– Мамочка, милая, это же все несерьезно! – пыталась, как могла, я утешить ее. Но можно ли было поверить в это, если мы с Ивлевым в буквальном смысле не отлипали друг от друга и проводили все свободное время вдвоем?
– Несерьезно? Вот именно. Ты недавно только болела. На тебя смотреть невозможно, через тебя звезды видно, а ты не спишь по ночам. Вы что, не можете встречаться только днем? – злилась мамуля. – Мало вам?
– Я могу тебя заверить, что я высыпаюсь, – постаралась как можно более серьезно ответить я, но не смогла сдержаться. Усмехнулась. То, как я «спала» в объятиях Яшки Ивлева, сном назвать можно было с большой натяжкой.
– А кушаешь ты чего? Я вчера обед сготовила – так ты и ложки не съела. Твой Ивлев, между прочим, все съел. Так на нем и лицо есть, а у тебя одни только глаза бесстыжие. Как я должна людям-то в глаза смотреть?
– А чего тебе им в глаза-то смотреть? – удивилась я. – Разве их это дело?
– Это у вас в Москве никому ни до кого дела нет, а у нас тут все свои. И все всё про всех знают. И уже, между прочим, шепчутся.
– У нас тоже шепчутся, только никому до этого нет никакого дела.
– И правильно! Поэтому у вас там и бардак такой, что никому нет ни до кого никакого дела. У вас от одного дома трубу водопроводную потеряли и так и не нашли. Живут люди без воды – и ладно. Весь двор перекопали, а никому и дела нет. Потому что всем на все наплевать, – высказалась мама. Она очень любила смотреть новости и все время бурлила от переизбытка общественно значимой информации.
– Это у нас? В Москве трубу потеряли? – усмехнулась я.
– Нет, не в Москве, кажется. Но у вас, в России. Слушай, а может, ты не поедешь туда?
– Мам, не начинай, – разозлилась я. Разозлилась главным образом из-за того, что эта крамольная мысль не возвращаться и провести весь остаток жизни с Ивлевым в постели уже не раз посещала меня и саму.
– А что такого?
– У меня там работа. Жанна, ты же знаешь.
– Жанна? Кто такая Жанна? – вынырнул из глубины квартиры Яшка с мобильником в руке.
– Да так, коллега по работе, – буркнула я. Вся эта паутина из неуклюжего вранья, которой я себя опутала, мне уже порядком надоела. Но как теперь объяснить Яшке, что девять десятых того, что я про себя рассказала, – ложь. Нет уж, мне осталось всего несколько дней, и я ни за что не хочу их испортить.
– А, ну да. Твоя работа. А как же твоя фирма целый месяц без главного бухгалтера?
– Да уж как-нибудь. Отчеты уже сданы, а после такого гриппа я им нужна только в нормальном состоянии, – пояснила я. Да уж, главный бухгалтер, слышала бы меня Раисочка Львовна. Ее бы передернуло. Она частенько говорила, что впервые в моем лице видит женщину, столь ловко превращающую работу в удовольствие.
– В общем, труба зовет, – причмокнул он. – Ой, Людмила Николаевна, какие пирожки! Вы сами испекли?! Я просто не верю своим глазам. Я же, знаете, через всю жизнь пронес память о ваших пирожках.
– Ой, Яша, да брось ты! – отмахнулась мама, явно подобрев. – А вообще, может, хоть ты ее заставишь поесть? И ей надо больше быть на воздухе.
– Яволь! Так, Марго, берем всю тарелку и идем к тебе. Я буду тебя кормить, – Яшка смешно отдал честь, приложив руку к пустой голове, и потащил меня в комнату. Он никогда не служил ни в какой армии. В советской – потому что учился, а в российской – не довелось. Все так странно с этими пертурбациями, Беловежскими пущами, перестройками, развалом держав. Когда все это происходило, я была совсем девчонкой и только и делала, что ждала звонков вот от этого самого Яшки. Когда начался наш роман, мне было тринадцать, а ему семнадцать, и он как раз заканчивал школу. Ну а потом он уехал поступать в Киев, и четыре долгих года мы были связаны телефонными проводами сильнее, чем стальными замками. Когда я рассказывала об этом Кешке, уже много лет спустя, он отказывался верить, что я четыре года встречалась с мальчиком, причем заметьте, с одним и тем же, и это при том, что он жил в нескольких часах езды.
