– Как именно ты догадался, что именно его я боюсь? – глядя в окно, спросила Тоня.
– Того мужика я вычислил сразу прежде всего потому, что он итальянец. Повторяю, они используют местных наемников, однако Италия и Франция практически рядом, тут можно и собственноручно сработать. Ну так что тебе пытался сделать этот потомок древних римлян? Говорю «пытался», потому что, если бы он уже сделал, мы с тобой вряд ли ехали бы вместе к тебе домой. Кстати, скажи свой адрес, а то мы крутимся тут, крутимся…
– Не очень далеко, на площади Горького. Тот дом, где магазин «Нижегородские товары», знаешь?
– Господи, – с ужасом покосился на нее Федор. – Как же вы там живете, в этом аду? Шум, чад. По-моему, это почти самое жуткое место в городе.
– А у нас окна во двор, так что ничего страшного.
– Все равно. – Он сокрушенно покачал головой. – Давай так: сегодня заберем оттуда вещей по максимуму, а больше туда ночевать ты не вернешься. Договорились?
– То есть как? – изумилась Тоня. – А где же я буду ночевать?
– То есть как? – изумился Федор. – У меня, конечно.
– В смысле, у тети Люси? – уточнила Тоня, чувствуя, что краснеет. – Да ты что, всерьез?
– Не-ет, – пренебрежительно качнул головой Федор, и сердце Тони от унижения стиснулось в комок и ухнуло в самые пятки.
«Не-ет», главное! А она-то что успела себе навоображать!..
– Зачем нам ехать к тете Люсе? – продолжил Федор. – У меня дом в Подновье. Огромный домина, заблудиться можно. Потрясающий вид на Волгу. Всякая природа рядом и отличный сад. Даже сейчас там поразительная красота, даже зимой. Ну а весной и летом – сказка!
– Жаль, что сейчас не весна и не лето, – пробормотала Тоня (ну надо же было что-нибудь говорить!).
– Весна, – мотнул головой Федор, поворачивая во двор ее несчастного дома. – Какой подъезд?
– Второй, – машинально ответила она. – А почему весна-то?
– Потому что пора любви. – Он заглушил мотор, повернулся к Тоне и близко, упрямо посмотрел в глаза. – Потому что я никак не мог понять, отчего у меня вдруг при виде тебя сердце вскачь понеслось. Неужели не видела, как оно скакало по аэропорту Шарль де Голль? А я думал, это всем было заметно. Но не мог понять, почему. А когда услышал про… Леонтьева, понял. Потому что мы с тобой друг другу предназначены. Точно так же были друг другу предназначены Федор и Антонелла, но он ее упустил, так уж сложилось, к несчастью. А я тебя упускать не намерен. Не могу. Мы с тобой одной крови – ты и я… Понимаешь?
– Что ли, мы родственники? – спросила она с таким детским ужасом, что Федор, как ни был он напряжен и серьезен, не мог не улыбнуться:
– Постольку же, поскольку родственники все прочие люди. Думаю, наши прапрапра… и так далее были братьями. Или братом и сестрой. Лет двести с лишком назад. Но это не считается. Да какая разница? Даже если бы мы были двоюродными, я бы все равно в тебя влюбился и женился бы на тебе. Это рок, я тут даже и ни при чем. И ты ни при чем. Судьба. Ты понимаешь хоть что-нибудь из того, о чем я говорю?
Она смотрела расширенными глазами – и слабо кивала. Но ничегошеньки не могла понять!
– Квартира у тебя какая? – спросил Федор, тряхнув головой и прогнав с лица и из глаз тот странный туман, которым была окутана и Тоня. – Четвертый этаж? Посиди, пока я подъезд проверю. Дай ключи. Если… если вдруг как-то что-то пойдет не так, тебе потом тетя Люся все расскажет.
Он выскочил из машины, а Тоня осталась сидеть, зажав руками сердце. Оно билось так, что, видимо, начисто вышибло все мысли из головы – ну ничегошеньки она не думала, не соображала. И только потом, когда Федор вернулся, открыл перед ней дверцу, махнул весело: выходи, мол, все спокойно! – догадалась спросить:
– А что ты имел в виду?
– Когда? – спросил он, нагнувшись и глядя на нее с такой улыбкой, что дыхание замирало.
– Когда сказал…
– О чем?
Она забыла, о чем хотела спросить. Вообще обо всем на свете забыла. О какой-то опасности, о которой он предупреждал, о гибели отца, о пережитом страхе, о недавнем нападении в сквере, о карте с изображением папессы Иоанны… даже о Кате. Федор встал коленом на край сиденья и быстро, быстро несколько раз поцеловал Тоню в приоткрытые губы.
– Пойдем уже, – сказал умоляюще. – Если нас сейчас разлучит какая-то злая сила, я этого не переживу, честное слово. Пойдем, а?
И, схватив Тоню за руку, вытащил ее из машины, почти втолкнул в подъезд. И тут же прижал к стене, закрывая собой, сунул руку под борт куртки, настороженно вглядываясь в какую-то фигуру, которая образовалась на площадке первого этажа:
– Черт, только же никого тут не было!..
– Эт-то кто там прется?! – послышался пьяный голос, и фигура шарахнулась было к ним, но заплелась ногами и повисла на перилах.
Тоня вгляделась, ахнула:
– Погоди, это мой сосед! Гена, Гена, я это, я.
Фигура всматривалась с мрачным, недоверчивым видом, мерно качая головой, как бы желая показать, что ее не проведешь.
– То-ня? – спросила наконец с явным облегчением. – И-ха! Тебя мне бог послал!
– Мне тоже, – ворчливо выдохнул Федор, придерживая Тонину руку, а она тоже вцепилась в него, тянула наверх, жалея, что не могут они взлететь прямиком на четвертый этаж прямо сквозь лестничный пролет, потому что, как мимо Сциллы и Харибды не удавалось спокойно пройти ни одному корабельщику, так мимо Гены Мартынова не удавалось пройти еще ни одному соседу спокойно, без осложнений, без скандала или хотя бы без простой, элементарной болтовни. Сейчас как ляпнет что-нибудь вроде: «Тонь, да у тебя никак новый мужик?!» И тогда останется его только убить, ибо все, что начинает происходить между нею и Федором, напоминает сейчас тонкий ледок, едва-едва затянувший полынью, и если на него со всего маху ухнет такой танк, как пьяный Гена Мартынов, ледок мгновенно превратится в крошево. А этого не хочется так, что аж сердце болит.
«Господи, помилуй!» – подумала она, представив себе темные, непроницаемые очи Спаса, которому молилась в маленькой часовне Святой Варвары-великомученицы на Варварке, и Господь тут же смилостивился, обратив пакостные словеса, которые уж вызревали небось в соседской луженой глотке, в сакраментальную фразу:
– Тонь, дай полтинник до завтра, а? Завтра у нас получка – тебе первой отдам!
«Тебе первой» означало, что должен он как минимум десятку добросердечных, мягкотелых соседок и соседей, среди которых попадались даже натуральные тряпки. Вроде Тони, которой Гена задолжал так давно и столько, что ни он, ни она этого уже толком не помнили. Пожалуй, одной получки вряд ли хватило бы вернуть долги только ей!
Но сейчас Тоня готова была на все, даже отдать очередной полтинник. Она уже сунулась было в сумочку, однако Федор отодвинул плечом Гену Мартынова и легко сказал ему:
– Ты что, разве не знаешь, что банки у нас работают только до шести, а сейчас сколько времени, как по-твоему? – И побежал наверх по лестнице, влача за собой Тоню.
Она лихорадочно работала ногами, пытаясь не споткнуться, а сама с ужасом ждала снизу какого-нибудь жуткого вопля, направленного залпа матерщины, однако внизу царила полная, натурально мертвая тишина. Гена, очевидно, пытался уточнить, сколько же сейчас времени, но поскольку часы свои он давно пропил, старания его были заранее обречены на провал.
Тоня даже дверь успела открыть, а потом закрыть, а Гена все еще молчал. Она торопливо защелкнула все замки и обернулась к Федору. Тот слабо улыбался:
– Извини. Ты, наверное, подумала, я дикий жмот, да? Пожалел поправиться бедному алику? Но у меня из-за такой сволочи мать погибла. Давно… Занимал, занимал мужик деньги у всего подъезда, его жалели, жалели, а потом на почве выпитого у него случился делириум тременс, белая, стало быть, горячка, запало ему в голову, что квартира его не потому пустая, что он пропил все до последней раскладушки, даже спал на полу, на газетах, а это злые соседи его обобрали. Взял он булатный ножичек и пошел с ними разбираться… Мама моя первая ему попалась. Еще одну женщину он только ранил, тут уж я сообразил, что делается, а к ней не успел. Она брала почту из ящика, а я уже поднялся на наш пятый этаж. Пока сбежал вниз, с ней уже все было кончено.
Федор страшно, криво улыбнулся.
– Наверное, мне было бы легче, если бы я точно знал, что это исходит от них, что это они ее убили. Такое быть могло: они большие мастаки подстраивать всякие несчастные случайности. Но у того убийцы и впрямь была белая горячка. И карты с папессой Иоанной рядом не было. Так что я ничего не могу утверждать наверняка.
Тоня нервно сглотнула. Опять он про то же! Опять они подступили к краю, за который так страшно заглянуть!
– Так что на мне судимость есть, – сказал Федор равнодушно. – Пытались пришить превышение необходимой обороны. Обошлось. Тебя это не смущает, кстати?
Тоня тихо ахнула, качнулась.
– Так, – сказал Федор, подхватывая ее. – Пошли-ка посидим. Пора нам наконец по делу поговорить. Что же с тобой все-таки случилось в Париже?
Федор страшно, криво улыбнулся.
– Наверное, мне было бы легче, если бы я точно знал, что это исходит от них, что это они ее убили. Такое быть могло: они большие мастаки подстраивать всякие несчастные случайности. Но у того убийцы и впрямь была белая горячка. И карты с папессой Иоанной рядом не было. Так что я ничего не могу утверждать наверняка.
Тоня нервно сглотнула. Опять он про то же! Опять они подступили к краю, за который так страшно заглянуть!
– Так что на мне судимость есть, – сказал Федор равнодушно. – Пытались пришить превышение необходимой обороны. Обошлось. Тебя это не смущает, кстати?
Тоня тихо ахнула, качнулась.
– Так, – сказал Федор, подхватывая ее. – Пошли-ка посидим. Пора нам наконец по делу поговорить. Что же с тобой все-таки случилось в Париже?
– Не в Париже, – с трудом выговорила она. – Это было в Нанте.
Франция, Нант, наши дни
Все началось с того, что выпала застежка у новой нефритовой серьги. Случилось это в том самом musèe des Beaux Arts. В роскошном сером двухэтажном особняке, который широко раскинул свои украшенные прелестными статуями крылья-галереи.
Тоня уплатила 4 евро за вход, немножко помаялась со шкафчиком (в музее шкафчики для имущества посетителей были, будто в детском садике, отдельные, малехонькие, вдобавок запирались на монетку в одно евро). Положишь монетку и наберешь код – замочек сработает. Не положишь – дверца остается открытой.
В музее в середине буднего дня оказалось почти пусто. В первых залах были представлены полотна в основном на темы библейской истории: святые, святые, святые с истомленными постом лицами и худыми телами…
На душе сделалось как-то уныло от этого подавляющего католичества!
Впрочем, увидев «Молодую мученицу» Поля Делароша с ее прелестным лицом и белыми плечами, над которой реял нимб, напоминающий изящный золотой обруч, Тоня почувствовала, что снова примиряется с местной религией, как это уже было вчера – в кафедральном соборе Петра и Павла, где она ставила свечки за упокой и во здравие, не смущаясь тем, что крестится тремя перстами и справа налево, а не наоборот, как следовало бы.
Тоня улыбнулась светлым воспоминаниям… но вдруг ощутила, как что-то скользнуло по ее груди и сгинуло на полу. Схватилось за ухо – и вынула серьгу.
С этой минуты прекрасное и возвышенное перестало для нее существовать – мысли целиком сосредоточились на мелком и суетном.
Эти нефритовые, тяжелые, очень красивые серьги она купила не далее как сегодня утром в сувенирной лавочке. Были они чрезмерно дороги, но умопомрачительно подходили к нефритовому ожерелью, которое Тоня не носила лет сто, а тут невесть почему взяла с собой в Нант, и глаза в сочетании с такими серьгами приобретали таинственный зеленоватый оттенок… Вдобавок камни были окружены золоченым, почти совсем как золотым ажурным плетением и выглядели весьма впечатляюще. Если не распространяться направо и налево, что это подделка, никто и не догадается.
Короче говоря, серьги она купила и тут же нацепила их. Всем они были хороши, кроме застежки. Тоня предпочитала подвески, а это были гвоздики, которые закреплялись не больно-то надежными швензами, то есть фиксаторами. Весь день она проверяла, хорошо ли держатся швензы, а в музее забылась, не проверила. И вот вам результат…
Вынув серьгу из уха, Тоня огорченно оглядывала сверкающий паркетный пол.
Смотрительница – а в Нантском musèe des Beaux Arts, совершенно как в каком-нибудь нижегородском художественном музее, в каждой зале сидела дама почтенных лет в строгом костюме и изысканной прическе – заметила Тонины отчаянные взгляды, поднялась со своего ампирного креслица и с приветливым выражением спросила:
– Могу я вам помочь, мадам?
«Мадам» даже ответить ничего не могла от огорчения – только показала серьгу смотрительнице, однако та мгновенно оценила ситуацию. Успокоительно улыбнувшись, решительно подошла к двери и окликнула:
– Жан-Пьер!
Появился низкорослый худощавый юноша в длинной футболке, джинсах, закатанных по колени, и босой. Этого экзотического паренька Тоня еще раньше приметила: распространяя приятный запах мастики, он елозил по паркету в соседней зале, непостижимым образом удерживая ногами две белые, ничем не прикрепленные тряпичные натиралки. С ними он и притащился на подмогу, с ними же, словно они были приклеены к босым подошвам, ринулся по знаку смотрительницы запирать двери залы, отрезая путь двум каким-то джентльменам, судя по всему, южанам, одетым в такие строгие черные костюмы, словно только что вернулись с похорон.
На смуглых лицах отразилось неприкрытое недовольство. Однако Жан-Пьер послал им извиняющуюся улыбку и запер двери прямо перед их римскими носами, пробормотав:
– Извините, господа, служебная необходимость.
– Жюль! – вновь окликнула смотрительница, и из противоположной залы (они были расположены анфиладою) возник еще один босоногий виртуоз, схожий с первым, как родной брат, и столь же ретиво начал закрывать свою дверь, мешая на сей раз двум леди, такое впечатление, прибывшим прямиком из Виндзора, судя по их умопомрачительным костюмам и шляпкам с вуалетками.
Только тут Тоня сообразила, что зала закрывается исключительно ради нее, вернее, ради несчастной потерянной швензы, чтобы не смог ее затоптать и унести на своей подошве случайный посетитель.
«Ну да, они же уверены, что серьги золотые!» – подумала с замиранием сердца и тотчас представила, какие лица сделаются у Жан-Пьера и Жюля, а также у ретивой смотрительницы, когда при ближайшем рассмотрении обнаружится подделка. Фиксаторы-то были самые простейшие, создатели серег даже не потрудились их раскрасить под золото, вот позорище!
Тоня едва не ахнула во весь голос от радости, увидев в крошечной щербинке паркета в метре от себя заветный кругляшок с дырочкой. Швенза, швензочка родимая! Какое счастье, что обнаружила ее хозяйка, а не кто-то другой!
Порывисто нагнувшись, Тоня подхватила ювелирный компромат и радостно подняла над головой:
– Вуаля!
Смотрительница, а также Жан-Пьер и Жюль, уже павшие было на колени и рыскавшие по полу наподобие гончих, дружно зааплодировали, не держа ладони перед собой, как это принято у нас, а высоко, несколько аффектированно вздымая их.
Вдев серьгу в ухо и раскланявшись, Тоня вновь отправилась смотреть картины. Обе прилегающие залы были уже пусты: видимо, южные джентльмены и виндзорские леди отправились наслаждаться искусством куда подальше. Бродя по галереям, переходам и залам, Тоня еще несколько раз встречала Жан-Пьера и Жюля, и все трое радостно сушили зубы в улыбках, словно потерявшиеся и наконец-то обретшие друг друга родственники.
Наконец с осмотром классики было покончено. Настало время взглянуть на современность.
Судя по плану, висевшему на стене, залы с модерном располагались на первом этаже. По французскому счету, это вообще полуподвал – rez-de-chaussée, цоколь, на уровне земли.
Тоня недолюбливала поп-арт, и если все-таки направилась сейчас на первый этаж, то лишь потому, что глупо уйти из музея, не посмотрев все, что там есть.
Впрочем, она ожидала худшего! «Графиня де Нюи» Жюля-Жана Антони просто-таки красавица, хотя и слишком сладкая. «Прекрасная мавританка», которую написал Марсель Руссе, была бы и впрямь красоткой, не посади ей художник на правый глаз какое-то бесформенное коричневое пятно, словно фингал, оставленный ревнивым сожителем. Или в этом пятне есть какой-то особый, высший смысл?
Тоня как раз пыталась разгадать этот смысл, как позади прозвучал суровый голос:
– Как вы сюда попали, мадам? Эти залы открыты только для заранее оплаченных экскурсий.
Тоня обернулась и сконфуженно поглядела в темные недобрые глаза высокого человека в черном костюме с бляхой на груди: «The Nantes fines arts museum».
«Почему по-английски?» – мельком подумала она и робко улыбнулась:
– Извините, не знала. Я сейчас же уйду.
Повернулась, чтобы вернуться тем же путем, каким пришла, однако суровый смотритель качнул головой и сделал жест вперед:
– Там уже закрыто. Пройдем через служебный ход.
Он двинулся вперед, Тоня – за ним.
«Странный способ наказывать нарушителя, – подумала она через минуту. – Вместо того чтобы изгнать с позором, позволил бесплатно увидеть все платные картины».
Да, смотритель невольно провел ее через залы, которые Тоня собиралась поглядеть. Другое дело, что глядеть тут было особенно не на что, а уж денежку платить – тем паче.
Впереди показалась высокая дверь с зеленой табличкой – тот самый служебный ход. Смотритель вынул из кармана какую-то пластинку, провел по двери – та открылась.
Смотритель вежливо отступил, сделав приглашающий жест и пропуская Тоню. Она шагнула вперед и очутилась в крошечном полутемном коридорчике, со всех сторон ограниченном дверями. Тоня приостановилась, не зная, через которую поведут ее дальше, но в это самое мгновение серьга в ухе вдруг ослабела, а с полу донесся чуть слышный бряк, различить который смогло только натренированное Тонино ухо.