого мгновения, не сомневался Мюрат, остались считаные минуты.
* * *Итак, похитители покинули комнату, а Марья Романовна тут же забылась мертвым сном, едва успев завернуться в покрывало. Сопротивление отняло столько сил, что она совершенно изнемогла и даже думать ни о чем не была способна. Только спать.
Она не знала, сколько времени длился этот сон, вернее, забытье без всяких видений. Разбудили ее почти неслышные шаги. Марья Романовна в ужасе вскинулась, но то оказалась всего лишь прислужница – незнакомая угрюмая старуха, которая поставила на столик поднос с яблоками и лепешками, кувшинчик с питьем и молча исчезла.
Маша умылась в фонтане – здесь, как и везде в этом дворце, утомительно журчал довольно большой «фонтан любви, фонтан печальный» с просторным бассейном, – переплела косу и съела яблок и лепешек. В кувшине было что-то вроде кислого молока, но отпить она не отважилась. Мало ли что! А вдруг туда какая отрава подмешана? Нет уж, лучше водички из фонтана.
Напилась, надела свою сорочку, которая так и валялась около кушетки (Айше то ли забыла подобрать ее, когда прочее платье уносила, то ли оставила пленнице из милосердия, чтобы не бегала голышом), и села думать.
Думала она о том человеке, из-за которого вчера от нее ушел страшный незнакомец. Русский… Керим сказал: «Пришел тот русский». Боже мой, да неужели они все же в России?!
Эта мысль не давала Марье Романовне покоя. Она несказанно ободрилась, и ожидание Айше с настойкой какой-то там ужасной мандго… мандла… спроста и не выговорить, да и черт с ней, пускай в тартарары провалится вместе с самой Айше и ее господином! – уже не было схоже с состоянием приговоренного к смерти, который ждет своего палача. То есть приговор, конечно, никто не отменял, однако же он отсрочен, а значит, еще есть время на то, чтобы найти возможность избежать его…
Ни одного окна в покоях, где осталась Марья Романовна, не наблюдалось. Не было там и запертых дверей, однако, когда она осторожно, едва касаясь ногами ковра, подобралась к выходу из комнаты и чуточку сдвинула тяжелую парчовую занавеску, за ней обнаружился невозмутимый Надир, стоявший со сложенными на груди руками. В лице его ничего не дрогнуло при виде воровато выглянувшей Маши. Глаза, чудилось, смотрели сквозь нее, словно он был погружен в какие-то свои невеселые думы. Однако пленница не сомневалась в том, что, сделай она попытку прошмыгнуть, Надир схватит ее своей мускулистой ручищей и если и не придушит, то швырнет обратно в это препоганое узилище. Потому она сама отпрянула и опустила занавеску, которая упала так тяжело, словно намеревалась навеки отгородить пленницу от всего мира.
Марья Романовна задумчиво вгляделась в плотные складки занавеси. Если Маша не видит Надира, то и он ее не видит. И вряд ли станет за ней подглядывать. Вот окажись на ее месте Жаклин – тогда конечно! Значит, надо попытаться написать письмо. Кто знает, когда еще выпадет такая возможность. Конечно, неведомо, как и кому Маша это письмо передаст…
Она непрестанно думала об этом русском, о Климове. Кем бы он ни был, по каким делам ни пришел бы к Мюрату, если он увидит Машино послание, если прочитает имя того, кому оно адресовано, то непременно его доставит. Непременно! Маша верила в это, лелеяла свою веру и надежду, потому что сейчас они оставались ее последними союзниками.
Так. Рубашка. Марья Романовна сняла с себя эту легчайшую вещицу, отмерила подходящий лоскут у подола, надкусила край материи зубами и только приготовилась рвануть, как вдруг поняла, что треск материи будет непременно услышан Надиром. Что сделать, чтобы заглушить предательские звуки? Нужны ножницы, на худой конец – нож. Она обшарила всю комнату, елико могла тихо, но ничего подобного не отыскала. Пришлось все же рвать ткань, но не одним резким движением, а медленно-медленно. Марья Романовна всяко убеждала себя, что журчанье воды в фонтане заглушает шум.
Когда мучение наконец кончилось, с нее семь потов сошло. Маша без лишних раздумий шагнула в бассейн, торопливо обмылась, вытерлась шелковой простыней, надела рубашку, а чтобы скрыть оборванный подол, навертела на себя другую, сухую, простыню вместо юбки и осталась вполне довольна. Конечно, приготовленный для послания криво оборванный лоскут с торчащими тут и там нитками выглядел довольно жалко, ну да ладно, ведь это мольба о спасении!
Теперь осталось решить, как и чем свою мольбу написать.
Маша призадумалась. Никаких притираний в комнате не было, не то что в ее прежнем покое. Кроваво-красный кармин, который она хотела использовать в качестве чернил, тоже отсутствовал. Сундука, где Маша видела эгретки, здесь тоже не имелось. Писать можно было стеблем цветка, но во что его окунать? Разве что в собственную кровь…
У Маши мороз по коже прошел. Она стиснула зубы от страха, но готова была разрезать руку, чтобы добыть «чернил». Однако ножа-то нет. И ничего стеклянного, что можно разбить! Неужели… Боже мой, неужели ей придется перегрызть себе вены, чтобы хлынула кровь?! Но так можно и вовсе истечь ею и не дождаться спасения, ради которого она собирается написать это письмо!
В отчаянии Марья Романовна огляделась, снова воззвав к Господу и Пречистой Деве, и вдруг увидела на низком столике серебряный кубок на резной ножке. Да ведь из этого кубка она пила опасный разнеживающий напиток! И, сколь Маша помнила, он был медово-густым, темно-вишневого цвета… Неужели нашла?
Она заглянула в кубок и вздрогнула от радости: жидкость там еще оставалась, такая густая, что пришлось разбавить ее водой из фонтана. Затем Маша ногтями заточила полый, твердый стебель одного из цветов, окунула его в кубок и нацарапала первые слова своего отчаянного послания:
«О спасении молю…»
Буквы получались странные, нелепых очертаний, расплывчатые, но прочесть их вполне можно было, и Маша вздохнула с облегчением. Правда, писать приходилось очень коротко: места мало!
Закончив, Маша свернула послание, чтобы указать адрес, да так и ахнула: на изнанке лоскута четко проступали вишнево-красные разводы. Да ведь когда она напишет имя адресата, вообще ничего прочесть будет нельзя. Ой, что же делать?!
Пришлось начинать все сызнова. Разматывать на себе простынку, рубашку снимать, отмеривать другой лоскут, опять пускать в ход зубы. И снова трястись от каждого шороха… Потом она писала, но на сей раз поступила умнее: мольбы свои уместила на половинке лоскута, адресата нацарапала на другой… и пригорюнилась: подоспело время думать о самом главном. О том, как отправить письмо. Как передать его тому русскому?!
Вот это задача так задача…
Первым делом нужно было как-нибудь отвлечь Надира…
Внезапно Марья Романовна насторожилась. До нее долетели торопливые шаги, и она едва успела сунуть письмо под кушетку. Занавеска откинулась, и в комнату вбежала… Жаклин.
Она была одета с невиданной, вызывающей роскошью – на сей раз в европейское платье, которое так и сверкало россыпью бриллиантов, – но лицо… Боже мой, да что это с ней?
У Жаклин были заплаканные глаза, губы жалобно тряслись, она выглядела такой несчастной, что Марья Романовна воззрилась на нее изумленно и даже воскликнула:
– Что с тобой?
Она сама удивилась, почему заговорила с Жаклин так запросто, словно с давней подругой. Вражды к ней Марья Романовна сейчас не чувствовала. У Жаклин стряслась беда – только слепой не заметил бы этого. И искать участия в сей беде бедняжка прибежала к Маше… Не к своему обожаемому господину и не к Надиру, не к Кериму, не к Айше, не к одной из этих раскрашенных гаремниц – к русской пленнице. Почему?
Хитрость какая-то? Жаклин мог подослать хозяин, который замыслил какую-нибудь дьявольскую интригу, чтобы сильнее унизить Машу. А если нет? Вдруг и впрямь приключилось несчастье, которое лишило француженку рассудка так, что она даже не соображает, что делает?
Может быть, Жаклин Маше больше не враг? Конечно, еще не друг, но точно – союзник. Пусть на мгновение. Но этим мгновением надо воспользоваться.
– Что случилось? – повторила Марья Романовна.
Пару секунд Жаклин неподвижно смотрела на нее, а потом слезы так и хлынули из накрашенных глаз. Она заговорила, но не сразу смогла справиться с трясущимися губами, и Маша едва сумела разобрать отчаянное:
– Он сошел с ума! Мюрат сошел с ума!
– Кто? – испуганно спросила Марья Романовна, озаботившись мыслью, а не сошла ли с ума сама Жаклин, однако внезапно догадалась, о ком идет речь. Несмотря на то, что со времен французского нашествия минуло больше четверти века, имя Мюрата было из разряда тех, которые в России не скоро уйдут из памяти. Вот, значит, что имела в виду Жаклин, когда говорила, что господин принадлежит к роду, у которого отнято право на трон! Да, если он потомок Наполеонова родича, мужа его сестры Каролины, то это, конечно, так…
Мюрат! Да что же это?! Сызнова французы на Россию навалились, что ли?!
