Она ни разу ему не снилась до этого дня. Ни разу, хоть он и умолял порой, просил как умел, по-своему и непонятно у кого, чтобы она приснилась, и ждал, что хоть разочек увидит ее во сне, как живую.
Почему именно сегодня?
Он поднялся с кровати, чувствуя себя бодрым и полным сил, как не чувствовал, пожалуй, уже много лет. Не то что два последних года, а именно много лет!
Странно все это. Все странно. Очень.
И то, что в лес побрел, и кричал, и плакал там, и лежал потом как убитый в беспамятстве, и спал, оказывается, двенадцать часов кряду, как после болезни тяжелой. И этот сон…
Протасов отодвинул куда-то в сознании этот удивительный и не совсем понятный сон, приказав себе сейчас ничего не думать и не подвергать анализу и разбору – потом, когда перестанет так болеть от тоски сердце, когда отпустит. И занялся насущными хозяйскими делами с вполне определенной целью – постараться максимально отвлечься от всех этих странных событий двух последних дней.
Правда, недолго. Отвлекся-то.
Доделывал в мастерской один механизм, когда вдруг в голове прозвучала, будто шепнул кто-то, четкая и ясная мысль, показавшаяся ему такой притягательной и глубоко поразившая его. Он подумал-подумал, сомневаясь какое-то время, покрутил эту мысль так и эдак в уме и отправился искать Колю.
Он поручил своему работнику очень важное дело, попутно надавав и несколько мелких поручений, да и Вера обрадовалась такой оказии, и своих хозяйских дел напоручала целую гору мужу, для надежности записав все на бумажке. Коля отправился исполнять, а Глеб пошел в кабинет искать свой старый сотовый телефон.
Когда-то, года три назад, ему по работе понадобились консультация и услуги социолога, и первым делом он вспомнил, что Лиза не только по образованию социолог, но и поступила в аспирантуру по этой специальности, и он взял ее номер телефона у Потапа. Она тогда ему помогла и посоветовала толковых специалистов. А ее номер так и остался у него в телефоне. Надо бы только найти тот телефон и зарядку к нему, и надеяться, что номер она не сменила. Ну а если сменила – пойдем другим путем, через Потапа. Но не хотелось бы другим.
– Привет, – повторили в трубке и перевели дыхание, она слышала, как сделал это говоривший, словно ему было сложно начать разговор, выдохнул и представился: – Это Протасов.
Теперь переводить дыхание, и замирать, и молчать от потрясения настала ее очередь.
– Ты меня слышишь? – спросил он.
– Да, – прохрипела осипшим вмиг горлом Лиза.
– Как там ваш юбилей? – ровным тоном поинтересовался он.
– За… кхм-кхм, – пришлось ей прокашляться и закончить севшим голосом, – замечательно. Все очень здорово и по плану. Дед, по-моему, счастлив.
– Это хорошо, – порадовался он номинально, без соответствующей интонации в голосе и вдруг спросил очень строго и серьезно: – Ты могла бы ко мне приехать? Мне надо с тобой поговорить.
– У тебя что-то случилось? – тут же перестала сипеть Лиза.
Сразу же, как иглой, кольнуло воспоминанием о странно забарабанившем сердце вчера утром, и подумалось, что из-за ее глупой несдержанности и неоправданного желания растормошить эту его неживую отстраненность с Глебом что-то произошло!
– Нет. Все нормально, – уверил он. – Я просто хотел бы с тобой поговорить.
– Сейчас? – уточнила она и посмотрела на костюм, который держала в руках.
Лиза стояла за кулисами и держала наготове театральный костюм, в который должен был быстро переодеться Кирилл по ходу разыгрываемого представления, чтобы снова выйти на сцену.
– А что, сейчас тебе неудобно, ты занята? – оживился хоть немного красками голос Протасова.
– Ну-у-у, – протянула она, посмотрев на сцену, – не то чтобы очень, но есть один нюанс.
