– Разумеется. Больше того, уже сегодня в десять часов вечера Лешевич будет здесь, у нас…
– Как здесь? Прямо здесь, в гостинице?
– Прямо в номере. Я даже распорядился об ужине на четыре персоны.
– Но почему на четыре? Неужели придет Щукина? – в это невозможно было поверить. – Но она же сразу поймет, что никакого врача по фамилии Карлофф в природе не существует, она не такая идиотка, чтобы не понять, что здесь кроется обман…
– Вот для этого я, исходя из создавшейся ситуации, воспользовался вашим именем, дорогая Юлия.
– Вы сказали, что Карлофф будет не один?
– Я сказал, что из Москвы всего на пару дней по своим делам прибыла Юлия Земцова, приятельница Карлоффа, и что это именно она, то есть вы, Юля, встретите здесь свою подругу, Щукину.
«Отлично сработано», – подумала Юля, все еще не веря в реальность услышанного. Берестов, оказывается, придумал нечто действительно стоящее. Ведь Карлофф – это было лишь началом разговора. А вот прозвучавшая фамилия Земцова на самом деле может послужить сигналом для Щукиной, и она сделает все от нее зависящее, чтобы встретиться с Юлей. Никакие прежние обиды не удержат Надю от свидания со своей давней соперницей – Земцовой. Или это будет не Щукина…
– Вы молодец, Берестов…
– Вообще-то меня зовут Игорь, если вы помните.
Теперь он, казалось, совсем успокоился и на самом деле поверил в то, что Юля отлучалась за мороженым.
– Как вы думаете, они придут? – спросил он, грустно и устало улыбаясь, словно разговор с Лешевичем дался ему чуть ли не кровью.
– Уверена, что придут. И если даже корреспондент не сможет, Щукина придет. Я для нее сейчас как кусок свежего сыра для мыши.
* * *Они пришли ровно в десять. Оба: Щукина и Лешевич. Она – в розовом пальто, благоухающая ночным дождем и духами и внешне напоминающая растрепанную одичавшую пышную розу, мокрую и душистую, свежую и прекрасную, настолько ее украшала беременность.
* * *Он – серая невзрачная личность (запакованная в костюм-тройку мышиного цвета) с серыми волосами, серыми глазами. Картавя, он с порога начал нести сущий бред о политической обстановке в России, сбиваясь на гастрономические темы, из чего Берестов сделал вывод, что Лешевич страшно голоден и ждет не дождется, когда же его пригласят поужинать.
Юля смотрела на Щукину, и ей хотелось плакать. Нет, никогда она не будет выглядеть так роскошно, как Щукина, как женщина, упивающаяся любовью к любимому мужчине. И даже если она сейчас начнет откровенно врать, придумывая на ходу, что Крымова в Париже нет, что он в Москве или Самаре, Владивостоке или Костроме, ее глаза не обманут искушенную Земцову: Крымов здесь, где-то рядом, но Щукина, как истинно преданная жена, сделает все, чтобы не проговориться на этот счет. Она не доверяет Юле, хотя и пришла сюда.
– Земцова! – Надя, едва увидев стоящую у окна Юлю, бросилась к ней, чуть не опрокинув на ходу большую напольную вазу с цветами, и обняла ее: – Неужели это ты? В Париже? Но как же ты здесь оказалась?
– Так же, как ты: прилетела самолетом, – растерянно ответила Юля и почувствовала, как на глаза ее наворачиваются слезы. – Надя, ты прекрасно выглядишь… Извини, что пришлось придумать несуществующего врача…
– Да брось… Главное, что Володя услышал твою фамилию, а этого мне было вполне достаточно, чтобы все понять. Как же я рада тебя видеть…
У нее была аккуратная мальчишеская стрижка, с которой Надя выглядела моложе и привлекательнее. Что-то дерзкое и насмешливое читалось во всем ее облике, однако все облагораживала своей плавностью и женственностью беременность. Сын или дочка Крымова, уже скоро-скоро родившись, откроет свои ярко-голубые глаза, и первое, что увидит осознанно, это лица родителей и парижское небо над головой.
Привезли ужин, и, пока официант сервировал стол, а Берестов с Лешевичем беседовали ни о чем, сидя на диване, Юля с Надей удалились в спальню, чтобы задать друг другу наиболее важные вопросы.
Плотно прикрыв дверь, Юля спросила первой:
– Где он?
Надя растерянно улыбнулась и заозиралась по сторонам, словно надеясь увидеть кого-то, кто бы мог ей подсказать ответ на этот, оказавшийся весьма сложным для нее, вопрос.
– Ты, конечно же, о Женьке? Я не знаю, где он. И не пытай. Мы с ним разбежались. Мне надоело заставать его с чужими бабами…
– Что значит «с чужими»?
