Был он пьяницей не буйным, куража не любил – переберет, поплачет по лошадкам своим, всех по именам помнил, расскажет сам себе про каждую да и спать ляжет. Но, бывало, пил по-черному, до помутнения.
А тут вдруг на хуторе новые хозяева объявились да лошадей завезли! Ох, вот уж он обрадовался! Два дня не пил, помылся, в нарядное оделся, да и пошел наниматься на работу! Да только погнали его – не нужен, говорят, такой конюх, своих имеем.
Так и смотрел Витяй на их коней издалека и слезой умывался. Подходить решался, когда на выгул в поле они выезжали, гладил, разговаривал, даже копыта смотрел. Его прогоняли, а он ворчал:
– Не будет толку от таких хозяев. Про коня ничего не знают, да и конюхов нерадивых держат.
А кому знать, как не ему. Как пророчил, так и случилось – никакого бизнеса и толка в разведении породистых лошадей у них не получилось.
Тут надо заметить, что есть такая категория людей, слава богу, малочисленная, которые мнят себя специалистами во множестве областей жизни. О чем ни заведи речь – все знают, во всем разбираются. Интернета начитаются, совета чьего-нибудь наслушаются, и вот уже смотри – специалист! А как до дела доходит, то всё «чьи-то козни» мешают, и гробится задумка на корню.
А у этих еще и деньги имелись на то, чтобы потешить себя очередным провальным проектом.
Ну да не суть.
Финансовые проблемы у них начались быстро, а вот продать добро свое они долго не могли – так и распродавали по лошадке в другие хозяйства, где люди с головой и делом дружили.
Когда Протасов подъехал к хутору заселяться, то с удивлением обнаружил возле ворот толпу митингующих селян.
– Что за собрание? – спросил Протасов, выйдя из машины.
– Да вот Витяй, алкаш такой! – выступила вперед здоровая, крепкая бабонька лет за пятьдесят. – Стащил у меня полмешка овса да и сюда побег, и в какой-то лаз в заборе пробрался, и там и спрятался, достать не можем!
– И зачем ему ваше добро? – поинтересовался Глеб, вытаскивая из бардачка машины связку ключей и подходя к воротам.
– А кто ж его, алкаша, знает! – возмущалась женщина и тут же попыталась восстановить относительную справедливость: – Нет, он у нас мужичок тихий, не из драчливых, никогда вреда аль ущерба не наносил. И уж не крал ничего ни у кого ни разу.
– Ну что ж, господа селяне, – отперев ворота, повернулся к людям Глеб, – я постараюсь с вашим товарищем разобраться. Как его зовут, кстати?
– Витяй. Ну, в смысле Виктор, – ответил невысокий мужичок и добавил зачем-то: – Крапивин.
– С Виктором Крапивиным, – кивнул Глеб.
И он вернулся к машине, сел за руль и медленно заехал через распахнутые ворота на участок, явно не приглашая митингующих в гости. Но они сами, пройдя следом за его джипом до гаража, затоптались там в нерешительности. Глеб тяжело вздохнул, вышел из машины, намереваясь попросить посторонних удалиться с его частных владений, и в этот момент какая-то непонятная фигура метнулась к нему из-за угла гаража.
– Я отработаю! Только овес не забирай! – закричал странный мужичок и ухватил Глеба за рукав.
Народ дружно ахнул от неожиданности, и только Протасов остался спокойным.
– Я так полагаю, что это и есть ваш Витяй, – заметил он, внимательно разглядывая виновника сельских волнений.
Невысокий, сухонький мужик в потертом заскорузлом тулупе и валенках, совершенно неопределенного возраста – могло быть и тридцать, а могло и все шестьдесят, явно крепко закладывавший долгие годы, смотрел на него умоляющими глазами, полными муки душевной и близкими слезами.
– Помрут они с голоду, на погибель их и бросили, фашисты энти! – прокричал мужичок и заплакал.
– Так, – строго распорядился Протасов и отцепил его пальцы от рукава своей куртки. – А теперь четко и ясно докладывай: кто помрет и кто кого бросил?
Из сбивчивой нервной речи конюха удалось разобрать, что прежние хозяева оставили в конюшне запертыми лошадку и коня. У лошади сильно повреждена правая передняя нога, видимо, верхом на ней кто-то неумелый пытался взять препятствие, да не смог управиться, вот она ударилась и разбила ногу, перелома нет, но рана глубокая, лечили ее неправильно, и сейчас она совсем плоха.
А у коня что-то с внутренностями, непонятно пока, смотреть надо, так он вообще лежит, спасать срочно требуется. За лечение надо было платить, и перевозка дорого стоит. Да даже на мясо чтобы сдать, надо было заказывать транспорт и оплачивать перевозку, к тому же лошадка породистая, достаточно молодая, ее могли бы на мясо и не взять, да еще и сообщить куда следует за такое обращение с животным. Вот они их и бросили! Закрыли в денниках и уехали! Нелюди! Сволочи!
