Оба корабля, увеличивая скорость, возвращались на Хелион — планету мудрых и высокоразвитых существ, которым осталось сделать всего несколько решающих шагов для постижения самых сокровенных тайн Вселенной.
Теперь Элакриэн мог позволить себе отдых. Он вернулся в свой кабинет, опустился на мягкое ложе и закрыл глаза. Он думал о Манфи…
Планета Земля, Памир. Наше времяСнежные шапки гор, залитые полуденным солнцем, выглядели сказочно. Илья Вересов нигде больше не видел такой сверкающей белизны и ярко-синего неба.
— Хочу домой, в Москву, — заунывно бубнил Голдин. — Надоело все. Вокруг одни маразматики…
Они сидели на большом гладком камне и разговаривали.
— Ты посмотри, красота какая! — говорил ему Илья. — А что в Москве? Дома, асфальт, выхлопные газы… и повсюду люди суетятся, как муравьи.
Но Голдин упрямо твердил свое.
— Чем горы-то лучше? Камни, скалы, ледники, ветер. И пустота… Как можно это любить?
— Эх, Жека! Ничего-то ты не понимаешь! — вздохнул Вересов.
— Хочу в Москву…
— Ну, черт с тобой, езжай. Силой тебя здесь держать никто не будет.
К ним подбежал запыхавшийся Саворский.
— Ребята! В туннеле взрыв! Сегодня база связывалась со строителями… Вот.
Илья некоторое время молча смотрел на него. Смысл сказанного не доходил до его сознания. Первым опомнился Голдин.
— Как взрыв? Почему? — удивился он. — Обвал, что ли?
Кострома пожал плечами.
— Никто пока не знает. Может, террористический акт. Комиссия нагрянула из Душанбе. Военных нагнали, ментов…
— Жертвы есть? — спросил Вересов.
— Говорят, есть. Предположительно два человека.
— Вот что, Жека. Никуда ты не поедешь, — Илья повернулся к Голдину. — Во всяком случае ни сегодня, ни завтра. Дороги наверняка оцеплены. Думаю, скоро спецы и здесь появятся. Будут всех расспрашивать. Кто что видел, слышал?
Голдин подпрыгнул от возмущения.
— А я при чем? Откуда я знаю про взрыв? Чего меня расспрашивать?
— Как чего? — усмехнулся Вересов. — Вот ты откуда здесь появился? Чем занимаешься? От нашей базы до строительства рукой подать.
— Я… из общины.
— Это ты так говоришь. Может, ты диверсант! Заложил взрывчатку в туннеле, потом убежать хотел. Но не повезло. Попался в капкан!
Он оглушительно захохотал.
— Маразм! — завопил Голдин. — Ты, Илья, издеваешься надо мной! Зачем бы я тогда около лагеря крутился, если я диверсант? Я бы другую дорогу нашел.
— Так ведь ты не знал, что завхоз капканы расставил.
У Голдина был такой растерянный вид, что Кострома не выдержал и тоже засмеялся.
— Да ну вас! — обиделся Женя. — Нашли чем развлекаться. Разводняк устроили… Там несчастье, люди погибли, а вы…
Но Вересов уже его не слушал. Он думал о золоте. Маркова увезли в ближайшую больницу. О найденном в его рюкзаке самородке знали только он и Саня Аксельрод. Говорить об этом при опросе или не говорить? С одной стороны, золото не имеет отношения к взрыву в туннеле, а с другой… Кто знает?
— Надо нашим сообщить, — сказал он. — Потапенко и Аксельроду. Пусть спускаются сюда, в лагерь. Иди, Кострома, попроси, чтобы на следующем сеансе связи им обязательно передали. Нам все равно придется тут задержаться.
— На сколько?
— Не знаю. A y них продукты кончаются.
Саворский нехотя поплелся к большой палатке, где находилась радиостанция.
