– Что ты говоришь! Как это развелись? Какой ужас! – запричитала мама на все лады, а папа на заднем плане кричал, чтобы она не нервничала, а то у нее поднимется давление. Они очень любили замерять друг другу давление.
– Мамочка, а тебе мой развод интереснее, чем то, что я только что вышла из больницы? – обиделась я, ибо мой трогательный рассказ о пневмонии и свинском гриппе не задел никого.
– Ты должна немедленно приехать домой. Твоим здоровьем я займусь сама, – пообещала она, устыдившись своей черствости. И потом, кажется, до нее все-таки наконец дошло, что я наконец-то, впервые за многие годы, действительно нуждаюсь в их с папой помощи. А значит, можно будет меня кормить, укладывать спать, можно будет читать мне нотации и водить в гости к общим знакомым. Наконец-то я еду домой! И мама сменила гнев на милость. Подумаешь, развелись. Зато дочка будет дома.
– Мам, только не переусердствуй. И никому ничего не говори, ладно? – попросила я. Это было важно. Когда ты возвращаешься из столицы России в свой маленький украинский городок, то очень много людей из прошлого неминуемо возникнут в твоей жизни снова. Возродятся, как птицы фениксы, из пепла и начнут задавать вопросы. Как там Первопрестольная? Что Путин с Медведевым поделывают? Не поменялись обратно местами? А как сама? Как работа? Как семья? Успешна ли ты, стоило ли уезжать из Бердянска за птицей счастья, далась ли она тебе в руки? И я не хотела бы, чтобы на все эти вопросы вперед меня мама дала отрицательные ответы.
– Да с кем я тут могу говорить! – возмутилась мама.
– Пообещай, а то я не поеду.
– Ладно, буду как могила. Тут, кстати, тебе звонила Настя Лащук.
– Звонила? Зачем? – искренне удивилась я. Настя Лащук была моя бывшая одноклассница, очень активная и надоедливая девушка. Мы никогда не дружили с ней, потому что невозможно всерьез дружить с председателем школьного комитета, активисткой, редактором школьной газеты. Чтобы с ней дружить, надо тоже любить заниматься всей этой мурой. А я никогда этого не любила. Особенно в школе. И зачем, интересно, она могла мне звонить?
– У вас там будет встреча выпускников. Они решили в этом году собрать всех, не только ваш класс, потому что у вашей школы юбилей. Ты пойдешь?
– Мам, даже не знаю. Это как-то все неожиданно. Я же их всех уже лет сто не видела. Это прямо какое-то «с корабля на бал».
– Вот именно, – согласилась мама. – И что плохого?
– Собственно… ничего, – я посмотрела на Жанну, та радостно кивнула. Еще пару дней мы с ней потратили на то, чтобы кони (я все-таки не могла воспринимать их иначе) «принюхались» ко мне, я давала им еду, каждый раз опасаясь, что они откусят мне руку. Я, под чутким Жанниным присмотром, выводила их во двор. С Доцентом особенных проблем не было. Вообще было ощущение, что не я его веду на поводке, а он любезно выгуливает меня. А вот Василий Алибабаевич все время норовил куда-то понестись, к примеру за голубем. Нужен он ему был очень, голубь. Я же еще не дошла до той степени уверенности в себе, чтобы остановить Василия Алибабаевича, так что за голубем мы неслись вместе. И даже в страшном сне я не могла представить, как буду выгуливать их одна, без Жанны. Впрочем, через пару дней Жанна на своей старенькой «Вольво» отвезла меня на вокзал, я села в поезд и оставила все эти страхи и сомнения на потом. По крайней мере по заверению Жанны, Василий Алибабаевич принял меня по-доброму. Не то что ее бойфренда. На него он рычал каждый раз, когда тот спускал ногу с дивана. А со мной готов даже бегать за голубями. Какая честь!
На вокзале меня встречали радостная, суетливая мама и подтянутый, серьезный и чуть больше постаревший отец. И честно говоря, как же я была рада их видеть. Я по-настоящему устала за все эти месяцы и хотела упасть в их заботливые руки, кушать с ложечки клубничный джем, ездить на море, дышать воздухом и не иметь никаких проблем. Хотя бы месяц, неужели я многого прошу! Может же мне хоть немного повезти. Хотя сомнительно, с моим-то везением.
3 «Barbie is a bitch»[4]
Ни для кого не секрет, что все мы хотели бы, чтобы о нас думали лучше, чем мы есть на самом деле. Зачем? А кто ж его знает! Все же как приятно, когда все кругом признают, что жизнь твоя удалась. Приятно вдвойне, если это не совсем так. А что может быть более важным для собственного авторитета, чем счастье и успех собственных детей. Вот и мамочка моя, справедливо полагая, что меньше знаешь – крепче спишь, решила поберечь сон наших соседей и знакомых. Иными словами, о крушении моего семейного московского «Титаника» говорить она никому не стала. Умолчала также и о проблемах моих в финансовом плане.
