– Но он же мальчик, – подсказала я.
– Вот это-то я ему и говорю. А он грустит, – усмехнулась Лерка. – Ладно, вон наши. Пойдем.
– Где? – я всмотрелась в толпу, увидела там смутно знакомые лица и вздрогнула вдруг от потока воспоминаний, обрушившихся разом на мою голову. Даже не каких-то определенных воспоминаний, а скорее от общего чувства счастья, чувства детства.
– Марго! – радостно улыбнулся мне Санька Колейко, мой сосед по парте, с которым мы когда-то играли в морской бой на математике. Санька стал грузным мужиком, немного одутловатым, но с широченной улыбкой.
– Привет. Сань, как ты возмужал-то! – улыбнулась я в ответ.
– Говори уж прямо, раздобрел. Жена кормит на убой. Наверное, на черный год. А ты-то просто прекрасна.
– Спасибо, я тоже не молодею, – отмахнулась я для вида. Хотя все наши явно были впечатлены моим образом «неброская вамп». Мальчишки (а для меня они всегда будут мальчишки) неприкрыто разглядывали мои белые плечи без капли загара, что сразу выдавало во мне приезжую. Они подходили, шутили со мной, целовали в щечку, радовались как дети. Девчонки от этого немного злились, но все равно бурно выражали радость от встречи, показывали пальцем на нашу старушку-директрису, рассказывали страшную историю об учителе рисования, который совратил одиннадцатиклассницу, а потом на ней женился.
– Вот старый козлик, да? Интересно, он наберется наглости прийти? – злословила Вера Данченко, косо поглядывая на меня. Она явно не одобряла моего стильного, изящного и почти вечернего платья, считая это явным перебором. Хотя сама она была в почти прозрачном топике, горделиво демонстрируя маленькую, но вполне удаленькую грудь, и на ней были невероятно низко посаженные джинсы, из-под которых виднелся кокетливый краешек ее кружевных трусов с вьетнамского рынка.
– Ну он же набирается наглости здесь работать, – фыркнула Лерка.
– А я считаю – почему бы и нет? – вставила Таня Рубайло. – Может, это и есть любовь. По крайней мере он не пьет.
– Кака-така любовь?! – возмутилась Верка, передернув плечами. От каждого движения трусы высовывались все больше. Не знаю, может, это в Бердянске мода такая – выставлять трусы напоказ, как у негров в Америке, но Верка явно считала это сексуальным, хотя мальчишки недоуменно отворачивались, наталкиваясь взглядом на трусы. И я с ними была согласна. Чай, не девочка уже трусами светить.
– Вы об учителе рисования? Это точно любовь. Я знаю. Большая и светлая. Ведь он же женился! – заступилась за препода подскочившая на секунду к нам, отметиться, Настя Лащук. С ее активной жизненной позицией ей было тесно в нашей скромной компании, и она отиралась у сцены, сопровождая проведение официальной части мероприятия.
– Настя, ты тут? Или ты где?
– Я – везде, – гордо ответствовала она. – А куда ж без меня! Ладно, я побежала, а вы тут не пейте много. И вообще.
– Это конечно же, – согласилась я и, чтобы заполнить паузу, спросила: – А у тебя, Вер, кто муж?
– Муж? – зло переспросила она. Ах да, судя по трусам, я и сама должна была догадаться, что мужа нет. Но есть определенные ожидания от сегодняшнего мероприятия. А тут я со своим платьем и со своими глазами. – А у тебя?
– Я от мужа ушла. Я думала, ты знаешь, – утешила я ее.
– Так ты свободна! – раздался веселый (и не очень трезвый) голос за моей спиной. – Ритка, а я все думаю – ты это или не ты.
– Не я это, не я, – ответила я с полоборота, имитируя Вицинский скрипучий голос. Прямо за мной стоял на нетвердых ногах и широко улыбался наш классный балагур и заводила Димка Мерешко.
– Нет, ты ответь народу, есть ли у него, у народа, шанс? – улыбаясь, переспросил он.
– Смотря сколько выпить, – ответила я игриво, краем глаза отметив ярость в глазах Верки Данченко.
– О! Вот это уже разговор не школьницы, – обрадовался он. – Ну что, девчонки? По маленькой?