— Почему мне так не везет? — сокрушался Голдин. — Жена с негром убежала, с работы уволили, денег нет, мать пилит днями и ночами! Хотел в горах спрятаться. И не вышло! Такие маразматики собрались в этой типа общине, что легче повеситься, чем с ними сутки провести. Что за жизнь?! А?
Вересов поскреб заросший подбородок и улыбнулся.
— Нет, ты послушай, — не унимался Женя. — Решил я убежать от них, так поди ж ты! В капкан угодил! Хорошо, что вы рядом оказались. Вот скажи, Илья, кто-нибудь из ребят попадался в завхозовы капканы?
— Ну… вроде нет.
— Вот! — он многозначительно поднял кверху указательный палец. — То-то и оно! А я сразу напоролся. Чуть ногу не потерял.
— Не преувеличивай, — засмеялся Вересов. — Строишь из себя мученика. У нас вон Марков в расщелину свалился, ногу сломал, ребра повредил. Всякое бывает.
Женя обхватил голову руками и застонал.
— Не-е-ет… Это совсем другое. У людей случайности происходят, а у меня — закономерности. Понимаешь, в чем разница? Не успел я домой собраться, в Москву, как на тебе! Взрыв в туннеле! Ни много ни мало. И сиди теперь, дорогой Женя, кукуй здесь до второго пришествия. Скажешь, это нормально?
Вересов задумался.
— Знаешь, Жека, нам в этом походе тоже не везет. Прямо рок какой-то преследует. Гоша травму получил, перед этим… он банки консервные распотрошил. Зачем, спрашивается. Говорит, мол, его голос какой-то заставил. Наверное, глюки, горная болезнь. Потом мы под камнепад попали. Чудом живы остались. Не ты один пострадал.
И это Илья еще не упомянул ни о самородке, ни о мертвеце, который в горах свалился к ним вместе со снегом. А потом таинственно исчез.
Но Голдин был твердо убежден в своем первенстве по части неудач.
— Все равно… — твердил он. — Вам до меня далеко. Ты со своей Варькой живешь еще?
— Сам не знаю. Наверное, нет. Ушел я от нее.
— Вот видишь! — обрадовался Женя. — Ты сам ушел. Поэтому тебе не обидно. А моя… да что говорить! — он сердито махнул рукой. — Ты в другой раз жениться будешь?
Илья пожал плечами. О женитьбе он не думал. Голдин истолковал его жест по-своему.
— Правильно. Не знаешь. Значит, у тебя еще есть шанс. Зато мне жениться нипочем нельзя! Обязательно стерва попадется. Хоть во второй раз, хоть в пятый. Я вообще с бабами больше связываться не буду. От них запросто с ума сойдешь! Придется с мамашей жить. Бобылем.
— С мамашей тоже неплохо, — согласился Вересов. Они замолчали и думали каждый о своем.
— Когда спецы приедут? — не выдержал Женя. — Что же, мы должны сидеть и ждать?
— Что еще делать? Ждать, конечно. Может, они до нас к вечеру доберутся, а может… прямо сейчас.
— Маразм!
— Ладно, не кипятись. Куда тебе спешить?
После обеда в лагерь явились два милиционера, голодные, грязные и злые. Они приехали на мотоцикле, который им пришлось оставить внизу у дороги.
— К вам не доберешься. Чуть ноги не поломали.
Приезжие поговорили с каждым по отдельности и попросили дня два-три никуда не отлучаться.
Спрашивали они у всех одно и то же. Не видел ли кто в горах посторонних и отлучался ли кто-нибудь из лагеря в прошедшие трое суток. Посторонних никто не видел. А отлучился только один человек — Гоша Марков, которого отправили в больницу.
Милиционеры жутко устали. Они задавали свои вопросы только по обязанности. Вересов не заметил ни у одного из них хотя бы искорки интереса. Поэтому сказал то же, что и все.
Стражи порядка покинули лагерь уже в сумерках.
— Что ж ты им про голуб-явана не рассказал? — потешались альпинисты над завхозом. — Надо было доложить, сколько он у тебя банок с консервами выпотрошил.