– Ты бы живо нашла другого! – уверял меня он.
– А я вот не нашла.
– Что, совсем никого другого нет в Бердянске твоем? – подло изображал удивление Кешка. – Вроде все-таки не Иваново.
– Я просто его любила!
– Знаю я, как ты любишь, – мотал головой Кешка, а между тем все это была чистая правда. И хотя в Бердянске с мальчиками никаких проблем не было, я бегала на автовокзал и четыре года встречала автобус из Киева, откуда выпадал мой уставший, помятый и пропахший дорожной пылью студент. И нам не был нужен никто другой. Ни ему, ни мне. Мы могли часами говорить обо всем на свете, могли молчать, могли целоваться так, что потом губы трескались. И все это было пропитано одинаковой остротой, а все это время, все четыре года, были наполнены удивительным ощущением, что мы с ним одно целое. Как ни смешно, но примерно это же самое чувство наполняло меня и сейчас.
Яша сказал, что никогда не был женат, потому что долго искал себя, а ни одна из знакомых ему женщин не захотела ждать, пока он себя найдет.
– И что, ты всегда был один? Не верю.
– Я не был один. Я, кажется, сказал, что никогда не был женат. Но однажды у меня был даже роман с негритянкой. Это, я тебе скажу, полный улет!
– Ах ты подлец! Как ты смеешь мне об этом говорить! – я ударила его подушкой по голове, а он заломил мне руку. Но я, вырываясь, поинтересовалась: – А где ты в Бердянске раздобыл негритянку? В санатории?
– В Бердянске? – не понял он. – Нет, это было не в Бердянске.
– А ты ее любил?
– Кого?
– Негритянку.
– Нет.
– А ты вообще любил? – этот вопрос волновал меня куда больше. Ведь за столько лет я, можно сказать, хоть и любила многократно, но так и не полюбила никого всерьез, кроме разве что Кешки. Но об этом я бы предпочла не говорить.
– Я даже не знаю. Не уверен, – отвел он глаза, и по его красивому лицу пробежала тень. – Смотря с чем сравнивать. Если с чувством к тебе… то это сложно. После того выпускного вообще что-то поломалось во мне, но думаю, я все-таки любил. Была у меня одна… целых три года.
– Ты думаешь, ты все-таки меня любил?
– Да. Я был твоим первым мужчиной. Ты вообще помнишь? – нахмурился он. – Или ты тоже считаешь, что это все было так, первая глупость юной дурочки?
– Тоже? – удивилась я. – А кто еще так считает?
– Я, – зло ответил он. – Я так считал.
– Но почему? Не из-за этого же выпускного? – поразилась я.
– А почему нет? Стоило мне отвернуться, оставить тебя с компанией, как ты тут же меня предала.
– Это не я тебя предала, – улыбнулась я. – Это шампанское вперемешку с водкой тебя предали. А я, кстати, даже не знала, что мне туда мальчишки подливают. Так ты все-таки меня любил? Ты тогда хотел, чтобы мы помирились?
– Какое это теперь имеет значение? – отвернулся Яша. Он вышел на мой балкон и закурил.
– Очень большое, – я набросила на плечи халат и вышла за ним. Солнце пробивалось сквозь густую листву напротив моего окна, нагревая и без того жаркий воздух. Мне нравилась жара, это было как раз то, без чего мне было очень нелегко в Москве. Тот, кто вырос на море, под солнцем, трудно привыкает к серому небу над головой.
– Да, я тебя любил. Но тех времен уже не вернуть.
– Это да, – согласилась я. – Просто я прожила столько лет, думая, что ты бросил меня, что ты совершенно меня не любил. Может быть, ты вообще просто играл со мной, развлекался.
– Что? – возмущенно обернулся он.
– О, милый мой, чего я только не передумала тогда. Каких только версий не выдвигал мой помраченный разум. Я почти свихнулась. И я ведь почти уже решилась поехать в Киев и умолять тебя меня простить, представляешь?! Вот это было бы шоу.
– Ты… это правда? – поднял брови Яша.
– Меня остановило только одно.
– Что?
– Твои слова.
– Какие слова? – нахмурился он.
– Ты не помнишь? Как же ты мне тогда сказал? – задумалась я. – Вот смешно, тогда эти слова жгли меня как раскаленное железо, а теперь я даже не могу вспомнить. Нет, подожди: «Я никогда даже близко не подойду к такой девке, как ты».
– Девке? Я так сказал? Я не мог так сказать!
– Как раз так и сказал, и именно ты. Ладно, это уже не важно.
– Нет, важно. Ты имей в виду, что я так не думал.
– Да? Теперь я буду знать. – я рьяно жестикулировала, отчего мой халат распахивался и запахивался, раздражая его. Он подошел ко мне, решительно развязал пояс халата, просунул руки под него и, хитро улыбнувшись, кивнул:
– Продолжай. Что ты говоришь?
– Что теперь я смогу вспоминать тебя таким, как сегодня. А не таким, как тогда.
– Ну, может быть, тебе станет легче, если я скажу, что все-таки приезжал к тебе.
– Что-о? – раскрыла глаза я.
– А то! Все лето я злился как черт. Но думал, что осенью-то я тебе задам жару. Я-то думал, ты приедешь в Киев, поступишь, я тебя найду, сделаю так, чтобы мы случайно встретились. А ты…
– А я не поступила. То есть поступила, но…
– Но не в Киеве, поганка такая. И я поехал в Бердянск. А твоя мама сказала, что ты уже очень хорошо устроилась, и чтобы ноги моей не было в твоей жизни и все такое. В принципе, права была старушка. Видишь, как оно все у тебя сложилось.
– Девке? Я так сказал? Я не мог так сказать!
– Как раз так и сказал, и именно ты. Ладно, это уже не важно.
– Нет, важно. Ты имей в виду, что я так не думал.
– Да? Теперь я буду знать. – я рьяно жестикулировала, отчего мой халат распахивался и запахивался, раздражая его. Он подошел ко мне, решительно развязал пояс халата, просунул руки под него и, хитро улыбнувшись, кивнул:
– Продолжай. Что ты говоришь?
– Что теперь я смогу вспоминать тебя таким, как сегодня. А не таким, как тогда.
– Ну, может быть, тебе станет легче, если я скажу, что все-таки приезжал к тебе.
– Что-о? – раскрыла глаза я.
– А то! Все лето я злился как черт. Но думал, что осенью-то я тебе задам жару. Я-то думал, ты приедешь в Киев, поступишь, я тебя найду, сделаю так, чтобы мы случайно встретились. А ты…
– А я не поступила. То есть поступила, но…
– Но не в Киеве, поганка такая. И я поехал в Бердянск. А твоя мама сказала, что ты уже очень хорошо устроилась, и чтобы ноги моей не было в твоей жизни и все такое. В принципе, права была старушка. Видишь, как оно все у тебя сложилось.
– Ага, – уныло кивнула я. – Сложилось.
– А что, я всегда знал, что ты очень талантливая. Правда, не думал, что ты в бухгалтеры подашься. У тебя же характер легкий, праздничный. Тебе бы и работу такую, чтобы… да что там, уж что есть, то есть. Зато теперь ты бизнес-вумен, куда деваться. Сама стоишь на ногах.
– Ну да, – еще более уныло согласилась я.
