Гигантские статуи были вмурованы в янтарь.
Вход в пещеру – яркий островок, который вращался, пока не стал размытым проемом на потолке.
Мои ботинки не касались земли – я будто был невесом.
Я уплываю от света к сырой пропасти, к пурпурному теплу.
Воцаряется бескрайняя и приятная темнота.
Чушь.
Я вернулся в лагерь «Сороковая миля». Мои мысли были приятно бессвязными.
23
Рабочие остановились, когда я появился перед ними. Никто не проронил ни слова. Никто не пытался остановить меня, когда я наклонился над котлом, зачерпнул пригоршню вареного риса и жадно запихнул себе в рот. Никто не остановил меня, когда я поднял ржавую лопату и побрел в хижину Батлера, чтобы нанести ему визит вежливости. Никто ничего не сделал, даже когда я вышел оттуда, запыхавшийся, бросился к ящикам с запасами и взял несколько шашек динамита со всем необходимым.
Не зная, что им сказать, я широко улыбнулся.
Они выстроились полукругом, стоически, как высеченные фигуры. Я побрел в горы.
24
Наблюдать за взрывом было приятно.
Пыль вздымалась, оставляя за собой облако в форме молота, которое, однако, вскоре рассеялось. Я подумал о больших палках и гораздо больших гнездах с разгневанными шершнями. На самом деле я нисколько не боялся.
Одни открываются, другие закрываются.
25
После того как я пробарабанил в дверь десять минут, из-за нее показалась девушка по имени Эвелин и увидела меня на крыльце борделя. Я с трудом сидел на ступенях и бормотал какую-то чепуху. Начинало светать, и звезды в этот час были особенно красивы.
Я попросил ее позвать Виолетту. Эвелин ответила, что та поспешно уехала из «Пчелы» в неизвестном направлении.
Октавия все поняла по моему внешнему виду и принялась раздавать указания. Вместе с парой девушек она перетащила меня в номер и опустила в обжигающе горячую ванную. Я не имел ничего против. Кто-то вложил мне в руку откупоренную бутылку виски. Кто-то другой, похоже, осмотрел шов на моем предплечье и решил стащить немного морфина из волшебной сумки доктора Кэмпиона. Меня спрятали, и реальность растаяла, превратившись в смесь бархата и меда. Я упал с повозки, и меня раздавило ее колесами.
– Скоро возвращаетесь домой? – Октавия выжимала воду из мочалки мне на плечи. – Обратно в Старые штаты?
От нее приятно пахло. Там от всего приятно пахло – розами и лавандой.
Я не знал, какой это был день. На панели из тикового дерева опустились тени. Это место было популярным в пятидесятых. Хорошее, должно быть, было время, когда Запад все еще был Диким. Мои губы опухли. У меня был жуткий отходняк – будто с неба на меня кусочек скалы упал.
– Ага. А вы? – сказал я.
Я понял, что снова начал страдать навязчивой идеей – возможно, даже хуже, чем когда пристрастился к опиуму. Каждый раз, когда мои зрачки расширялись, меня бросало в дарвинистские иллюзии. В состояние фуги, в котором цепочка человеческого рода быстро развивается из первой неразумной амфибии, выбравшейся на берег, во множество сутулых приматов, которыми кишат меняющиеся пейзажи, а затем превращается в безумные массы людей в пальто и платьях, населяющих каменные и стеклянные мегаполисы Земли. У меня кружилась голова.
– Я могу уехать в любую минуту.
В ушах по-прежнему звенело. Может, так было всегда.
Вершина холма, обезглавленная во время грома и пылевой бури, превратилась в пятнышко. Валуны уменьшились до разбитых кусочков, кружащихся вокруг меня, – меня чудом не стерло в пыль. Неужели это был я, словно Самсон, сражающийся с филистимлянской армией? С каждой каплей ароматического воска все становится еще менее реальным. Мои глаза стали влажными. Я отвернулся, чтобы Октавия этого не заметила.
– Сегодня заходил Томми Маллен. Вы все еще ищете его, верно?
– Вы его видели?