– Какой?
– Протасов, ты вообще в курсе, сколько километров и времени к тебе отсюда надо добираться и, на минуточку, как? – напомнила ему Лиза.
– Ну, если ты можешь освободиться и в принципе не против приехать, то в городе тебя ждет такси.
– Такси? – обалдела Лизавета.
– Ну, что-то в этом роде, – пояснил Глеб индифферентно. – Это Николай на машине, он подъедет, куда ты скажешь, и заберет тебя, – и переспросил: – Ты приедешь?
– Приеду, – подумав, решилась Лиза и назвала адрес, где находилась в данный момент.
– Хорошо, я ему сейчас передам, он подъедет, – сказал Протасов и отключился.
Лиза пристроила костюм на стул, который нашла здесь же за кулисой, мысленно попросила у брата прощения и тихо смылась, пока ее никто из организаторов не засек и не нагрузил быстренько какими-нибудь еще поручениями и важными делами. Эти деятели не поймали, зато ее перехватила бабуля, когда внучка пробиралась за спинами гостей к выходу.
– Сбегаешь? – заговорщицким шепотом спросила бабушка.
– Ба, тут такое дело.
И Лиза, отведя ее в сторонку, где их никто не видел и не мог слышать, быстро рассказала ей, как наорала на Протасова и как они уехали в ночь, и про то, что он позвонил сейчас и позвал к себе.
– Не знаю, детка, – подумав, вздохнула и покачала головой Ася Матвеевна, – тебе как никому известно, как могут люди, отдавшиеся полностью горю, утащить за собой близких, испоганив, изломав их жизнь.
– Да, известно. Но Протасов – это совсем другая история. Он никого за собой не тащит, наоборот, пытается всех родных и близких оградить от себя такого, поэтому и сбежал в леса, – твердо заявила Лиза.
– Ну, если ты в этом уверена, – вздохнула бабушка и развела руками. – Тогда беги к нему. Только постарайся не попасть в вечную историю: страдающий от душевных ран мужчина, которого спасает женщина своей самоотверженной любовью. Эти истории хороши только в сказках, на деле же все заканчивается куда как поганей и прозаичней: мужик со всей своей «душевной травмой» удобно усаживается женщине на шею, превращаясь в махрового эгоиста и манипулятора, и вот она всю жизнь тащит его на своем хребте и терпит его «тонкую душевную организацию», которую нельзя касаться грубым бытом, – у него ж такое горе! Присмотрись внимательней к нему, послушай, и если поймешь, что его не вытащить, то лучше беги, как бы больно тебе ни было.
– Я присмотрюсь, ба, обещаю, – прошептала Лиза и поцеловала ее в щеку. – Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, детка, – обняла ее бабушка и прошептала на ухо: – Я тебя прикрою, скажу, что тебе срочно понадобилось в Москву.
– Зачем? – отстранилась внучка и посмотрела внимательно на нее.
– Не знаю, – заговорщицки усмехнулась бабуля. – Может, понадобится, а нет, так скажем, что я что-то не поняла. Мне все позволительно, возраст.
– Ну, ты партизанка! – рассмеялась Лиза.
– А то, станешь тут с вами!
Всю дорогу от гостиницы, из которой она выписалась и забрала вещи, а потом и до самого хутора Лиза с Николаем не произнесли ни слова. Она маялась тем, что Коля видел и слышал, как она неприлично орет на Протасова, а Коля молчал себе в тряпочку, не очень-то понимая, что происходит с Глебом Максимовичем, до поры поспешных выводов не делая и где-то потаенно надеясь, а вдруг эта маленькая девушка сможет расшевелить хозяина. Вон ведь, первый раз за полтора года, что он, Коля, его знает, Протасов улыбнулся!
Так и ехали – в тишине.
На хутор они добрались, когда уж темнеть начало. Глеб встречал их у гаража, открыл дверцу, подал Лизе руку и помог выйти из машины.