– Вот ты, к примеру, СВОЯ, – и Надя в упор посмотрела ей в глаза. – Неужели не понятно? Если бы я застукала вас, это еще куда ни шло, потому что я знаю, как вы сохнете друг по другу, а уж когда в мою жизнь, а точнее, в мою интимную жизнь, вмешивается какая-то дура, у которой явно не все дома, вот тогда уже терпение кончается…
– Он изменил тебе?
– Да он изменял мне с той самой минуты, как только мы с ним сблизились еще там, в агентстве… Ты же знаешь, это было задолго до твоего появления там. Ты забрала его у меня, ты поступила жестоко, но я тебе это уже простила. Я ведь понимаю, что происходит со всеми женщинами, которым этот самец Крымов дает малейший повод…
– Надя, что ты такое говоришь? Разве можно так зло упоминать имя твоего мужа и отца твоего пока еще не родившегося ребенка? Ты сбрендила, моя дорогая… Возьми себя в руки. К тому же ты все прекрасно знала, когда выходила за него… Но я сейчас не о том. В любую минуту нас позовут к столу, а ты не сказала мне, что произошло у вас в С., в какую историю вляпался Женя и, главное, кто сжег наше агентство?
– Понятия не имею, хотя подозреваю ту стерву, с которой схлестнулся Крымов. Она, конечно, красивая, еще красивее, чем ты (не обижайся), но дура дурой. По-моему, по ней плачет психушка. Она время от времени говорит на тарабарском языке, постоянно хохочет, а уж сексуальность из нее так и прет. Думаю, если такое было бы возможно, она уложила бы в постель вместе с Крымовым и собою еще и меня, с нее станется.
– Да кто же это такая?
– Я даже не знаю ее имени, она приезжая и совсем задурила голову Крымову. Ее видели, кстати, и с твоим муженьком, Харыбиным. Знаешь, Земцова, если быть уж до конца честной, то я тебе скажу: мне не нравится твой Дима. Он скользкий, как угорь, и, по-моему, очень опасный тип. Но больше всего мне было обидно за тебя, когда я встретила его с этой шалавой…
– Ты хочешь сказать, что Харыбин встречался с этой женщиной? И ты сама это видела?
– Да это все видели. И я, и Крымов видели их вместе. Кажется, Крымов говорил, что она снимает квартиру где-то на окраине, что она любовница какого-то важного чиновника из правительства. Хотя я считаю, что ее и привезли-то в наш город именно с определенной целью… Она, я думаю, проститутка и обслуживает нужных кому-то людей. Другое дело, что она ведет себя по-идиотски…
Юля уже поняла, что речь идет об Аперманис, но свои карты пока еще выкладывать не собиралась. Хотя рассказанное Надей не было для нее открытием: то, что Аперманис искала Крымова и что она, по всей вероятности, была его любовницей, теперь уже не являлось для Юли секретом. Вот только зачем он ей понадобился? Неужели любовь? Но тогда и вовсе непонятно, зачем для его поисков было привлекать и ее, Земцову? Для остроты ощущений?
– Кто это? – Щукина ткнула в сторону двери, за которой раздавались голоса Берестова и Лешевича.
– Один мой знакомый, – неуверенно пробормотала Юля, надеясь в душе на то, что Щукина не узнает в этом домашнем и милом человеке кандидата на пост президента Игоря Николаевича Берестова.
– Ты спишь с ним? Извини. Я хотела спросить…
– А ты не стесняешься, как всегда. – Юля подумала, что не помешает для пользы дела немножечко отступить от истины. – Да, я не только сплю с ним, но и ем, и пью, и дышу одним с ним воздухом. Он хороший человек, любит меня, а теперь вот решил подарить мне это путешествие в Париж. Не правда ли, это замечательно?
– Я рада за тебя, Земцова, хотя и у меня в жизни успели произойти кое-какие перемены. Но я не хотела бы пока тебе о них рассказывать. Дело в том, что я здесь живу тоже не одна и вполне возможно, что я не вернусь домой…
– Лешевич?
– Что ты! – Надя замахала руками. – Не сходи с ума! Володька просто мой хороший знакомый, я познакомилась с ним случайно на одном приеме. Я имею в виду совершенно другого мужчину. Он очень богат и купил мне дом.
Надя поняла, что выболтала все то, что несла сюда, в этот гостиничный номер, как фужер с драгоценным напитком, который намеревалась пить по капле, доставляя наслаждение себе и принося огорчение другим (в частности, Юле). Но не выдержала и выдала на-гора все важное, от чего у нее и самой еще перехватывало дух.