– Ты понимаешь, деточка, – немного смущенно пробормотала она, – жить ты тут все равно не собираешься, уедешь – и дело с концом. А нам с соседями потом переглядываться. Не хочу, чтобы нас жалели и обсуждали.
– Дело ясное, – кивнула я, не имея сил ни спорить, ни возражать. Да и что такого, подумаешь – немного поделать вид, что в «остальном, прекрасная маркиза…» и так далее. Все хорошо, все хорошо. – Ну… а что мне говорить? Врать?
– Зачем врать? – обиделась мамуля. Когда она обижалась или злилась, то смешно трясла кудряшками челки. Сколько ее помню, она завивала эти кудряшки каждый день, всю жизнь. Только на челке. – А ты говори, что устала. Что переболела тяжело. Что в отпуск.
– Ладно, – пожала плечами я. Сил сопротивляться у меня не было, да и говорить я, на самом деле, ни с кем не собиралась. Даже на встречу в школе идти мне не хотелось совершенно. Если бы можно было провести месяц на террасе, в кресле-качалке, завернувшись в плед и погрузившись в какую-нибудь книгу из моего детства – я была бы абсолютно счастлива. На этот месяц. Если бы, если бы… Никто не собирался позволить мне залезть в свою раковину. В первые же три дня к нам в гости переходила половина Бердянска.
– Господи, ну на кого ж ты все-таки похожа! – всплеснула руками тетя Оксана, мамина очень дальняя родственница родом из той же деревни, откуда наша баба Тоня. Она пришла одна из первых, в авангарде шепчущейся армии местных сплетников.
– В каком смысле? На маму с папой, – смутилась я от ее неприкрытого разглядывания. Было видно по ее лицу, что она вполне довольна увиденным. А это значило, что выглядела я не очень.
– Как же ты исхудала-то! Что у вас там, в Москве вашей, не кормят больше людей?
– В Москве нашей люди сами не едят, – пробормотала я.
– Что-то ты какая-то бледная.
– Так она ж болела, – вмешалась мама, но тетя Оксана моментально нанесла контрудар.
– Детей-то все нет? Не боишься передержаться? Сколько тебе сейчас, Марго? Тридцать пять? Сорок? – тетя Оксана прекрасно знала, сколько мне лет, но прикидывалась дурочкой. В ином случае меня, возможно, это бы и задело, но сейчас я думала только о моем кресле на террасе и хотела спать.
– Мне тридцать три.
– Правда? Ну, наверное, ты из-за болезни так постарела. Ты хоть лечишься? – деловито поинтересовалась она, а затем долго и в невыносимых подробностях она рассказывала моей маме, как именно и чем меня лечить. Перетертый чеснок с салом был самым мягким средством в ее списке. Мама слушала ее молча и сильно трясла кудряшками. Я сидела, прикрыв глаза, на диване и начинала понимать, почему мама не хочет ничего говорить родне. Да, мамочка была права, как всегда.
– Ну, я к вам еще забегу, – наконец пообещала тетя Оксана и исчезла в дверном проеме. Вслед за ней приходили разнообразные соседи, как из нашего дома, известные мне с детских лет, так и совершенно незнакомые люди, которые уверяли меня, что они помнят меня еще в грудничковом возрасте. И всем им мы с теми или иными подробностями рассказывали о сияющей и лучезарной моей жизни в далекой российской столице. Жизнь эта (благо никто не проверит) обрастала все новыми и новыми подробностями. Жила я, оказывается, в собственной двушке, в которой (вот досада) никак не могла сделать ремонт, потому что дом должны были снести и дать мне другую, новенькую квартирку.
– А это точно? – интересовалась практичная родня. Я же, скрестив за спиной пальцы, самозабвенно врала про уже закрытую прописку и смотровые ордера, справедливо полагая, что никто и никогда этого всего не проверит, а Жанне от моего вранья ни холодно, ни жарко. Я все-таки не удержалась и заявила, что с мужем больше не живу. Отвечать на вопрос: «А как там Иннокентий, не собирается к нам, в Бердянск?» или «Зря ты не боишься оставлять мужа в городе одного так надолго». В общем, я созналась, что с мужем не живу, но утаила подробности о его свадьбе и в особенности о его новой беременной жене. К концу первой недели я оттягивалась от души, рассказывая своей старой подружке Лерке Толмачевой о том, как мой бывший муж Кешка умолял к нему вернуться.
– А ты? – удивлялась она.
– А я, ты знаешь, так устала от этой кутерьмы. Любовь, шлюбовь – я решила пока годик отдохнуть. Подумать. Дождаться переезда.
– А ты? – удивлялась она.