– Не-а. Кавана разговаривала с Дальтоном Бамоном. Он упомянул, что видел Томми на улице. Тот помахал ему, зашел в переулок и больше не появлялся. Может, боится, что вы возьмете его на мушку?
– Возможно.
Октавия продолжала:
– Глинна слышала, будто Лэнгстон Батлер умер. Прямо во сне. Полагаю, китаезы устроили ему церемонию. Преподобный Фуллер говорил что-то насчет поездки в «Сороковую милю», чтобы проследить, что профессора похоронят по-христиански, – она замолчала, продолжая разминать мою шею стальными пальцами, а затем добавила: – Мне очень грустно. Профессор был хорошим человеком. Вы знали, что он проработал костоправом три или четыре года? Помогал забеременевшим девушкам. Он был нежным, как отец. Но потом появился Кэмпион, и профессор скатился по наклонной. Очень жаль.
Я улыбнулся кисло и безрадостно.
– Но ведь его работа не ограничивалась одними абортами. Батлер помогал и детям, не так ли? Тем, которые родились здесь, на ранчо.
Октавия не ответила.
Этим детям проституток, которых выбрасывали в смоляные шахты, этим крохотным крикунам, задушенным в хтонических глубинах. Я рассмеялся:
– Несчастные случаи. Здесь, на севере, что-то не видно сиротских приютов.
Октавия спросила:
– Кстати, как будете оплачивать счет? – она вмиг похолодела. Видимо, порылась в моем пустом бумажнике.
– За оказанные услуги? Хороший вопрос, мадам.
– Вы отдали Виолетте все деньги? – в ее неверии чувствовался оттенок презрения. – Это чистой воды безумие, мистер. Зачем вы это сделали?
Комната расплывалась.
– Я не предполагал, что они понадобятся мне там, куда я собирался. Я поступил необдуманно. Но когда карты вскрыты, ставку уже нельзя отозвать.
Куда я собирался? Если повезет, то в гроб, в сырую землю. Альтернативный вариант выглядел слишком безрадостно. Я прислушивался, не тикают ли изменяющиеся клетки – это означало бы, что я сделал переход в область сверхчеловека. Проклятие: в бутылке было пусто. Я бросил ее в мыльную воду и наблюдал, как она тонет, сверкая меж моих покрытых синяками бедер.
– Там наверняка была куча денег. Вы любите ее или что?
Я нахмурился.
– Тоже хороший вопрос. Нет, думаю, не люблю. Она просто слишком хороша для того, чтобы быть среди вас, вот и все. Жаль было наблюдать, как она увядала.
Октавия ушла, даже не поцеловав меня на прощание.
26
Моя одежда хотя бы была выстирана, поглажена и аккуратно сложена.
Я одевался с таким расчетом, будто собирался на собственные похороны. Прочистил пистолет, заглянул в барабан лишь по привычке – по весу можно легко понять, сколькими пулями оно заряжено.
Проститутки побрили меня, и, если не считать синяков и мешков под глазами, я выглядел неплохо. Ноги меня не слушались. Я пошел по черной лестнице, не желая проходить через гостиную, где грохотало пианино, и звуки вечернего разврата достигли своей предельной громкости.
Снова шел дождь. Где-то через неделю должен выпасть и снег. Перед неосвещенной витриной магазина тянулись покрытые грязью дощатые настилы. Я волочил ноги, слегка сбитый с толку темнотой и порывистым ветром.
Меня ждал зловеще темный и совершенно пустой отель.
Словно восходя на эшафот, я поднялся на три лестничных пролета по скрипучим лестницам к своему номеру, повернул ключ в замке и с четвертой или пятой попытки открыл его. Зайдя в номер, сразу понял, что к чему.
Внутри воняло, как на скотобойне. Я включил лампу на комоде, и ее слабый свет захватил часть гвоздей и петель на двери ванной. В каракулях читалось:
БЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОР
Зеркало задрожало. В углу распустилось полчище теней и превратилось в башню. Хикс прошептал откуда-то из-за моего плеча:
– И снова здравствуй, Пинки.