– Привет, – ровным голосом поздоровался он.
– Привет, – бесцветно ответила Лиза.
Она ужасно волновалась и не очень понимала, как себя вести в такой ситуации, вроде бы в прошлый раз они не совсем чтобы мирно и ласково расстались, а тут это приглашение…
Глеб достал из багажника сумку с ее вещами:
– Идем в дом.
«Ну, идем», – подумала Лиза и кивнула.
Подхватив ее под локоток совсем легким прикосновением, Протасов сопровождал гостью, продолжая проявлять чудеса гостеприимства, особенно если вспомнить рассказы Кирилла, как обычно он «встречает» гостей. А она помнила!
– Вера, узнав, что ты приедешь, затеяла свой фирменный пирог с капустой. Очень вкусный. И всегда большой. А чай у нас на травах. Будешь? – он говорил ровным тоном, как о чем-то постно-нейтральном, продолжая придерживать ее под локоток, когда они поднимались по ступенькам.
– Буду, – совершенно не понимая, что происходит, автоматически согласилась Лиза.
– Добрый вечер! – встретила их в прихожей и сама Вера, приветливо улыбаясь и вытирая руки о фартук. – Пирог уже готов. Сейчас немного постоит, дойдет, и можно есть, – и вдруг обеспокоилась: – А может, вы чего-нибудь посущественней хотите? Вы же не ужинали?
– Нет-нет! – даже испугалась такому предложению и заботе Лиза. – Чаю с пирогом вполне достаточно.
– Ну, ладно, – успокоилась Верочка и спросила с некой настороженностью в голосе у Протасова: – Вы в гостиной расположитесь или на кухню пойдете?
– В гостиной, – уведомил он, помогая Лизе снять куртку.
– Ну, ладно, – успокоилась Верочка и спросила с некой настороженностью в голосе у Протасова: – Вы в гостиной расположитесь или на кухню пойдете?
– В гостиной, – уведомил он, помогая Лизе снять куртку.
Лиза чувствовала каждой клеткой все нарастающую неловкость и нервничала все больше и больше – так давила на нее эта непонятная атмосфера. Хозяин вроде бы гостеприимен, но говорит странным механическим голосом, Коля молчит как пришибленный, Верочка зыркает на них, с трудом скрывая опасение. Прямо как в страшной сказке про людоедов и глупую девочку, зашедшую к ним на огонек!
– Слушай, Протасов, ты зачем меня пригласил, чаек попить? – не выдержала она уже зашкаливающего внутреннего напряжения.
Да и вообще! Сколько можно терпеть! Такое ощущение, что, начиная с момента его звонка, все вокруг идет не так, как-то болезненно-резко. Словно кто-то комкает лист бумаги с плохо прописанными диалогами, действиями и неправильным сценарием, внутри которого находится она.
– И чаек тоже, – сказал он.
И окончательно добил растерявшуюся Лизу – усмехнулся! Мать честна! Вот это да!
Она плюхнулась на стоявший у стены сундук с накиданными на него подушечками, разумеется, стилизованный под европейское средневековье, и принялась снимать сапожки, поглядывая недоверчиво на Протасова. От предложенной им домашней обуви для гостей Лиза отказалась, достала свои дежурные «балетки» из сумки, переобулась и решительно поднялась.
– Ну, идем в чертоги! – вздохнув, заявила она о своей готовности встретить испытания в людоедском логове.
– Лиз, ты чего так нервничаешь? – поразив ее очередной раз, совершенно нормально, по-человечески спросил Протасов.
– Вроде как мы сильно поскандалили… – напомнила она. – И я наговорила тебя много лишнего и неприятного. И расстались мы с явным намерением больше не видеться, и что-то я не заметила твоего кипучего дружелюбия. И вообще, ты меня выгнал, помнится.