– Why бы и не not?[6] – потерла ручки довольная Лерка.
– Может, хоть шашлыка подождем? – вредничала обделенная мужским вниманием Верка.
– Да ладно, Верунь. Мы ж по одной, – утешил ее Димка. – А ты, если хочешь, можешь пойти вон туда, к трибуне. Там завуч наша расщедрилась и поит девок шампанским за свой счет.
– Просто чудеса невиданной щедрости! – поддержал Димку Санька, который, как мох, рос в ту сторону, где было весело и с градусом. То есть он моментально нарастал там, где был Димка. Вслед за Санькой шанс выпить учуяли и остальные наши пацаны, и все как-то сразу подтянулись к нам.
– О, девчонки. Лерка, привет. Как твой сорванец? – подкатил к нам Мишка Зайчиков, который и в детстве был маленьким и круглым, а теперь и вовсе превратился в шарик.
– Срывает маме всю личную жизнь, – весело ответила Лерка, сообщив мне, что Зайчиков имеет уже троих зайчат и один из них ходит с ее сыном в один класс. – Еле уговорила мужа меня сюда отпустить.
– Личную жизнь? – оживился мало изменившийся Стас Лавров, который и в школе был мальчиком респектабельным, и теперь явно не имел больших жизненных проблем. Он с интересом осмотрел нас, остановив взгляд на исчерпывающем наряде Данченко. – Вау, Верусик, какая блузка. Ты смелая женщина! О, Марго, а ты просто… это… отпад!
– Так, Стасик, имей в виду, Марго уже забита! – вмешался Димка, церемонно протягивая мне пластиковый стаканчик с водкой.
– Кем? – возмутился Стас.
– Мной, естественно! – развел руками Мерешко.
– Как был донжуан, так и остался. Но мы еще посмотрим, кто кого, – шутейно погрозил ему пальцем Стас и фривольно приобнял меня за плечи. Когда-то все мы, в полном составе нашего «Б» класса, перевлюблялись в весельчака Мерешко. А потом и в Стаса. Они всегда были два сапога пара, один другого краше. То есть краше был, конечно же, Стас. Но Димка Мерешко сводил девчонок с ума, смешил их, окутывал своей харизмой. И мы падали в его надежные руки, даже не задумываясь, зачем. Собственно, из-за Мерешко-то с его штучками и вышла вся моя давняя история моей первой любови, разбитой и поруганной. Впрочем, сам Мерешко тогда был совершенно ни при чем. Мы пропустили в третий раз по кругу по одной, мальчишки стали уже настойчиво предлагать перестать подпирать родные стены, в которых в наши головы было забито столько ненужных знаний.
– А сколько нужных знаний мы получили тут сами без всяких учителей! – возражала я, чувствуя, как водка приятно просачивается в каждую мою исхудавшую клетку, оставляя за собой легкий дурман. – Меня, к примеру, научили курить. Кстати, это была… Ты, Лерка. Помнишь, как ты учила меня затягиваться?
– Ага, а еще я помню, как тебя чуть не вырвало от кашля. Нет, ты курить не умела. Да и Яшка твой зверел, когда видел тебя с сигаретой, – ляпнула Лерка, моментально заставив меня побледнеть. Как же я могла забыть про то, зачем я сюда вообще поперлась. Ведь не со Стасом же обниматься, в конце концов.
– Кстати, а где Ивлева? – поинтересовалась я. – Эй, народ, кто Ивлеву видел? Она вообще была?
– Ивлеву? – задумался народ. – Так она же вроде замуж вышла куда-то.
– В каком смысле куда-то? Это кто сказал? – я отыскала глазами источник информации, это был Зайчиков.
– Кто-то мне сказал… а, так вот – Лащук же и сказала. Она же Ивлевой звонила.
– И что Лащук сказала? – забеспокоилась я.
– Кто тут что говорит про Лащук? Я, между прочим, уже давно вообще Мамаева! – поправила нас взявшаяся не пойми откуда Настя.
– Для нас ты была, есть и будешь Лащук, – возразили мы. – Не хотим переучиваться.
– Пьете? – строго спросила она. – А мне почему не наливаете?