Тот добродушно огрызался.
— Отстаньте, черти! Хотите из меня посмешище сделать?
— Какой тут смех? Тут самое настоящее хищение. Сколько ты орал на всех? Пусть бы спецы разбирались. И про капканы надо было рассказать. Может, они бы у тебя опыт переняли.
Капканы и консервные банки стали гвоздем программы за ужином, который сопровождался оглушительными взрывами хохота.
— Хватит вам зубы скалить, — возмущался завхоз. — Дурачье! Что вы жрать будете, если я это дело пущу на самотек? Я отвечаю за продукты. Вам лишь бы посмеяться, а у меня — ответственность.
Илья промолчал о своих предположениях насчет завхоза и банок. Если это его рук дело, вряд ли он помнит. Разве что какая-нибудь встряска, как у Маркова, случится. Странно устроен человеческий мозг.
Ночью, лежа без сна, Вересов думал о золоте. Правильно ли он поступил, что промолчал? Но… его ведь о самородке никто не спрашивал.
— Илья… — Голдину тоже не спалось. — О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Наверное, Варьку свою вспоминаешь? Вересов презрительно фыркнул.
— Делать мне нечего!
— Она у тебя красивая… Слушай, сколько ты можешь без женщины обходиться?
— Сколько надо, столько и могу.
— Врешь!
— Да спи ты! — рассердился Илья. — Исповедник! Но Голдин ничуть не испугался.
— Знаешь, что мне пришло в голову? Я только сейчас вспомнил… У нас в общине говорили про взрыв в туннеле. Точно. Как раз накануне моего бегства. Они вечно всякую чушь несли.
— Какую чушь?
— Ну… там же это… кино снимали. Как раз про взрыв. Специально из Москвы приехали. Чтобы все было точь-в-точь… по-настоящему, блин.
— Ты откуда знаешь? — насторожился Вересов.
— Ты откуда знаешь? — насторожился Вересов.
В его памяти возникла женщина, набирающая воду из ручья. Она тоже говорила о фильме. Съемочная группа приехала из Москвы снимать катастрофу в туннеле. Как он мог забыть?
— У нас Витек очкастый, по прозвищу Длинный, соль рассыпал, — хихикнул Женя. — Пришлось ему к строителям топать.
— Зачем?
— Так за солью же! До них он, правда, не дошел. Соль ему тут дали, в вашем лагере.
— А-а! Он мне еще о тебе рассказал. Высокий такой, тощий…
Вересов живо вспомнил долговязого парня, которого они с Костромой привели в лагерь. Черт, как он мог выпустить это из виду?
— Длинный разболтал нашим про туннель, про кино. Те сразу всполошились. Давай спорить, наезжать друг на друга…
— Постой… ты же говоришь, он до строителей не добрался. Откуда ему стало известно…
— Ему про съемки тут сказали, — перебил Голдин. — У вас в лагере.
— Понятно. А почему в общине разволновались?
— Так они же с приветом. Те еще маразматики! Выдумывают, что ни попадя. Такого нормальному человеку в голову не придет. В общем… они там считают, будто мысли материальны. И что если в туннеле снимать кино про взрыв, то… может произойти настоящий взрыв. Представляешь?…
Глава 5
MoскваМашенька Ревина еще больше похудела. Ее мышиное личико неестественно заострилось, ключицы торчали, а ноги и руки превратились в тростинки.
— Я ужасно выгляжу, да? — спросила она, перехватив взгляд Ангелины Львовны. — Ладно, можешь не говорить, я и так знаю. Аппетита нет, сон пропал, все на нервах… Красота улетучилась.
Она истерически засмеялась.
— Хочешь кофе?
Профессиональный опыт подсказал доктору Закревской единственно правильный выход в данной ситуации: пока не разыгралась истерика, переключить внимание Машеньки на что-то другое.
За кофе беседа перешла в более спокойное русло.
— Мне нравится твой офис, — сказала Ревина, оглядываясь по сторонам. — Он у вас один на двоих?
— Да. Олег Самойленко — мой компаньон. Или партнер. Как правильно?
Машенька смешно наморщила носик.
— Откуда я знаю? Это Ревин — крутой бизнесмен. А я так… домохозяйка. — Она скорчила гримаску, будто собиралась чихнуть, и вдруг заплакала. — Что я говорю? Он ведь ушел от меня. Забрал вещи и ушел.
— Вы что, поссорились?
— Ага. Поскандалили… Знаешь, из-за чего? К нам на квартиру стали звонить какие-то люди и угрожать. Мол, если Данила не одумается, то… Ну, ты понимаешь. Я жутко испугалась! Смешно было надеяться, что все эти штуки с деньгами фирмы пройдут безнаказанно. Холмогоров меня предупреждал.
— Ты рассказала Ревину о звонках? Машенька шумно высморкалась и вздохнула.
— Конечно. Только он, как всегда, отмахнулся. Не лезь, говорит, в мои дела. Тебя это не касается. Как же не касается?! Ведь его убьют, дурака такого! — она снова заплакала. — Камикадзе чертов! И зачем я только за него выходила? Жила бы себе спокойно… Помнишь, мне Гриша Мазуров предложение делал? Была бы сейчас «королевой бензоколонок».
— Кем?
— «Королевой бензоколонок», — улыбнулась сквозь слезы Ревина. — Гриша занимается нефтью и бензином. Очень успешно, между прочим.
Закревская вспомнила упитанного белобрысого паренька, который среди одноклассников ничем особо не выделялся. Кто бы мог подумать, что он так пойдет в гору.
— Разве Гриша ухаживал за тобой?
У Машеньки вмиг просохли глаза. Когда она говорила о своих поклонниках, то вся преображалась. Лицо ее начинало светиться, щеки розовели, а зрачки становились огромными, как у кошки.
— С пятого класса. Ты что, не замечала? Ой, Геля, ты из-за своей зубрежки ничего вокруг не видела.
Ангелина Львовна не обиделась. Во-первых, подруга была абсолютно права, а во-вторых, обижаться глупо.
— Что правда, то правда, — согласилась она. — Кроме учебы и книг меня ничего не интересовало.
Они еще немного поболтали об одноклассниках. Кто на ком женился, кто кем стал, у кого как судьба сложилась. Потом разговор снова вернулся к Ревину.
— За мной мальчишки стаями бегали, — смеялась Маша. — Хоть я и худющая была, как вобла сушеная, и в детстве, и в юности. Но всегда имела успех. И Ревин за мной бегал. А потом… будто с цепи сорвался. Вот ты мне объясни, как врач, что это с людьми делается? Отчего они становятся бешеные?
— По разным причинам.
По лицу Машеньки пробежала тень.
— Не знаю, что за причины такие. Чего моему Даниле не хватало? Он ведь всего достиг, всего добился. И денег, и положения в обществе. У нас же все есть, — шикарная квартира, машина, дача! Отдыхать ездили, куда хотели, покупали, что хотели. Ну, чего еще человеку надо?
— Человек, Маша, сам себя до поры не знает. И своих желаний тоже. Они ему или открываются, или…
— И ты туда же! — взорвалась Ревина. — Вокруг люди как люди — живут, развлекаются, ходят в гости. А некоторые вообразили бог знает что. Себя путают, других путают… Я Даниле говорю: «Ты доиграешься, что нас обоих прикончат. И все! Пышные похороны. Разве мы об этом мечтали, когда женились?» Он посмотрел на меня, как на полоумную. У меня аж мороз по коже пошел. И заявляет: «Мы с тобой, Маша, совершенно чужие люди. Между нами пропасть. Самое лучшее, что ты можешь сделать, это забыть меня. Вычеркнуть из своей жизни». Я реву как белуга, а он… вещи собирает. Скотина!
Она громко зарыдала, уронив голову на руки.