– Ничего подобного, – снова ухватив ее легонько под локоток и сопровождая в гостиную, возразил он, а в голос вернулись живые интонации, – я тебя не выгонял. Ты сама решила уехать.
– Ну, не оставаться же было! – пожала она плечами.
– Я должен извиниться, – спокойно заявил Глеб.
– Ты? – обалдела окончательно Лиза.
– Проходи, присаживайся, – снова усмехнулся он.
Лиза только сейчас обратила внимание, что они уже прошли в комнату и стоят возле большого мягкого дивана, у которого примостился массивный кованый столик с деревянной столешницей, а напротив два кресла по бокам огромного камина. В эту комнату она в прошлый раз не заходила. Она плюхнулась на диван, не сводя потрясенного взгляда с Протасова, и переспросила:
– Ты? Извиниться?
– А что, это хотела бы сделать ты? – приподняв брови, спросил он с легкой усмешкой.
– Нет, – сразу же отказалась она.
– Я так и думал, – кивнул Глеб. – Ну а я должен извиниться за то, что позволил вам уехать в ночь. Нужно было задержать вас до утра.
– Ничего, мы спокойно доехали, – уверила Лиза.
И собралась было приступить к требовательным и настойчивым расспросам, но тут в комнату вошла Вера. Она принесла огромный поднос, уставленный чашками, большущим чайником и всякой другой разностью.
– А вот и чаек! – радостно оповестила она, сгибаясь слегка под тяжестью ноши.
Протасов тут же поднялся, стремительно прошагал навстречу, перехватил у нее поднос, донес, поставил на столик и строго отчитал:
– Вер, ты что творишь?
– Да, ничего, Глеб Максимыч, я ладненько так ухватила. – И принялась «оглашать меню», бойко расставляя на столе принесенное добро. – Заварила на травках, как Глеб Максимыч любит, я тут медку вам принесла и вареньица нашего разного, сама варила, вот печенюшки, конфетки. Вы пока перекусите, а минут через пятнадцать-двадцать я и пирог принесу.
– Спасибо большое, – поблагодарила искренне Лиза.
– Да вы с дороги, кушайте, пейте горяченького, – уговаривала Вера, налила им с Глебом в чашки чай, поставила этот большущий чайник на подставку на стол и как-то очень быстро исчезла.
– Заботливые у тебя работники, – заметила Лиза.
– Даже слишком, – кивнул Глеб.
И они вдруг замолчали. Напряженная неловкость и ожидание чего-то непонятного повисли над ними. Лиза взяла чашку с блюдцем, откинулась на спинку дивана, сделала несколько глотков, с удовольствием отметив про себя, что чай замечательный, и как раз то, чего хотелось бы. А если закрыть глаза, то можно представить, что никакого тяжелого разговора не было и не будет, а за окном холодно и промозгло сыро, и темень безлюдная страшная вокруг, дикие поля и леса, ни одного огонечка на километры, а здесь безопасно, и уютно потрескивают дрова в камине, и этот душистый чай, и можно подумать…
– Ты изменился за эти два дня, – глядя в чашку, тихо сказала Лиза, пресекая все свои трепыхания и недоумения душевные, и посмотрела на него: – Это из-за того, что я на тебя накричала?
Протасов сидел рядом, слева от Лизы на диване, чуть наклонившись к столику, и с явным удовольствием запивал чаем тягучий медок, который набирал из хрустальной розеточки маленькой ложечкой. Он не ответил сразу, сделал еще пару глотков, медленно поставил чашку на блюдце, положил на него же ложечку, медленно откинулся на спинку дивана, помолчал, развернулся к Лизе, поразглядывал ее несколько секунд.