– Боимся! – пояснили мальчишки, но тут же вручили ей пластиковый стаканчик.
– Ну, поднимем наши бокалы, – сказала она, покосившись на стаканчик, – за наш выпуск. Все-таки хорошее было время.
– Поднимем, – одобрили все, и мы снова выпили. А я, пока Настю опять не унесло куда-то, схватила ее за рукав и спросила:
– А Ивлева что, не придет?
– Ивлева? – на секунду задумалась она. – Так она же замуж вышла в другой город. Она тут больше не живет. Она вообще теперь где-то очень далеко. В Алуште, что ли? Нет, не помню, может, мне и не говорили, где. Тут у них только тетка и осталась, родители тоже уехали.
– А брат ее? – растерянно спросила я. Все же, чего притворяться, лезли в мою усталую больную голову всякие о нем вопросы и никак не выгонялись обратно. Я хотела бы узнать хоть что-то. И почему-то я совсем не могла вспомнить его лица.
– Брат? Яшка Ивлев, что ли? О, он уже давно как-то сгинул. Вообще пропал. Ну, а ты-то сама как? Говорят, процветаешь в своей Москве?
– Процветаю, – грустно подтвердила я. Значит, ничего я не узнаю, и теперь моя первая любовь, человек, из-за которого я столько слез пролила, останется в моей памяти только расплывчатым пятном. Что ж, это хорошо, даже очень. Хотя мне все же хотелось вспомнить хотя бы его глаза.
4 «Мы пели так, что вытрезвитель плакал»
Как это все-таки глупо, так долго бояться встретиться с собственным, смешным, в общем-то, прошлым, чтобы потом, когда ты все же решишься на эту встречу, узнать, что никого там просто нет. И нет уже давно. Все кончилось. Тук-тук! Никого нет дома. Все ушли на фронт. Ты жила столько лет, как чумы бубонной избегая родного города только потому, что боялась там столкнуться с НИМ. Ты не поехала в Киев и никогда за эти годы так ни разу в Киеве и не была, потому что по тем улицам мог ходить ОН. Столько чувств, оказывается, оставалось кипеть в твоей глупенькой душе, пока ты думала, что живешь своей новой независимой жизнью, со своим новым мужем, со своими новыми городами и странами. Куда угодно, но только не в Украину, только не туда. Ведь там может быть ОН! И что? Если по большому счету, что бы было такого, если бы вы встретились: два незнакомца под одним небом, под высокими, как свечки, тополями? Мир бы перевернулся? Вы давно уже чужие люди, но ты готова заплакать, потому что его сестра вышла замуж и не сможет поведать тебе о том, что с НИМ сталось.
4
«Мы пели так, что вытрезвитель плакал»
Как это все-таки глупо, так долго бояться встретиться с собственным, смешным, в общем-то, прошлым, чтобы потом, когда ты все же решишься на эту встречу, узнать, что никого там просто нет. И нет уже давно. Все кончилось. Тук-тук! Никого нет дома. Все ушли на фронт. Ты жила столько лет, как чумы бубонной избегая родного города только потому, что боялась там столкнуться с НИМ. Ты не поехала в Киев и никогда за эти годы так ни разу в Киеве и не была, потому что по тем улицам мог ходить ОН. Столько чувств, оказывается, оставалось кипеть в твоей глупенькой душе, пока ты думала, что живешь своей новой независимой жизнью, со своим новым мужем, со своими новыми городами и странами. Куда угодно, но только не в Украину, только не туда. Ведь там может быть ОН! И что? Если по большому счету, что бы было такого, если бы вы встретились: два незнакомца под одним небом, под высокими, как свечки, тополями? Мир бы перевернулся? Вы давно уже чужие люди, но ты готова заплакать, потому что его сестра вышла замуж и не сможет поведать тебе о том, что с НИМ сталось.
– Маргаритка, ты в порядке? – заботливо спросил меня Димка, притащив для меня длинный шампур с немного пригорелым мясом.
– Я замерзла, – ответила я, желая в этот момент больше всего на свете оказаться дома, в своем кресле, под своим пледом. Но мы сидели на песчаной косе, смотрели на волны и вспоминали юность.
– Да? Вроде такая жара, ребята вот купаться пойдут. Ты не пойдешь?