– А я, ты знаешь, так устала от этой кутерьмы. Любовь, шлюбовь – я решила пока годик отдохнуть. Подумать. Дождаться переезда.
– А не одиноко? – удивилась она.
– Мне? Одиноко? Да я просто в восторге. И потом, у меня ведь… – тут я немного поколебалась в сомнениях, но если уж Марго понесло – этого не остановить. – У меня ведь собачки.
– Собачки? – удивилась Лерка. – Какие? Их что – много?
– Две.
– А какой породы? – с интересом уточнила она. Я запаниковала, но отступать было уже поздно.
– Ротвейлеры, – сказала я чуть дрожащим голосом. Тут я поняла, что уже совсем перебираю.
– Вау! – только и сказала Лерка. – Это такие черные с коричневым? Никогда не имела дела с ротвейлерами. Я их боюсь до ужаса, они же сожрать могут.
– Я тоже боюсь, – хотелось сказать мне, но я сдержалась и только пожала плечами, мол, нам, собаководам, собаки не страшны. Мы, мол, читаем в них как в открытых книжках с картинками.
– А как их зовут?
– Доцент и Василий Алибабаевич, – моментально, не задумываясь, ответила я, чем окончательно убедила Лерку в серьезности своего увлечения собаками. Вообще-то я считаю, что врать по жизни нехорошо. Меня так учили, а ведь я еще росла в те времена, когда детки мечтали вступить в пионеры и служить своей великой Родине. Так что врать я не считала правильным. Но делать это я умела и могла. Пока я жила с Кешкой, я столько раз изворачивалась и сочиняла несусветную чушь, что соблюдать общую линию, не терять сюжет и не путаться в деталях я умела. Я даже, можно сказать, была профессионалом. Я знала, как не попасться самой и как легко, быстро вычислить и поймать на вранье другого. Я могла бы преподавать курс «Ложь и другие полезные привычки в браке». Была ли я такой всегда? Возможно. Хотя… когда-то я так сильно любила, что хотела пойти на край света за избранником, и ни за что бы не стала ему врать. Но это мне не помогло, даже наоборот, в какой-то степени сильно навредило. Сейчас все это быльем поросло, и я уже все почти забыла, а тогда, когда он ушел, оставив меня одну, я бросилась на край света сама, без него, только чтобы стереть из памяти образ невысокого парня с всклокоченными волосами, неуклюжего, смешного и с вечно смеющимися глазами. Чтобы не было больно. Так, собственно, я и оказалась в Москве, где уже научилась, как говорится, пить, курить и говорить – одновременно. И, конечно же, врать.
– Круто! – восхитилась Лера. – Ротвейлеры – это круто.
– Не то слово. И охранники отличные, и можно щенков продавать. От Доцента. Васька у меня не чемпион.
– Вау! – воскликнула она. Потом встряхнулась и добавила: – Я, собственно, чего хотела! Ты на встречу-то выпускников идешь?
– Наверное, нет, – помотала головой я. Мне было совершенно неохота общаться столь активно. Мне больше хотелось лежать.
– Ну и зря. Там такой сабантуй намечается. Администрация оплачивает банкет. Все будут.
– Да? – задумалась я. – Ну, значит, без меня будет только попросторнее.
– А банкет?
– К банкетам я равнодушна, – усмехнулась я. Раз уж Бог помог мне сбросить разом все мои лишние пять кило (и еще пять к ним дополнительно как бонус), я не собиралась ходить и нажираться на всяких там дешевых банкетах. Чего там будет? Чипсы? Орешки? Водка с огурцами? Водки бы я, правда, выпила. Или коньячку. Но это мы с Леркой и так организуем.
– А может, Ивлева придет, – подмигнула мне подружка детства.
– И что? – я сделала вид, что не поняла ее толстого намека.
– Она-то уж халяву не пропустит.
– Ну и приятного ей аппетита.
– Будет придуриваться, – усмехнулась Лерка. – А то я не помню, как вы с ее братом крутили любовь. Мы все были уверены, что вы поженитесь.
– А мы не поженились, – мрачно ответила я. – И что теперь? Это уже старая, глупая, давно позабытая история.
– Да, но неужели тебе не интересно узнать, что с ним стало? – улыбаясь, переспросила она. Я молчала и смотрела в сторону. Зря я сюда приехала, ведь как чувствовала. Мне бы, конечно, хотелось ответить ей, что мне все, что связано с Ивлевым-старшим, совершенно, абсолютно неинтересно. Но… я вдруг почувствовала, что это не совсем так. Мне бы очень хотелось узнать, что у него, этого треклятого Яшки Ивлева, все в жизни сложилось очень плохо. И что он одинок и стар, и потерял обаяние своей юности, и что его глаза уже больше не смеются. Что он грустен и несчастен или, лучше, что он спился и опустился. Что он не стал счастлив без меня.
Да, все это я бы очень хотела узнать.
– Ну… даже не знаю. Может, загляну на минуточку, – осторожно пробормотала я, хотя сразу же пожалела об этом.
– Вот это по-нашему, – хищно улыбнулась Лерка. Я пожала плечами и сделала вид, что мне все равно. Просто интересно вспомнить, и не больше. Отчего бы действительно не пойти на встречу выпускников и не потолковать о том о сем с Ивлевской сестрицей. Я еще помню, как она брала с меня конфеты, чтобы передать сообщение, которое и так должна была передать, или получить по шее от братца. Да, продажная была девица. Что ж, это нам на руку. Люблю продажных людей.
– Только ты, это… не трепи, – попросила я с безнадежностью в голосе. Глупо надеяться, что в маленьком приморском городке, где за большое событие почитается поход на рынок за помидорами, кто-то проявит вежливость и не станет обсасывать личную жизнь приехавшей из Москвы подружки. Лишь бы не отклонялись от выбранного курса. Одинокая, независимая бизнес-вумен с прекрасной жизнью в обществе двух любимых ротвейлеров.
Этой же самой версии я придерживалась и на самой встрече выпускников. I'm fine, i'm Ok. Everything's great[5]. Легкая улыбка пресыщенности на губах, легкая скука в серых, красиво подкрашенных глазах. Я оделась в стиле «неброский вамп»: шелковое темно-голубое платье, открывающее руки и плечи ласковому солнцу, а заодно и всем вожделеющим взглядам. Высокие шпильки, волосы собраны под дорогой шелковый платок. Что-что, а наряжаться я за эти годы научилась, спасибо Кешке. Вернее, его деньгам. Чтобы одеваться хорошо во время походов по магазинам, не должно мелькать ни одной мысли о том, что надо купить то, что дешевле. Только то, что идет.
– Маргаритка, как ты хороша! Какое платье. Как корабль! – всплеснула руками мама, когда я выпорхнула из своей комнаты. Я посмотрелась в большое зеркало в прихожей, из полумрака на меня внимательно смотрела исхудавшая взрослая женщина, немного усталая и явно много чего повидавшая в жизни. Очень привлекательная, даже загадочная. За этой усталостью могло скрываться что угодно.
– Ничего? Нормально? – спросила я у Лерки, которая смотрела на меня во все глаза и молчала, хочется надеяться, от потрясения. Потом она сглотнула и сказала:
– Ничего так. То есть… очень классно. А сколько это платье стоит? Я тоже такое хочу.
– Тебе не пойдет, – ревниво вмешалась моя мама. – Это только для очень худеньких.
– Подумаешь, – фыркнула Лерка. – У меня нормальное телосложение. У меня двое детей.
– Вот и вещи должны быть нормального сложения, – язвительно добавила мама, выпроваживая нас на улицу. Синее небо улыбнулось нам, а солнце играючи ослепило глаза, когда мы вышли из подъезда. День ожидался прекрасный, повезло. Многие классы, включая наш, решили продолжить встречу шашлыками на природе, так что погода была для нас очень даже актуальна.
– Супер! Можно даже купаться! – радовалась Лерка. Мы подошли к нашей старой школе, серой коробке из стекла и бетона, и уже издали увидели скопление народа. И услышали до боли знакомый шум из колонок, скрипучие школьные песни про то, как «тонким перышком в тетрадь учат в школе, учат в школе, учат в школе». Пластинка не менялась, крутилась одна и та же из года в год, от встречи к встрече.
– Эх, если бы можно было заново пойти в школу! – размечталась я. Все бы проблемы оставить кому-нибудь другому, более сильному, а самой надеть сандалии из мешка со сменкой и побежать в класс, рисовать котят на оборотной стороне тетрадок и раскрашивать глаза и прочие части тела на картинках в учебниках истории.
– Ну уж нет. Я сейчас как раз прохожу третий класс со старшим. И это, я тебе доложу, – возразила Лерка, – настоящий кошмар. Мне кажется, что я сейчас ненавижу уроки даже больше, чем когда я училась сама. Тогда я хоть могла списать.
– А сейчас?
– Сейчас я должна подавать пример. А сын меня спрашивает, уверена ли я, что все, что он учит, действительно пригодится? И что я ему должна отвечать, если мне из всех уроков пригодился только русский язык! Чтобы грамотно написать заявление на кредит.
– Но он же мальчик, – подсказала я.
– Вот это-то я ему и говорю. А он грустит, – усмехнулась Лерка. – Ладно, вон наши. Пойдем.
– Где? – я всмотрелась в толпу, увидела там смутно знакомые лица и вздрогнула вдруг от потока воспоминаний, обрушившихся разом на мою голову. Даже не каких-то определенных воспоминаний, а скорее от общего чувства счастья, чувства детства.