– Я ходил в лес, – признался он, посмотрев ей в глаза. Помолчал. – Не хотел и не собирался, не думал даже, но что-то будто тащило меня туда, и я шел и шел. Далеко забрался. И вдруг привиделось так явно, что я снова оказался в палате с Алисой, в ее последние часы. Как ты там говорила? Прокричаться? Вот я и кричал. Наверное, долго. Не очень помню что, обвинял всех, плакал, а потом не помню как отключился. Что-то изменилось после этого леса во мне. Я не очень понимаю, что. Вот ты психолог и веришь в какую-то там жизнь после смерти, вот ты мне и объясни, что дальше.
– Я детский психолог, к тому же не практикующий, – осторожно, словно боялась порвать тонкую нить его доверия, протянувшуюся к ней, напомнила Лиза.
– Да? А по мне, так очень практикующий, – усмехнулся саркастически Протасов.
– Просто ты сам уже был готов к изменениям, тебе нужен был только какой-то толчок…
– Вот ты и толкнула, – снова усмехнулся он. – Ну, ты же как-то поняла, что нужно сделать.
– Да ничего я не поняла! – разнервничалась Лиза. – Просто не могла видеть тебя таким, и мне захотелось как-то встряхнуть тебя, заставить выйти из этой замкнутой зоны, в которой ты спрятался от мира и лелеешь свою боль.
– Она мне приснилась, – неожиданно признался Глеб. Он словно не слышал того, что говорила Лиза, посмотрел внимательно на нее и поразил еще одним признанием: – Ни разу не снилась за все эти два года, а мне так хотелось, чтобы снилась. А тут вдруг так явно, я даже чувствовал, как живую. Ты же во все это веришь, так растолкуй мне, почему именно сейчас, как мне это все понимать и что она хотела мне сказать, объяснить.
– Я попробую, – неуверенно пообещала Лиза.
Посмотрела в чашку, которую, позабыв, так и держала в руке, осторожно поставила ее на стол, как великую хрупкую драгоценность, посмотрела на Протасова и, решительно вздохнув, понизив голос, настойчиво попросила:
– Но сначала расскажи мне про Алису.
– Что? – не понял такой просьбы Глеб.
– Все, – тихо, но с нажимом сказала Лиза и предложила отправную точку: – Начни с того, как она родилась.
Глеб молчал и смотрел на нее долгим задумчивым взглядом, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Лиза не мешала ему принимать решение и ждала. Он передвинулся, сел ровно, откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза и тусклым голосом, словно продираясь через что-то трудное в себе, произнес первую фразу:
– Первые три месяца после того, как Алиса родилась, я не брал ее на руки, боялся, что сломаю что-нибудь ей, такая она была маленькая и хрупкая.
Произнеся это, он замолчал. Надолго. Время тихо плыло, прогоравшие в камине дрова потрескивали. Лиза ждала, затаив дыхание, – не торопила, не подталкивала вопросами, понимая, что никакими уговорами она не сможет заставить его говорить дальше, если только он сам не решится.
– А когда я в первый раз взял ее на руки… – вдруг неожиданно произнес он охрипшим голосом, открыл глаза, поднял голову, посмотрел на дрова в камине и продолжил рассказ…
Верочка в кухне, держа большой разделочный нож в руке, стояла, задумавшись над огромным румяным пирогом. Вот бы эта Дюймовочка что-то сделала такое, чтобы Максимыч в жизнь вернулся, думала она, ведь смогла же его встряхнуть! И храбрая какая, кричала на него будь здоров, ни черта не боялась! А Вера иногда как глянет в его глаза, так дрожь пробирает – словно в страшное заглянула, такой он неживой ходит. И жалко его ужасно – мужик-то хороший, настоящий, а как его горе-то скрутило.
Они знали, что дочка у него умерла, на селе говорили, уж как местные прознали – он-то вообще молчок об этом, может, когда дом продавали риелторы или сами бывшие хозяева где проболтались. А на селе-то как: на том конце говорят, а на другом уж и отвечают – ничего не утаишь. Да только и там мало что про это дознались – сколько лет дитю было и от чего погибла – одни догадки. Вот и строили версии одна страшнее другой на свое развлечение.