– И тебе не хворать.
Я повернулся и выстрелил куда-то между желтой вспышкой света и новой дырой на потолке. Он схватил меня за запястье, и я выронил пистолет. Я начал болтать ногами, он сломал мой указательный палец и вывихнул локоть, но пока я ничего не чувствовал.
Хикс улыбнулся почти с теплотой и произнес:
– Я же говорил тебе, Пинки. Закрой одну дыру – и откроются другие.
Его лицо разделилось по швам, и ужасный цветок наклонился к моему свету, моему теплу.
Красная коза, черная коза Надя Булкин
Дождь шел пять дней. Поместье Гунаванов, заполненное шерстью и навозом, возвышалось над всем. Его расположение на холме спасло горную виллу от разрушительных наводнений Западной Явы, но лунные орхидеи утопали в воде, а «Мерседес» увяз в грязи. Двадцать с лишним диких коз глядели на дорогу, тянувшуюся вниз по склону. Затем начали блеять, увидев маленькую человеческую фигуру, упорно взбирающуюся на холм.
Когда Ина Крисниати одолела подъем, она была вся в грязи, но зато уже не чувствовала боли. Она прошла две мили по поднимающейся воде и в темноте. Малые и слабые – лягушки, камни, цветущие водоросли – уже ушли под воду. На полпути к холму Крис тоже почти сдалась. Она уже почти решила вернуться домой в Силилин и выйти замуж за какого-нибудь рыбака на озере Сагулинг. Но ее дед сражался на войне, был в Море Огня[31] в 1946 году – у Крис в роду были сильные люди. Когда она стала пробираться к дому, козы двинулись за ней. Своими грустными глазами-бусинками они наблюдали, как она вымыла руки под дождем и вытерла шлепанцы о коврик. Когда она позвонила в звонок, они снова заблеяли.
К двери подошла женщина. На удивление Крис, это оказалась не служанка. Под глазами у нее висели мешки, но одета она была как звезда мыльной оперы. Дом за ее спиной сверкал стеклянной пряжей и золотом. Владелец варунга[32] в Бандунге, от которого Крис узнала об этой вакансии, отметил, что Гунаванам повезло с рождения. Женщина прокашлялась.
Крис заставила себя улыбнуться, склонила голову и поздоровалась:
– Ас-саляму алейкум.
Женщине потребовалось полминуты, чтобы ответить тем же:
– Уа-алейкум ас-салям, – пробормотала она. – Вы новая няня?
Крис кивнула.
– Йа Аллах! – миссис Гунаван закатила глаза и отступила от двери. – Какая грязь. Не двигайтесь, – она накинула на Крис полотенца и подождала, пока с нее не перестало капать. – Сами знаете, вы опоздали. И, разумеется, вам придется отмыть это.
– Извините, мэм. Мой автобус сломался. Потом я не туда повернула, в Тунжукманис…
Миссис Гунаван снова закатила глаза.
– Ладно. Ваша задача – присматривать за детьми, а сейчас они уже спят. Мне нужно, чтобы вы за ними присматривали непрерывно. Мой муж уехал, а сын на прошлой неделе упал с лошади и… – она сделала глубокий вдох и согнула пальцы, усеянные украшениями. – У вас же есть опыт работы с детьми?
– У меня четверо младших братьев и сестер. Родителям приходилось нелегко, а отец болел…
Миссис Гунаван пристально посмотрела на Крис.
– Даже не думайте о том, чтобы что-нибудь стащить. Иначе пожалеете.
– Да, мэм.
– Вы ведь не трогали коз? Тех, что тут бродят?
Казалось, будто они сами хотели, чтобы Крис к ним прикоснулась: подталкивали ее, вставали у нее на пути и жалобно похрюкивали.
– Нет, мэм.
– Хорошо. И не трогайте. Только мы с детьми можем к ним прикасаться. Ой! – она вскинула подбородок. Со второго этажа донесся шепот. Вскоре на лестнице послышались шаги, а затем из тени выскочили две маленькие головки. – Вот и они. