– Спасибо… – пролепетала я, в последний момент удержав себя от профессионального реверанса. Шкипер снова чуть заметно сжал мой локоть, придавая мне нужное направление. Это было не лишним, поскольку я напрочь забыла, где мы сидели. И только уже сидя за столом и глотая, как воду, ледяное мартини, я вспомнила о Саша и скосила глаза. Но ее место у стены было пустым. Я посмотрела на Шкипера. Тот ухмыльнулся и спросил:
– Устрицы, детка?
Уже поздним вечером мы вышли из ресторана на бульвар. Я была в полуобморочном состоянии от усталости, но очень хотелось выйти на свежий воздух перед тем, как подниматься в номер. Шкипер тоже извелся без сигарет и возражать не стал.
На бульваре Мадлен светились желтые и голубые огни, окна домов. Остывший к ночи осенний воздух пробежал по разгоряченной спине холодными коготками. Где-то рядом, на площади Звезды, играла музыка. Мимо прошла, смеясь и негромко разговаривая, компания молодежи. Под фонарем высокий и худой сенегалец с дредами до пояса, похожий на Боба Марли, устало разбирал свой лоток с фруктами. Я долго смотрела на них; потом, не веря своим глазам, подошла ближе.
Апельсины на лотке сенегальца были совершенно неестественных размеров: каждый с небольшую дыню. Я завороженно смотрела на это чудо, а сенегалец – на меня. Или, возможно, на мои бриллианты. Когда же от темной стены отделился Шкипер в вечернем костюме от Армани, глаза негра стали едва ли не больше его апельсинов. Вероятно, прежде у него не было таких покупателей. Он перестал убирать свои фрукты, вытер руки о грязные джинсы и поклонился, чуть не подметя дредами тротуар:
– Месье, силь ву пле… Апельсин пор мадам…
– Мадам, хочешь апельсинку? Вообще-то тут на каждом углу такие.
– Хочу! Хочу! – завопила я.
Сенегалец улыбнулся во всю ширь и начал расхваливать остальное содержимое своего лотка. Через пять минут я отошла от него с огромным пакетом фруктов в объятиях. Шкипер дожидался меня, самозабвенно дымя на скамейке под огромным каштаном. Когда я подошла, он негромко рассмеялся.
– Ты чего?
– Так… Ну что, в «Мулен Руж» поедем?
– Сдурел?! Я чуть живая… Давай завтра.
– Ешь апельсин.
– Нет, здесь неприлично, и платье заляпаю… Я лучше в номере. – Выудив апельсин из пакета, я качала его на ладони. – Посмотри, он как луна!
Ущербная луна, действительно похожая на апельсин, проглядывала между крышами домов. Черное холодное небо было странно беззвездным. Музыка с площади Этуаль больше не слышалась.
– Шкипер… – сказала я, сидя с запрокинутой головой и глядя в беспроглядную осеннюю тьму над крышами Парижа. – А вдруг… там правда нет ничего? Ни ада, ни рая – ничего?
– Тем лучше для меня. – Шкипер потушил сигарету о скамейку, встал и подал мне руку: – Пошли, детка, поздно.
После памятной покерной ночи Жиган объявился в Лидо только два года спустя. В глубине души я надеялась, что он больше не появится у нас. Тем более что Лу время от времени исчезала куда-то на месяц или два. Вернувшись, она загадочно молчала, однако все знали, что она ездила к Жигану. Но зимой он неожиданно нарисовался на пороге дома: сумрачный, загоревший до черноты, с разноцветной замысловатой татуировкой, обвивающей обе руки, с привычной неприятной ухмылкой на губах и, в общем, не изменившийся.
– Шкипера позови, – как обычно, не здороваясь, сказал он открывшей ему дверь Милке. На меня он при этом даже не взглянул.
– Привет, – сказала все-таки я. – Давно тебя не видела.
– Соскучилась? – буркнул он. И снова посмотрел на Милку. – Ну, долго дожидаться, мать? Зови, говорят тебе, я по делу!
– Явилось – не запылилось, солнце наше непотухающее… – проворчала сквозь зубы Милка. – Тебе надо – ты и зови, а я вам тут не секретарша!
Жиган пожал плечами, прошел в дом, встал под лестницей и заорал так, что у меня зазвенело в ушах:
– ШКИПЕР!!!
– Идиот… – простонала Милка, хватаясь за голову.
Я была с ней согласна: было лишь десять часов, наши цыгане, закончившие ночную субботнюю программу в ресторане под утро, спали как суслики, но после такого вопля встал бы даже мертвый. Через минуту по верхнему этажу зашлепали босые ноги, забегали дети, послышались испуганные, сонные голоса, вихрем слетела Лу в короткой ночной рубашке и, издав еще более оглушительный звук, прямо с лестницы сиганула Жигану на шею. К моему облегчению, Жиган не треснул ее, а, напротив, довольно нежно похлопал по заду и сказал:
– Иди оденься, блядища, щас мужики повылезут.
Со второго этажа донесся конский топот, и по приближающейся виртуозной ругани я поняла, что первым объявится Леший. Тот вылетел на лестницу, на ходу застегивая джинсы, встрепанный, заспанный, злой, и разорался так, что Жиган поморщился:
– Сбавь обороты, не к тебе явился.
Леший вдруг послушался и умолк, несказанно удивив меня этим: никогда раньше я не замечала, что он боится Жигана. Но, проследив за его взглядом, я поняла, что он прекратил фонтанировать вовсе не по жигановской просьбе: на пороге кухни стоял и задумчиво наблюдал за всем происходящим Шкипер.
Я никак не могла вспомнить, как он оказался на кухне: пятнадцать минут назад я сама варила там кофе для себя и для него и была уверена, что Шкипер ждет меня наверху. Когда он успел спуститься, да еще так, что его никто не заметил?.. Покосившись на Жигана, я увидела, что он тоже слегка растерян.
– Ты чего орешь, как ишак с поносом? – лениво спросил Шкипер, приближаясь. – Мобильник потерял?
– Ты сам просил заехать… – сменил тон Жиган.
– Ну, просил… – чрезмерно спокойный голос Шкипера и его выражение лица с каждой секундой не нравились мне все больше и больше. – А глотку драть кто тебя просил?
– Так, Шкипер…
– Всю жизнь Шкипер. Короче, повернись в нужную сторону и говори: «Здравствуйте, Александра Николаевна». Не будь свиньей.
Тут замолчал не только Леший, но даже высыпавшиеся в холл дети: тишина стала звенящей. Жиган побледнел до серости; на его скулах нервно дернулись желваки. Такого бешенства в его глазах я не видела даже в последний раз, когда мы виделись. Я в ужасе поднесла руку ко рту, умоляюще посмотрела на Шкипера, и тот коротко усмехнулся:
– Ладно… Просто поздороваться можешь, язык не отсохнет? Ну, ради меня?
– Санька, привет, – сквозь зубы сказал Жиган, глядя в стену через мое плечо. Я колоссальнейшим усилием подавила в себе желание сбежать на кухню и как можно непринужденнее ответила:
– Да привет, здоровались ведь уже. Шкипер, ты не слышал просто…
– Да? Ну, извиняюсь, – широко улыбнулся Шкипер, и от этой улыбки мне стало совсем дурно. – Жиган, ты иди, в тачке меня подожди, я через минуту буду.
Жиган повернулся и молча вышел. Я отчаянно надеялась, что у него хватит ума не хлопнуть дверью. Ума у него хватило, и дверь закрылась тихо, но я все равно съехала по стене на пол и схватилась за голову. Сердце стучало так, что удары отдавались в висках.
– Санька, ты чего? Испугалась?
Сглотнув слюну, я открыла глаза. В холле не было ни души, а рядом стоял Шкипер и участливо на меня поглядывал.
– Пашка, ты сволочь.
– Опаньки…
– Ну, какого черта ты к нему пристаешь? Из дерьма конфеты не сделаешь.
– Да знаю, знаю, – не стал спорить Шкипер. Протянул руку, помог мне встать, помолчал, глядя в окно на серый зимний день. Неожиданно жестко сказал: – Ты не беспокойся. Ему полезно иногда.
– Шкипер, его учить – что мертвого лечить, – убежденно сказала я. – Тем более на людях. Это ведь такая скотина злопамятная, поосторожнее бы ты, ей-богу…
Шкипер молчал, и в конце концов умолкла и я, понимая в глубине души, что ничего нового ему не сообщаю. В холл из кухни испуганно заглянула Милка, тут же спряталась обратно, но Шкипер заметил это движение и негромко засмеялся:
– Всю родню до смерти напугали… Ладно, детка, мне ехать надо. Сумку соберешь?
– Куда летите?
– В Рио.
Шкипер в последнее время часто стал летать в Бразилию. Какого рода бизнесом они там занимались, я, разумеется, не знала, но чувствовала, что интересы Шкипера постепенно перемещаются из Европы в Южную Америку. Меня это беспокоило – не столько из-за дальности территории, сколько из-за Жигана, для которого Баия и Рио-де-Жанейро давно были родным домом. Жиган на своей территории мог быть опасен даже для Шкипера, но вслух я ничего не говорила. В конце концов, Шкипер работал с Жиганом много лет, знал его лучше, чем я, и, несомненно, был умнее – и меня, и Жигана.
Время шло незаметно. Мы жили в Лидо уже третий год. За это время я мало виделась со Шкипером: приезжал он редко и ненадолго, несколько раз забирал меня с собой в Париж, Вену и Лондон, и всякий раз я впадала в панику при мысли о том, что мне, возможно, придется сопровождать его на каких-нибудь официальных мероприятиях. Но он, помня, вероятно, о скандале в апартаментах «Мадлен», не предлагал мне ничего подобного, видимо, в самом деле пользуясь услугами девушек из служб эскорт-сервиса. В конце концов я успокоилась.
Бьянке исполнилось семь лет, и я с согласия Шкипера отвела ее в школу. Она уже давно и окончательно забросила свои истерики и оказалась милой, жизнерадостной, очень хорошенькой девочкой. Она с легкостью болтала по-итальянски, по-русски и по-цыгански, очень любила танцевать, целыми днями носилась в компании сверстников по пляжам и, к моему немалому сожалению, терпеть не могла книжки. Я, в ее возрасте уже читавшая Пушкина и Гоголя, долго пыталась приохотить ее к чтению, заказывая через Интернет самые лучшие русские сказки, но Бьянка в лучшем случае вежливо рассматривала картинки и нетерпеливо поглядывала поверх книги в затянутое виноградными плетями окно. В конце концов Милка сказала мне:
– Не издевайся над дитём, к чему ей такие толстые книжки читать? Будет очень умная, ее и замуж никто не возьмет! Я восемь лет в школе мучилась, и чего хорошего? Вот сейчас застрели меня – ничего не вспомню, а ведь по физике экзамен сдавала! И по химии! А из всей алгебры только слово «дифференциал» помню… Потому что красивое!
В Милкиных словах была своя правда, и я отступилась: тем более что Шкипер на усиленном образовании дочери не настаивал: «Пусть делает что хочет».
– Что значит «что хочет»?! – возмущалась я. – Ты отец или нет? Ты о дочери должен думать или нет?!
– А я что – не думаю?! – огрызался он. – Я тебе денег, что ли, не даю?! Делай, как тебе лучше кажется, ты больше меня понимаешь, а у меня – дела… Ты лучше мне какую-нибудь книжку дай, мне в Рио пятнадцать часов лететь. Только Толстого больше не пихай, засыпаю я на нем…
Я дала ему «Бравого солдата Швейка», и месяц спустя, вернувшись в Лидо, Шкипер жаловался мне, что, читая, хохотал на весь самолет, и на него смотрели как на идиота.
С дочерью у Шкипера складывались очень странные, на мой взгляд, отношения. Бьянка видела отца редко, но, когда он бывал в Лидо, ходила за ним как хвостик. Она совершенно не боялась его – в отличие от всех остальных обитателей дома, включая детей. Шкипер лично научил ее плавать за два дня без всяких надувных поддерживателей и, к моему ужасу, уплывал с Бьянкой на спине в море так далеко, что дважды они возвращались на катере береговой охраны. Они играли в волейбол на пляже, и я, наблюдая за ними, так и не смогла понять, кто получает при этом больше удовольствия. Бьянка могла «раскрутить» Шкипера на что угодно, начиная с пиццы и мороженого – и кончая бриллиантовым кольцом, которое однажды увидела в витрине одного из центральных магазинов. Когда я увидела на пальчике довольной Бьянки это произведение ювелирного искусства, то чуть не лишилась чувств и спустила на Шкипера всех собак:
– Ты в своем уме, бандит несчастный?! Куда ей в семь лет такие вещи покупать? Разве она понимает, что это?! Оно же ей велико, на пальце еле держится! Потеряет на пляже где-нибудь, в воду уронит, подарит, на жвачку сменяет, это же ребенок!
– Ну, и сменяет… – несколько смущенно бурчал Шкипер. – Другое купим…
– Другое?! Да ты бы ей со стекляшкой купил – она бы и разницы не заметила! Зачем на ветер деньги бросать?
– Да понимаешь, есть такая в моей молодой душе слабость… – жмурился, как кот, Шкипер. – Люблю женщинам бриллианты покупать, а ты же отказываешься…
– Придурок! Потому и отказываюсь, что цену им знаю.
– Да? Тогда зацени, – и он невозмутимо вытащил из кармана джинсов браслет с крупными, серовато-голубыми сапфирами. Я полюбовалась на игру камней на солнце, примерила браслет на запястье, сняла и протянула Шкиперу:
– В сейф! И Бьянкино кольцо туда же.
– Разревется еще… – озадачился Шкипер.
– Ничего! Дай ей лучше лир тыщи три, пусть с девчонками в кафе сбегает.
Я была права: Бьянка спокойно отдала мне кольцо, с приобретением, видимо, утратившее в ее глазах всякую ценность, взяла деньги и умчалась, громкими радостными воплями призывая Милкиных дочерей. А вечером, в ресторане, когда наши музыканты заиграли танго, она подошла к отцу, сидящему в окружении соратников, и протянула ему руку:
– Пошли.
– Детка, я не умею, – под хохот ребят растерянно сказал Шкипер. – Извини. Жиган, где ты там… Хватит Лу тискать, составь дитю партию.
Жиган, единственный из присутствующих, который более-менее умел двигаться в такт, усмехнулся, но все-таки отодрал от себя Лулу и встал. Бьянка доставала ему до пояса, и пара выглядела потешно, – но лишь до той минуты, пока Жиган не повел Бьянку по вытертому паркету. С первых же тактов стало ясно, что девчонка танцует неплохо, а по части страстных гримас и великолепного дрожания опущенными ресницами до нее было далеко даже Лу. Уму было непостижимо, где она выучилась так кривляться, и несколько раз я опасливо оглядывалась на Шкипера, но того, казалось, происходящее только забавляло. Жиган гасил ухмылку, старался держать Бьянку на приличном расстоянии от себя, пару раз не дал ей упасть, когда она слишком старательно опрокидывалась ему на руки, и под конец, как взрослой, поцеловал ей запястье и проводил на место.
– Нет, ну видали вы!.. – проворчала Милка. – Ой, Санька, ой, следи за девкой, такая пройда вырастет… Вся в мамашу, прости господи!
Лу, сидящая рядом, засмеялась и весело подтвердила, что лет через пять она Бьянку к Жигану уже не подпустит.
– Дуры, – ответил им обеим Шкипер, а на Жигана посмотрел долгим задумчивым взглядом, от которого лично мне стало нехорошо. Жиган же, не отрываясь от текилы, скроил удивленную гримасу:
– Что не так, Шкипер?
– Да все так, золото мое… Бьянка, детка, мороженого хочешь?
– Хочу! – сказал ребенок. – И пиццу с ананасами целую!
Я было завопила, что у нее разболится живот, но Шкипер уже подзывал официанта.
Ресторан наш успешно держался на плаву, и заслуга в этом была, конечно же, не моя, а Лешего. Отказать ему в незаурядном коммерческом таланте было нельзя. Он мог вечера и ночи напролет своей обезьяньей, раскачивающейся походкой бродить по Лидо, по его многочисленным, тянущимся вдоль набережной ресторанам, барам, кабаре и дискотекам, выясняя, где что танцуют и поют, каким это пользуется спросом, какие существуют расценки и насколько это все лучше (или хуже), чем у нас. После этих маркетинговых рейдов Леший обычно возвращался на рассвете, насмерть пьяный и падал на диван в холле с таким грохотом, что просыпался весь дом. Как ни странно, наутро он великолепно помнил все, что выяснил накануне, и, пока я на кухне лечила ему гудящую голову, бомбардировал меня своими новыми идеями. Я не пыталась спорить, поскольку аргумент у Лешего был один:
– Ты баба-дура и в деньгах не смыслишь, твое дело по пианине стучать и венгерку бацать, а с этого кабака двадцать человек детей кормят!
По-своему он был прав, потому что во время сезона, при фантастическом наплыве туристов, у нас выступала целая куча родственников, – и моих, и Лешего, которые специально для этого приезжали из России. Небольшая вечерняя программа постепенно превратилась в настоящее цыганское шоу с участием танцовщиц, певиц и гитаристов. Внешнюю веранду, выходящую на море, тоже по рекомендации Лешего, мы несколько раз в неделю использовали как дискотечную площадку, и там наша звезда Чела пела популярные танцевальные хиты, тексты для которых я вытаскивала ей из Интернета. Дела очень быстро пошли в гору, наши шоу пользовались бешеным успехом, и родня успевала заработать за сезон больше, чем за зиму в Москве. Поздней осенью все уезжали, и оставался лишь постоянный персонал: братья-гитаристы, Милка со своими дочерьми, старшие из которых уже выступали наряду с нами, Чела и я. Челу время от времени пытались переманить другие заведения, ее приглашали даже импресарио из Рима, но девочка наша держалась стойко. Во-первых, ей, как любой цыганке, хотелось жить поближе к родне. Во-вторых, Яшка Жамкин все-таки сделал черное свое дело, и Чела вышла за него замуж.
Разумеется, никакого официального оформления брака не было. Челе это было ни к чему («Подтереться мне этой бумажкой, когда он к другой сбежит?!»), а Яшка настаивать не стал. Он вообще был готов делать все так и только так, как хочет Чела, и я видела, что он серьезно влюблен.
Три года назад, когда мы вместе с ним приехали в аэропорт встречать Челу и Яшка увидел это большеглазое тоненькое чудо с падающими ниже талии волосами, печально волочащее за собой от таможенного контроля огромный чемодан, он потерял голову, мгновенно и безнадежно. И в тот же день это заметили все, кроме Челы. Правда, очень быстро прозрела и она. Когда Яшка находился в одной комнате с Челой, с ним бесполезно было начинать разговор: Жамкин ничего не слышал, хоть ори над ним в милицейский рупор, ничего не получалось даже у Шкипера. Если Чела расчесывала в ванной волосы, Яшка неизменно пасся рядом, пытаясь незаметно дотронуться до роскошных, иссиня-черных вьющихся прядей, и сто раз разъяренная Чела захлопывала дверь перед его носом. Когда она шла на пляж… впрочем, вскоре она напрочь отказалась туда ходить. Я не пыталась объяснить Яшке, насколько бесполезны его маневры: он все понимал сам.