— Скотина! Скотина…
Ангелина Львовна встала и накапала ей валерьянки в стакан с водой.
— На, выпей и успокойся. Слезами делу не поможешь.
Машенька взяла стакан дрожащей рукой, выпила. Магический шар стоял напротив нее — холодный, прозрачный и равнодушный, хотя за окном вовсю светило апрельское солнце. Ангелина Львовна вспомнила, каким он становился при Ревине: золотистое сияние зарождалось в его сердцевине и переливалось, не достигая поверхности. Интересно, это действительно так или имел место обыкновенный обман зрения? Хотелось бы проверить. Судя по реакции шара, Машенька и ее супруг в самом деле люди разные.
Госпожа Ревина немного успокоилась.
— Данилу вчера чуть не убили, — сказала она. — Снайпер. Ревин как раз выходил из банка. Мне Холмогоров позвонил, рассказал… Представляешь, до чего дело дошло? В Москве покушения на бизнесменов не редкость, но… каждый надеется, что чаша сия минует его. И мы с Данилой так думали. А вчера…
Слезы снова полились из ее глаз. Уже не черные, как раньше, а самые обыкновенные, потому что «несмываемая» французская тушь давно смылась.
— Как это случилось?
— Да как всегда. Данила вышел, и тут у него из кармана что-то выпало, то ли портмоне, то ли…телефон. В общем, не знаю. Он внезапно наклонился, и пуля попала в охранника. Прямо в лоб. Все бросились кто куда… но разве от снайпера спрячешься? Только он больше стрелять не стал.
— Ужас…
— Думаешь, Ревина это испугало? Поехал, как ни в чем не бывало, по своим делам! Даже не напился. Я сдуру решила, что у него нервный срыв, депрессия… Ничего подобного. Звоню вечером ему в гостиницу, спрашиваю, мол, как ты? Может, мне приехать? А он… смеется. Я, говорит, все выполнил, что мне было положено, и терять в этой жизни мне нечего. Так и заявил. Псих!
— Тебе надо уехать куда-нибудь, — посоветовала Закревская. — К родителям, например.
— Только не это. У мамы сердце слабое. Я и так за нее боюсь. Если в новостях про Данилу передадут… Ой, лучше не думать! Она ужасно за нас переживает. Ей Данила по душе пришелся. Она его как сына любит.
— Все равно. Одной тебе в квартире оставаться нельзя.
Машенька кивнула.
— Я к подруге переехала. В Болшево. Там спокойно… Лес, птички поют.
Ангелина Львовна, как могла, успокаивала Ревину. Та наконец устала от слез и жалоб, засобиралась домой.
— Вызову такси, — сказала она. — Я нашей машиной не пользуюсь. Боюсь. Вдруг бомбу подложат? О господи, спаси и помилуй…
Она неумело перекрестилась, достала из сумочки сигареты.
— Много куришь? — спросила Закревская.
— Пачки на день не хватает…
Подъехало такси. Закревская вышла на улицу вместе с Машей. Апрель покрыл Москву тончайшей зеленоватой дымкой. Из-под прошлогодней травы вылезли желтые цветочки мать-и-мачехи. Солнце высушило асфальт.
— Весна… — радостно вздохнула Ангелина Львовна. — У метро продают фиалки и тюльпаны. Любишь тюльпаны?
Госпожа Ревина посмотрела на нее, как на блаженную. Неужели кто-то может радоваться жизни, когда у нее такое несчастье? Семейная драма разбила ее сердце, и весенние запахи, краски и звуки вызывали у нее глухое раздражение. Весна несла с собой новое, а Машенька оплакивала старое. Она чувствовала невыносимую тоску, сменяющуюся страхом. Это был страх перед будущим без Ревина, без его денег, без привычного комфорта и достатка, без мужского внимания, наконец. Как он посмел? Она могла прекрасно устроиться, выйдя замуж за того же Мазурова! И теперь не курила бы по пачке сигарет в день и не принимала бы на ночь снотворное. Жила бы себе в свое удовольствие…