– А что, я это очень уважаю. Когда женщина в состоянии сделать себя сама. Тем более в Москве. Нет, правда, уважаю.
– Я уже поняла, – постаралась оборвать я его. Все-таки гораздо приятнее принимать знаки внимания, если они тобой заслужены. А я потратила всю свою жизнь на то, чтобы так и не разобраться в отношениях с собственным мужем. Карьера, работа – все это только пыль у дороги, на обочине которой я сижу и плюю в небо. Что делать дальше – даже и не представляю. Но время все расставляет по местам, и через несколько дней я займу свое место согласно плацкартному билету. Верхняя полка, боковая, других не было. Лето. Лучшее время на юге, и мне не хотелось бы терять это время на ерунду типа разговора о моей псевдокарьере. Яша думает, что я спешу вернуться к своей лучезарной жизни в Москве – что ж, тем лучше. Оставим после себя хорошие воспоминания. Пусть он знает, что любил яркую, сильную, талантливую женщину. А сами потихонечку поползем зализывать раны, полученные в боях за место под солнцем.
Наш странный, бурный роман, так сильно похожий на курортный (в том числе и за счет, собственно, курорта), протянулся до самого последнего гудка моего поезда, подкатил, как волна морская, к самым пальцам и откатился обратно, оставляя за собой четкий след на мокром песке. Там, на летнем песке возле теплой воды, остались жаркие объятия, неосознанные обещания чего-то там несбыточного, невозможного для нас обоих. Здесь, в тамбуре вагона с выбитым окном, было накурено. Воздух иссохся, пока болтался между городами, а белье пахло несвежестью и было влажным на ощупь.
Когда мама прощалась, она плакала. Папа хотел отвезти меня на вокзал, но Яша сказал, что он сделает это сам и оставит себе привилегию помахать мне платочком.
– Людмила Николаевна, что вы будете прощаться там, в сутолоке, на вокзале. Порыдайте уж лучше у подъезда. А она вам обязательно из поезда позвонит, – деловито распоряжался он.
– Ой, а как же я позвоню, если у меня мобильник-то отключен? – забеспокоилась я. Денег мне родители с собой дали, надо было найти терминал и положить их на телефон, чтобы Жанна, которая обещалась встретить меня на вокзале, смогла если что связаться со мной. Если что «что»? Если поезд застрянет в Харькове? Если меня не пропустят на границе, скажут, что я контрабандные банки с лечо везу? Наши родственники из деревни, той, под Бердянском, откуда баба Тоня, снарядили меня целым овощным складом, и если Жанна меня не встретит, я просто кончусь под тяжестью маринадов. Кучи вопросов нагнали меня раньше даже, чем первый вагон дернулся в сторону Москвы.
– Пойдем, положим деньги, – предложил Яша. – Заодно купим хлеба, чтобы маму твою порадовать. Хоть я и сомневаюсь, что ты в поезде вообще будешь есть. Слушай, а ведь когда ты была юной, ты лопала за двоих. Мои вареники ты могла употреблять кастрюлями.
– Ну, так то ж твои вареники! – мечтательно причмокнула я. – И ты знаешь, я и когда была постарше, тоже лопала так, что у меня даже местами появлялся лишний вес.
– О, хотел бы я пощупать твой лишний вес. А то сейчас и необходимого не дощупываешься.
– Это все из-за пневмонии, я думаю. Ничего, еще разъемся.
– Как разъешься, сразу мне звони, – усмехнулся он. Я тоже улыбнулась уголками губ, но на самом деле впервые в этот момент очень четко осознала, что буквально через пару часов его снова не станет в моей жизни, и мы опять пойдем каждый своей дорогой. Две непересекающиеся прямые. И может быть, если бы он сказал мне хоть одно слово, я все бросила бы и осталась тут с ним пропадать на скрипучей кровати в квартире его тетки, и было бы это очень хорошо. Но он не сказал его, этого слова, кто его знает, почему. Может, он действительно верил, что эта идея обречена в самом зародыше. А может, что было бы куда печальнее для меня, просто и не хотел никакого продолжения. Не хотел этого скромного счастья на скрипучей кровати, за которое, как водится, надо было слишком многим заплатить. Как минимум свободой.