– Что он сделал? – спросила Марья Романовна Жаклин и услышала в ответ:
– Он убил брата Надира!
– Брата Надира?!
– Ну да, Абдуллу.
Марья Романовна так и ахнула:
– За что?! За что?! Да ведь слепому видно, что и Абдулла, и Надир за него горло себе перерезать дадут – и еще благодарить станут.
– Так оно и было, – горько всхлипнула Жаклин. – Мюрат перерезал Абдулле горло. Я ничего толком не знаю, но слышала, будто Абдулла невольно открыл какую-то его тайну врагу. Из-за этого тот человек спасся и смог завладеть самым драгоценным сокровищем семьи Мюрата. Мюрат давно разыскивал и сокровище, и врага, но только теперь случайно узнал, кто был его невольным пособником. И вот… О, я всегда знала, что Мюрат чрезвычайно опасен и жесток, но только теперь поняла, что он безумен. Ведь когда-то он спас Абдуллу и Надира, они выросли при нем, почитали его, как отца… Боже мой, рядом с этим человеком мы все ходим по краю пропасти!
Она заломила руки и снова зарыдала чуть не в голос, но тут же с усилием овладела собой.
– Что я говорю! – Она посмотрела на Марью Романовну с удивлением, словно не веря, что наговорила именно ей так много лишнего. – Я сама не понимала, куда бегу. Меня как будто ветром понесло – захотелось оказаться с человеком, который не как животное с руки Мюрата ест, а пострадал от него. И вдобавок осмелился ему сопротивляться. Ты первая, кто ему не подчинился. Я хотела сил у тебя набраться.
Марья Романовна схватила ее за руку:
– Правильно сделала, что пришла. Умоляю тебя, бежим отсюда. Ты здесь все ходы и выходы знаешь, не сомневаюсь. Возьмем с собой Наташу – и бежим, пока живы!
– Это невозможно! – испугалась Жаклин. – Там кругом Россия! Мой дядя замерз в России, когда отступал по Смоленской дороге. Нет! Я боюсь!
Она произнесла «Там кругом Россия!» так, будто хотела сказать: «Там кругом дремучий лес с медведями, волками, львами и тиграми враз!» – но для Марьи Романовны имело значение только одно: они в России! Благодарение Господу, они и впрямь в России!
– Где мы? Где именно мы находимся? – стиснула она руку Жаклин.
– В Москве.
– В Москве! – радостно воскликнула Марья Романовна. – Благослови тебя Бог за эти слова. Послушай, мое имение недалеко отсюда. Я богата. Муж оставил мне наследство. Я умею быть благодарной. Я возьму тебя под свое покровительство, помогу уехать во Францию… Бежим отсюда!
– Я не хочу возвращаться во Францию, – отмахнулась Жаклин. – Меня там ждет Консьержери, это женская тюрьма, страшное место. Я погубила своего мужа ради Мюрата, ради любви к нему. Тогда я не ведала такого страха перед ним, как сейчас. И я пошла на преступление. Я выкрала у мужа важные документы. Это многим известно… только неизвестно, ради кого я сделала это. А Мюрат продал бумаги русским!
– Русским?! – ошеломленно переспросила Марья Романовна. – Но ведь он ненавидит русских!
– Конечно, и еще как! Лютой ненавистью. Но ему необходимо было попасть в Россию официальным путем, получив все возможности, которые здесь дает звание иностранного представителя. Русские с таким пиететом относятся к иностранным чиновникам высокого ранга, что позволяют им очень многое. Даже французам – ведь твои соотечественники редкостно незлопамятны и доверчивы, как дети. Всю интригу с кражей бумаг Мюрат замыслил ради того, чтобы найти своего врага – и вот он отыскал его.
– Кто же это? – с горячим любопытством спросила Марья Романовна.
Жаклин изумленно вытаращилась на нее:
– Тебе ли не знать?! Ведь это твой любовник.
Марья Романовна так и села на оттоманку, рядом с которой стояла.
– Да нет у меня никакого любовника, что ты такое говоришь?! Я честная женщина, я…
– Зря ты мне не доверяешь, – обиженно сказала Жаклин. – Я готова тебе помочь, потому что хочу отомстить Мюрату за то, что он убил Абдуллу и причинил Надиру такое горе. Я ведь люблю Надира!
– Я видела, как ты на него смотришь, – сочувственно кивнула Маша. – Но только он же…