– Не-а, – помотала головой я.
– А жаль, – Димка-донжуан вздохнул с преувеличенной печалью. – Так хотелось тебя увидеть в купальнике.
– Перетопчешься, Мерешко. Ба, да ты уже хорош! – усмехнулась я.
– И вовсе нет. Это как раз потому тебе кажется, что ты совсем не пьешь, – строго сказал Димка, а глаза у него были шальными, улыбающимися, пьяными.
– Я пью. Мне просто много не надо, – буркнула я. – Я маленькая.
– Нет, чтобы женщина так мало улыбалась – это непорядок, – возмутился Славик, оттирая Димку. – Ты, Димон, просто не умеешь женщину развлекать.
– Нет, он умеет, – не согласилась я. – Но если я так буду развлекаться и дальше, вам придется нести меня на руках.
– Ну и что в этом плохого? – ухмыльнулся Димка. – Я хоть сейчас готов нести тебя на руках. Куда прикажешь? Только давай забудем про все и будем веселиться. Сколько лет прошло с тех пор, как мы закончили школу? Помнишь наш выпускной?
– Не очень, – сказала я, хотя это не было правдой. Я помнила выпускной прекрасно, просто прекрасно! Пока народ жарил мясо и вспоминал юность, я только и делала, что восстанавливала в памяти все чертовы подробности выпуского и злилась на себя за то, что все-таки так и не смогла за все эти годы выкинуть Яшку Ивлева из своей головы. И мне казалось, что все вокруг меня все поняли, особенно Лерка, вычислили меня, раскрыли все явки и пароли. И теперь все делают вид, что ничего не произошло, чтобы меня не смущать, но каждый из них про себя думает: она так и не смогла его забыть, за столько-то лет. Вот дура-то!
– А я помню! – радостно заверил меня Димка. – Мы целовались.
– Ты целовался со всеми подряд, – возмущенно добавила Лерка. – Со мной тоже.
– Да? – осклабился Димка. – Хороший был выпускной.
– А я помню только, как, пардон, блевал с корабля на дельфина, – добавил подробностей Санька.
– Фу, ты что! – возмутилась женская часть собрания. Мужская захохотала.
– А что? Приятно вспомнить юность, – гордо заявил он и передал нам помидорчиков. В целом мы неплохо отдыхали. Я имею в виду всю школу, переместившуюся почти в полном составе на пляж. Неподалеку бедокурили еще какие-то классы, все уже перезабыли, кто постарше, кто помладше, а просто носили друг другу гостинцы, купались вместе, кокетничали, кадрили девчонок. И мне вдруг стало как-то хорошо на душе, несмотря на то, что так ничего и не удалось узнать о Яшке. Ну и пусть, а жизнь-то идет, и идет она непонятно куда. И ребята наши вон какие стали мужики матерые. Таким только волю дай – моментально трахнут, знаю я таких веселых, много их в жизни перевидела. Вон как Димка смотрит, как есть лопает меня глазами. Но только шиш ему будет, а не комиссарского тела. Я теперь от таких отбиваюсь на раз, в любом состоянии.
А тогда, на выпускном, все были еще зеленые, романтичные, и пить не умели. Не один Санька с корабля на дельфинов, пардон, извергался. Мне тоже было ой как плохо потом, да и у Лерки, помню, к концу поездки, после всего того несочетаемого, лихорадочно нами в себя влитого, тоже четко обозначилась морская болезнь, которой до того не было отродясь. И мальчишки признавались в любви и лезли целоваться и клялись, что не хотят расставаться и покидать школу, а мы отвечали им взаимностью, то есть целовались и говорили, что будем помнить нашу школу всю жизнь. И хоть должно было мое подсознание подсказать мне, что вести себя так нехорошо, я была уверена, что не делаю ничего плохого. Подумаешь, целовалась. Я даже не стала этого от Яшки скрывать (язык мой – враг мой, и так всю жизнь!). И вообще, Яшка должен был быть тогда в Киеве, сдавать сессию. Третий курс. Взрослый, совсем взрослый, мой любимый, мой первый мужчина. А мы – совсем дети. И мальчишки на катер протащили несколько бутылок водки. Шампанское нам наливали и так, а они, прохиндеи, вливали в него водку, когда никто не видел. А может, и видели, только решили, что выпускники, мол, имеют право.
– А кто все-таки тогда водку на корабль пронес? – спросила я. – Кто этот паразит?
– Страшная тайна, – усмехнулся Стас и кивнул на Димку.
– Ну, кто бы сомневался, – вздохнула я. Не одной мне водка жизнь сломала. Оказалось, что Яшка приехал домой специально, чтобы поздравить меня с окончанием школы, и ожидал меня с корабля на бал, чтобы принять в свои жаркие объятия, о которых я, между прочим, только и мечтала. Но домой я была доставлена практически в бессознательном состоянии (фу, как безответственно, как возмущалась моя мама!) и к настоящей любви была неспособна. А с утра меня ждало первое в жизни объяснение с любимым. Первое и последнее. Он с пристрастием допросил меня, как я дошла до жизни такой, обидел меня своими грязными подозрениями в измене, долго допытывался, почему у меня все губы красные и отчего у меня на шее засос. А я просто не помнила. Смутно догадывалась, что это Димкиных рук, вернее, губ дело. И поделилась догадкой с Яшкой. После чего он окончательно взбесился, обзывал меня всякими непристойными словами, что-то из серии «ты, жена моя, мать моих детей, как ты могла!» и обвинял в давней тайной связи с одноклассниками. А я в ответ слабо отбивалась аргументами, что не умею пить, почти ничего не помню, никого, кроме него, не люблю и что вообще у меня голова болит, а у него в городе небось тоже есть с кем целоваться. Откуда я знаю, чем он там, в своем Киеве, занимается?
– Я никогда не думал, что ты такая! – кричал он.
– Я никогда не думала, что ты такой! – вопила я, испытывая одновременно жуткую обиду, жуткий страх и жуткое похмелье. За этим, как водится, последовали слова «нам надо расстаться» и «ты… ты просто… просто… для тебя просто нет слов, как тебя назвать, я больше ни на секунду не хочу тебя видеть». По большому счету, это была просто ссора, что может быть глупее, чем всерьез к ней относиться, но… он вылетел из моего дома как пробка из бутылки и усвистел в Киев досдавать свою сессию без меня. А я, проплакав несколько дней и втайне надеясь на его звонок, чуть не сошла с ума от мысли, что мы больше никогда не будем вместе, и запрыгнула в поезд, несущийся в Москву на всех парах. Просто потому, что больше не могла находиться с ним на одной планете и не иметь возможности уткнуться носом в его бесформенную размахайку, пахнущую хозяйственным мылом. Или посмотреть в его смеющиеся глаза. А Москва и Бердянск – это, как я уже говорила, планеты разные. И все из-за водки дурацкой. Кстати, почему это мне давно не наливали? Я оглянулась и нашла Димку рядом с собой.
– Угостите даму сигаретой? – кокетливо спросила я. – И бокалом кьянти? Нет кьянти? Ну, так не стой, лей что есть.
– Сию секунду! – отрапортовал Димка и через секунду я держала в руках стаканчик и соленый огурец.
– Ну, за твое здоровье, – кивнула я и немедленно выпила.
– А я ведь был тогда в тебя влюблен, – задумчиво поведал мне Димка.
– Да? Нет, не может быть, – покачала головой я и отпила еще.
– Да, Марго. Я был влюблен как гусь. Ты всегда была самая красивая девочка в классе.
– Думаю, ты просто не смотрел внимательно по сторонам. Вот, взять хоть бы Верку! – махнула я в сторону. Верка, уже в купальнике, еще более вызывающем, чем торчащие из-под джинсов трусы, бегала, глупо хохотала и пыталась произвести впечатление.
– Совсем одиноко девке, – выразительно поднял брови он. – А все же ты и сейчас лучше всех.
– Ой, да брось, – фыркнула я. – Донжуан, тоже мне.
– А я с ним согласен! – вдруг раздался откуда-то голос, который услышать я была меньше всего готова. – Ты действительно самая красивая на этом пляже, Марго. Или это просто платье такое? Вот никак не пойму, то ли ты ослепительная, то ли платье! Дай-ка посмотрю поближе.