– Представляешь, дом неподалеку от Триумфальной арки, да еще и с прислугой! Мне ведь скоро рожать, и он, Кристиан, ждет не дождется, когда же это наконец случится.
– И этот дом оформлен на тебя?
– И не только дом. Еще два больших земельных участка, и открыт счет в банке.
– Он любит тебя? Кто же он?
– У него банки. А познакомились мы с ним, как это ни странно, у моего врача, кстати, тоже русского, эмигранта, с которым меня свел Женька…
– Где он? Ты же все знаешь, ты лжешь… Говори, неужели ты еще ничего не поняла? – Юля заставила себя замолчать, изнемогая от овладевшего ею сильного желания схватить Щукину за плечи и хорошенько потрясти, приводя в чувство. Слова, готовые сорваться с языка, о том, что она прилетела в Париж единственно для того, чтобы найти Крымова, застряли где-то в горле, как рыбья кость, и теперь жгли ее острой необратимостью. Но нет, она не проговорится, не выдаст своих истинных целей, как бы тяжко ей сейчас ни было. Крымова она найдет все равно, рано или поздно, и телефон, который она уже успела выучить наизусть, отзовется родным Жениным голосом. И вот тогда начнется ее настоящая, реальная, пусть даже трудная жизнь. Она наконец избавится от невыносимого чувства расплывчатости и нереальности происходящего. Даже если Крымов, когда они встретятся (а это не может не произойти), даст ей понять, что Юля для него уже никто, так, женщина из прошлого, одна из целой колонии его искренних и преданных возлюбленных, то все равно она будет продолжать жить дальше с мыслью, что он жив, а это сейчас для нее было самым главным. Она расскажет ему о Харыбине, об Аперманис и, быть может, предупредит его о чем-то страшном, грозящем ему в С. А потом, если от Крымова не последует приглашения вернуться в агентство, она поедет в Москву, поселится у мамы и будет ждать рождения первенца. Жизнь продолжается, и, помимо любви к мужчине, в ней начала просыпаться любовь к своему будущему ребенку…
Разговора с Надей не получилось, то, что Юля от нее услышала, смахивало на блеф, причем довольно примитивный. Но не блефовала ли, не жульничала ли сама Юля, когда сказала ей, что Берестов – ее любовник? Да и с какой стати Щукиной быть с ней откровенной, когда, желая услышать от нее правду, Надя тоже услышала одну ложь. Они лгали друг другу, как совершенно чужие люди, и словно не прежняя Надя Щукина сидела сейчас перед ней, простая и гибкая, услужливая и понятливая, а обновленная, обогатившаяся в замужестве опытом и знающая себе цену женщина, полная непредсказуемости и тайн.
Быть может, они бы поговорили подольше и Юле удалось бы выудить у нее хотя бы крупицу из того, что Надя знала о своем муже, но в дверь постучали, вошел Берестов и, вежливо извинившись, довольно твердым, почти деловым тоном предложил им пройти к столу.
Глава 12
Вечер закончился весьма необычно – Надя пригласила Берестова и Земцову к себе домой. Это было сказано вполне серьезно и не выглядело приглашением из вежливости, а потому придало Юле душевных сил и порадовало забрезжившей надеждой. Да, конечно, и как это она не догадалась раньше, что гостиничный номер – не место для откровенного разговора. Именно откровенного…
Но даже в машине Юля не была уверена, что сама расскажет Наде всю правду о своем пребывании в Париже. И чем ближе они приближались к месту, где вот-вот должен был появиться дом, Надин дом, тем отчетливее она начинала понимать всю абсурдность этой поездки. Ведь ничего, кроме взаимных обвинений и неприятных воспоминаний, их там не ждет. Кроме того, неожиданно усложнилась роль Берестова, который, вполне допуская мысль о возможном предательстве со стороны Земцовой, чувствовал себя явно не в своей тарелке и заметно волновался: ведь им так и не удалось переброситься даже парой слов, и он не знал, рассказала ли ей в спальне Щукина о том, где находится Крымов, или нет.
А еще Юля ждала фарса, мрачного розыгрыша: что, если Щукина привезет их в какую-нибудь дыру, снятую ею за пару франков в день, жалкую конуру наподобие меблированных комнат для дешевых проституток, в которых нет ничего, кроме кровати и биде, и, разрыдавшись, признается своим русским друзьям о постигшем ее несчастье, связанном с трагедией, происшедшей с Крымовым.