– Обязательно позвоню, – кивнула я. Мы поцеловались с мамой, обнялись с папой, чмокнулись с Леркой, которая, хоть и была обижена на меня за то, что я упала в объятия мужчины, вместо того, чтобы общаться с ней, но все-таки пришла меня проводить. Все мои одноклассники заочно, через Лерку, были благодарны нам с Яшкой за самую шикарную сплетню лета о том, как мы сошли с ума и влюбились заново прямо на встрече выпускников. И это Лерку со мной примиряло.
– Ну, Лер, ты не пропадай.
– И ты пиши. Ты есть в Одноклассниках?
– Где?
– В Одноклассниках. В Интернете? Вы что там, в Москве, совсем от жизни отстали?
– А, в Интернете? Нет, пока не была, но обязательно зарегистрируюсь.
– Там все наши. А с этим-то у вас чего? – тихонько спросила она меня, еле заметно кивнув на Яшку, стоящего около такси с чемоданами.
– Ничего, – пожала плечами я.
– Все?
– Все, – подтвердила я. На самом деле не совсем все. Еще были страстные объятия у поезда и его судорожная попытка что-то там сказать, а моя – что-то ответить, но… он все-таки смолчал, и я смолчала, потому что, в самом деле, что мы, дети какие-нибудь и не справимся со своими глупыми чувствами? Конечно, справимся, но, черт возьми, я все же тихо плакала под стук колес. Мне было невыносимо жаль того, что было, и еще жальче того, что могло бы быть. Лучше него у меня никогда и никого не было, и теперь можно было со всей уверенностью сказать – я никогда и никого, кроме него, не любила. Да. Никого.
6 «Работаю за еду (Хеннеси, омары, черная икра)»
Иногда мы знаем людей тысячу лет (хорошенькое выражение, представляю, как я буду выглядеть в тысячу лет), но так и не можем чувствовать себя с ними достаточно свободно. Я не имею в виду ту свободу, которая позволяет в гостях у подруги расстегивать после обеда джинсы и валяться кверху пузом, переваривая обильную трапезу. До этой свободы мы доходим быстро, но при этом часто все еще покрыты коркой из комплексов и представлений о себе, которые не позволяют нам довериться и открыться. Ибо что может быть важнее для человека, которому всю жизнь завидовали, чем то, чтобы даже после полной гибели Помпеи ему все еще продолжали завидовать. Что только не положишь на алтарь общественного мнения, на что не пойдешь, чтобы уверить всех вокруг, что ты по-прежнему живешь в толстом слое шоколада, даже если на самом деле ты, как мишка косолапый, давно сосешь одну только лапу, да и та почти иссякла. Например, зачем тратить последние деньги, чтобы произвести на кого-то впечатление? Не встречаться с друзьями детства, чтобы они не увидели, как ты постарела/потолстела/обеднела/полысела/развелась (нужное подчеркнуть). Что страшного в том, чтобы кто-то тебя немного пожалел? Ничего, если только этот кто-то не решит на костях потоптаться, насладиться по капельке, по глоточку чьей-то чужой неудавшейся жизненной «стори». А так, по опыту, могут поступить многие. Многие, но не Жанна. Почему? Потому что она такой вот душевный человек, по нелепости жизни растрачивающий свою женскую доброту на ротвейлеров да на стоматологические станки, похожие на орудие пытки? Ничего подобного, просто Жанне никогда ни на что не хватает времени.
– О, Марго, какая радость, я думала, этот поезд уже никогда не приедет, – встретила меня она, атаковав словами, как мелкой дробью.
– Поезд опоздал только на десять минут. Это вообще-то норма, – удивилась я, глядя, как она лихо хватает один из моих чемоданов. И тут же застывает.