Хорошо хоть он, Витяй, как сердцем почуял, ходил тут рядышком, да услышал, как она кричит, плачет! Они ж третий день без воды и корма! Так он пробрался, напоил и за едой вот отправился.
Народ заволновался осуждением, но Протасов быстро пресек это выездное заседание сельсовета:
– Значит, сделаем так, граждане, – распорядился он. – Ветеринар в селе есть?
– Есть, есть! – опередил всех Витяй, наполняясь надеждой. – Неплохой ветеринар, еще старой школы, Павел Николаевич.
– Очень хорошо, – кивнул Глеб, и вот тут-то он острым, наметанным глазом руководителя и выцепил из толпы Колю и обратился к нему: – Вы водить машину умеете?
– Умею, – кивнул тот.
– Вот вам ключи, – он протянул брелок с ключами мужику. – Берите мою машину и привезите сюда ветеринара, прямо к конюшням и подъезжайте. И пусть возьмет все необходимое, – он повернулся к людям, достал портмоне и поинтересовался у пострадавшей гражданки, сколько стоит этот мешок зерна.
– Так что ж я, нелюдь какой? – возмутилась женщина. – Раз там лошадки с голоду помирают, так что ж…
– Вот, – отсчитав несколько купюр, протянул он ей, – берите, этого хватит?
– Та конечно ж! – осталась при своем интересе гражданочка.
Людей он выставил, ветеринара дождался, и выяснилось, что лошадки очень плохи, обе. Совершенно неумелый уход, человеческая тупость и какое-то беспредельное бессердечие. Чтобы не дать погибнуть животным, пришлось с ними заниматься всю ночь. Вот Глеб, Павел Николаевич, Витяй и добровольный помощник Коля и провозились с ними. Спасая.
На следующее утро Витяй высказал Протасову две просьбы, предварительно выяснив:
– Ты, Максимыч, от лошадок-то избавляться не будешь?
– Сначала их надо выходить, а там посмотрим.
– Я выхожу! Ты только дозволь мне при них остаться, я не в ущерб тебе обойдусь, маманя мне еду носить станет, – смотрел беспокойно он в глаза Протасову.
– Зачем же маманя, – покачал головой Глеб. – Оставайся, конечно, только пить у меня нельзя.
– Не, это теперь не про меня, – пообещал Витяй. – Ты вот еще что, Глеб Максимыч, – и замялся перед просьбой, переступил с ноги на ногу. – Мне бы, что ли, баньку истопить. Помыться надо, чтобы дух водочный ушел, а то не любят лошади алкоголя, не признают за своего.
Вместо бани отправил его Протасов в собственную ванную. Где Витяй долго и старательно намывался, а Коле пришлось снова съездить в село и привезти для него из дома чистое белье и одежду.
Глеб же задал некоторые вопросы Коле и, узнав, что он с женой здесь работали и как их вчера ночью-то выгнали, тут же предложил приступить к работе у него.
– Вот так, – закончил рассказ Протасов, когда они вошли в дом.
– Это те самые лошадки? – спросила Лиза, покоренная его рассказом.
– Те самые, – помог он ей снять куртку. – Зорька сильно болела. Теперь прихрамывает, у нее воспаление надкостницы было, так запустили рану, но Витяй выходил, как с детьми с ними возился. Вообще-то ее зовут Заринда какая-то там какая, но Витяй сразу стал называть ее Зорькой, ну и мы за ним. А Малыш и был Малышом, он не породистый.
– А что с ним случилось?
– Отравился сорной травой, сено ему некачественное, плохое дали, а у лошадей очень нежные желудки.
– Чайку? – встретила их в кухне вопросом Вера.
– Как раз хотели попросить, – кивнул Глеб, – замерзли гулять.
Они с Лизой расположились за столом, уже накрытым к чаю.
– И ты решил их у себя оставить? – завороженная историей, продолжала расспрашивать Лиза.
– Кого? – усмехнулся он.
– Всех! – рассмеялась она.
– А куда ж я от них денусь? – наигранно тяжело вздохнул Протасов.
– А что, бывшие хозяева не потребовали добро назад?
– Когда я им дозвонился и объяснил, во сколько им обойдется тот «сюрприз», что они мне оставили, если ими займутся мои адвокаты, они быстренько, через два дня уже, прислали мне все документы на лошадей и дарственные на них. Так я и стал владельцем кобылы и коня. Знаешь, пока Малыш еще мог стоять и двигаться, он все пытался помочь Зорьке и разбить перегородку копытами. А когда только-только встал на ноги, то сразу к ней потянулся, просился, ну, мы его к ней пустили, а он ее гладит головой, подбадривает, и все бок свой подставляет, чтобы оперлась, и ей легче стоять было, а у самого ноги от слабости подкашиваются.
Он замолчал, а Лиза, пораженная этим рассказом, смотрела на него и думала: значит, не совсем он от всего мира отгородился, как казалось Кириллу и всем остальным, спасался тут душой, отогревался вот такими моментами, людьми этими удивительными.
– А что сейчас эти лошади делают, какое-то занятие у них есть? – спросила она.
– А то как же, – кивнул Глеб, доливая себе из чайника чаю в чашку. – Малыш возит телегу, а зимой сани и до села, и дальше бывает, и по хозяйским делам. Зимой тут частенько только на санях и можно проехать. И селянам даем напрокат, если им понадобится, и Зорька, бывает, гужевым транспортом работает. Правда, она эстетка, предпочитает детишек местных катать да по полям и лугам выгуливаться.
– А Витяй не пьет?
– Нет. Категорически. И не курит. Говорит, что Зорька с Малышом ему жизнь вернули, и мечтает о жеребенке. Но ветеринар нас отговаривает скрещивать Малыша и Зорьку, это испортит ее породу навсегда. Но порода – это последнее, что нас тут всех волнует, – и другим, деловым тоном спросил: – Ну что, закончим экскурсию осмотром дома?
– С удовольствием! – выказала готовность Лиза.
Дом удивил ее еще больше, хотя ей казалось, что больше уже некуда. Талант Протасова не мог просто исчезнуть и требовал постоянной реализации, в результате чего этот дом, да и все его хозяйство, стали абсолютно автономными и практически экологически чистыми.
Электроэнергию производили солнечные батареи, которыми густо были увешаны все крыши, и еще несколько блоков панелей стояли на высоких столбах. Имелся какой-то там загогулистый механизм переработки отходов жизнедеятельности людей и животных, дававший на выходе, во-первых, большое количество тепла, во-вторых, газ, а в-третьих, удобрение для теплиц, сада и огорода.
Вода на хуторе добывалась из скважины и проходила специальную обработку, в результате чего Протасов получал так называемую «живую воду» для пищи и просто структурированную чистую воду для технических нужд. Теплица пристроена к дому в виде застекленного зимнего сада, и тоже не простая, а какая-то сильно модернизированная: гидропоника всякая, какой-то замкнутый цикл чего-то, понятный только Протасову и таким же инженерам, но свежую зелень и кое-какие овощи они выращивали круглый год, даже лимоны свои выращивали и много еще чего.
По настоянию Веры завели несколько курочек, пару петухов, гусей-уток. Еще прибилась к их «ковчегу» дикая драная кошка, неизвестно откуда пришедшая, назвали ее Лишайка из-за проплешин на боках от выдранных в боях за жизнь клоков шерсти, обосновавшаяся в конюшне, – вот и вся живность.
В саду росли яблони, груши, сливы, летом в огороде выращивали все овощи и ягоды, этим Вера руководила и занималась. Урожаи получали большие. Так что хватало и их с Колей семье, и родным Глеба в Москву отправляли. Выращивали бобовые разные понемногу, овес для лошадей, а пшеницу и рожь покупали в агрофирме. Протасов соорудил мельничку небольшую, сами делали муку и пекли хлеб, настоящий, на закваске, по старинным рецептам проращивая, а потом высушивая зерна.
Одним словом – случись апокалипсис, на этом островке всегда будет вода, еда, тепло и электричество.
Понятное дело, имела эта «автономная лодка» контакты с ближним и дальним миром. Раз в неделю та самая тетка, у которой когда-то Витяй спер полмешка овса и звали которую Степановна, приезжала из села с племянницей на древнем тарахтящем мотоцикле с коляской, и они помогали Верочке навести порядок в доме.
А главный инженер агрофирмы, в которую теперь входило село, прознав, кто Протасов по специальности и кем раньше работал, призывал его на помощь, когда что-то с оборудованием или механизмами не ладилось. С особым уважением и всегда приезжая лично, чтобы пригласить. Глеб не отказывался, но и большой радости не выказывал. Ну а дальний мир, московский – друзья и родители Глеба, – приезжал сам.
«Экскурсию» они закончили в просторной комнате мансарды на третьем этаже, где из большого окна открывалась потрясающей красоты и широты панорама. Слава богу, этого помещения не коснулось поднадоевшее уже средневековье, и Глеб сделал из нее нечто вроде места для созерцания и расслабления: низкая восточного типа лежанка с кучей разнокалиберных подушек, два кресла-подушки у окна. А в другой половине комнаты находились книжные стеллажи под потолок, пара кресел, небольшой круглый столик, кушетка и телевизор на стене.
Они почему-то оба долго молчали, смотрели в окно на поля и леса до горизонта. Лиза была потрясена всем, что увидела, и всем, что рассказал ей Глеб, и переживала странное ощущение: восхищение этим мужчиной, силой его таланта, и какую-то тяжелую грусть оттого, что он отрекается сам от себя.
А Протасов переживал удивление, близкое к потрясению, от понимания, что рассказал ей так много про себя и так много открыл того, что и в прошлой жизни, до смерти дочери, никому не открывал, и испытывал от этого некое опустошение и какой-то душевный дискомфорт.
И эти их мысли, переживания, непонятно каким вдруг образом создали некую взаимную неуютность и скованность, которые все ширились невидимым пузырем, почти осязаемо разъединяя их.
И Лиза, оторвавшись от созерцания пейзажа за окном, повернулась и посмотрела на Протасова, а он посмотрел на нее – и все изменилось в один момент!
Они одновременно шагнули навстречу друг другу, и Глеб подхватил ее в объятия, оторвав от пола, а она обвила его руками и ногами, и, замерев на секунду, близко-близко заглянув друг другу в глаза, они соединили губы в поцелуе, в котором растопились и испарились все сложные и надуманные переживания и барьеры между ними.
И вот они уже упали на эту прекрасную восточную лежанку, и уже летит в стороны одежда, и они торопятся и что-то шепчут непонятное друг другу, и улетают куда-то в свой мир, соединившись телами. И в самый последний момент, достигнув вершины, Лиза вдруг почувствовала нечто совершенно необыкновенное, чудо какое-то запредельное… Она распахнула глаза, смотрела на склоненное над ней лицо Глеба, достигшего и своей вершины, и вдруг, словно в какой-то дымке, всего на несколько мгновений, ей показалось, что она видит прозрачный золотистый столб света, протекающий между ними и поднимающийся дальше, в пространство…
Чувства, ощущения и эмоции, которые Лиза переживала в этот момент, невозможно было бы описать и выразить никакими словами, она переживала не просто оргазм, это было… это было…
И вдруг она совершенно отчетливо и ясно поняла, что только что в ней зародилась новая жизнь.
– Ты это видел? Чувствовал? – шепотом спросила она у Глеба через несколько минут.
– Такого не чувствовал никогда, – прошептал он глухо где-то у нее над головой, не делая ни одной попытки пошевелиться.
– Ты видел это?
– Что? – спросил он, и по голосу было слышно, что улыбнулся. – Звезды перед глазами? Точно видел.
Лиза не стала больше расспрашивать, она испытывала такие странные удивительные чувства и огромное смятение.
– Пошли обедать, – не двигаясь, предложил Протасов. – Вера нас наверняка заждалась. Да и карпы остынут.
– Пошли, – согласилась Лиза, решив ничего ему не рассказывать.
Обед не просто удался, а восхитил Лизу, не устававшую нахваливать великолепную рыбу и таланты кулинара. А Вера все уговаривала съесть еще и еще, мужчины поддерживали радушную хозяйку, и Лизавета, не в силах отказать, налопалась так, что еле дышала.
– Слушайте, я же двигаться не могу, а мне же ехать пора уже! – возмутилась она в конце обеда.
– Ну у тебя еще есть время передохнуть, – рассмеялся Протасов. – Спасибо, Верочка накормила от души. Очень вкусно было.
– Да пожалуйста, и с большим удовольствием, – порадовалась Вера и спросила: – Так можно собираться?
– Конечно. Но можно не торопиться.
– А куда им собираться? – поинтересовалась Лиза, когда они с Глебом вышли из кухни и поднимались наверх.
– Они с Колей отвезут тебя в Москву, а заодно навестят своих детей. Их мальчишки оба поступили в институты и живут там с бабушкой.
– А почему ты меня не отвезешь?
Он помолчал, открыл перед ней дверь в спальню, пропустил вперед, зашел следом, прикрыл дверь и только тогда ответил:
– Я не езжу в Москву.
– Почему? – став вдруг сосредоточенной, спросила Лиза.
– Я не могу там находиться. Слишком многое связано с Алисой и с теми месяцами ее болезни, – сказал он тоном, дающим понять, что тема закрыта и больше не обсуждается. И, помолчав несколько секунд, улыбнулся и предложил: – Давай полежим.
– Давай, – помолчав в свою очередь и поразглядывав внимательно выражение его лица, согласилась Лиза.
И забралась на кровать и принялась устраиваться поудобней, подкладывая под спину подушки. Глеб тоже прилег, повернувшись к ней, подпер голову рукой, подождал, пока она перестанет возиться, устроившись окончательно.
– Я хотел с тобой поговорить о том, что ты мне тогда ночью кричала, – неожиданно заявил он.