Нет, нет, ничего такого быть не может, уж слишком у нее, у этой Щукиной, холеный и счастливый вид. Кроме того, Юле показалось, что Надя вполне искренне, хотя и с чрезмерной злобой, говорила о Крымове и что навряд ли это игра, призванная убедить всех присутствующих в ее разрыве с мужем. Подобное ее поведение можно было понять, если бы на тот момент в спальне, где происходил разговор, находился и Берестов, чужой Наде человек, но при Юле-то какой смысл был наговаривать на бедолагу Крымова, тем более если она и сама призналась в том, что знает, как Земцова и ее муж сохнут друг по другу. Разве явным выражением своего презрения и, быть может, даже ненависти к Крымову она не провоцировала Земцову на возобновление их с Крымовым отношений, на продолжение их романа? Влюбленная в своего мужа женщина не стала бы себя так вести. Следовательно, между ними действительно пробежала черная кошка, если не сам дьявол или, напротив, убийственно красивый и состоятельный ангел в облике какого-нибудь мсье. «И что только он нашел в беременной русской женщине, да к тому же еще и не слишком умной?..» Задавая себе этот вопрос, Юля сгорала от стыда: она окончательно запуталась между такими понятиями, как ревность и зависть, и теперь боялась даже посмотреть в сторону утопающей в сомнительной роскоши и многочисленных тайнах Нади.
В машине звучала медленная джазовая музыка, бьющая по нервам и заставляющая сжиматься сердце: это было приглашение к любви. Странная, дивная музыка, сопровождающая эту ночную фантастичную прогулку по оранжевым от теплого света уличных фонарей бульварам Парижа. Капли на ветровом стекле, мелькающие за окнами нежно-зеленые кроны распускающихся деревьев, сияющие огни реклам, аромат изысканных духов сидящей рядом Нади – все это кружило голову и заставляло думать о несбыточности того, зачем Юля сюда приехала. И снова слезы застыли в ее глазах, готовые сорваться солеными теплыми каплями и покатиться вниз, к губам, и ниже, по подбородку… Но она сделала глубокий вдох и подавила в себе желание разрыдаться. Слишком большая честь для всех присутствующих. Тем более для непонятно зачем затесавшегося в их компанию Лешевича. Четвертый лишний.
– Это площадь Круазель, – услышала она спокойный голос Нади и очнулась. – А это Луврский дворец, площадь Круазель расположена между двумя его боковыми крыльями. Сейчас немного проедем, и ты увидишь большую Триумфальную арку, а оттуда откроется просто потрясающий вид на Тюильри и Елисейские Поля. Я живу чуть дальше, но, учти, в первом округе…
Очевидно, для нее это было важным – жить в первом округе. Маленький русский зверек, молодая самка, отягощенная живущим в ней детенышем, зачатым в глубокой провинции С., нашла в себе силы не только выцарапать в жизненном, открывшемся ей пространстве удобную нишу, но пожелала занять лучшее в смысле социального комфорта место, воспользовавшись только ей одной известными способами. Или же все это всего лишь блеф?..
Больше Надя ничего не говорила, и машина, которой управлял безмолвствующий Лешевич, заскользила по узкой, засаженной каштанами улочке, застроенной особняками, возле одного из которых, с черными кружевными литыми воротами, они и остановились.
– Все, приехали. Ты, Володя, поезжай домой, я тебе завтра позвоню. За меня не переживай, я справлюсь с таким количеством гостей. К тому же моя служанка живет в левом крыле дома, и, если понадобится, я ее разбужу и попрошу поухаживать за нами.
Лешевич, покинув место водителя, бросился помогать Наде выбраться из машины, после чего, проводив до ворот, поцеловал ей руку и, что-то шепнув ей на ухо и даже, как Юле показалось, поцеловав ее куда-то в шею, вернулся в машину, которая мгновенно сорвалась с места и растворилась в темноте улицы.
– Не обращай внимания, он просто влюблен в меня. Мальчишка, – проронила как бы небрежно Щукина, и Юля заметила, что Надя, обращаясь к ней, словно нарочно старается не замечать присутствия Берестова. Причин, на взгляд Юли, здесь могло быть всего две: либо она узнала его и теперь выражала ему свое презрение как представителю власти, либо ей было на него просто наплевать, а потому она его действительно не замечала и воспринимала как занявшего место Крымова любовника Земцовой.
Берестов же, напротив, старался всячески напомнить о себе, то предлагая Щукиной опереться на его руку, то задавая ей ничего не значащие, связанные с показавшимся в глубине аллеи домом, вопросы, на которые Надя отвечала неохотно и тоном, с каким обращаются к олигофренам или маленьким, бестолковым и успевшим порядком надоесть детям. Но Берестов оказался не так глуп, чтобы обращать на это внимание. «Главным для него в тот момент, – подумала Юля, – был сам факт своего присутствия рядом с женой Крымова, пока что единственным человеком, который действительно мог знать о его местонахождении».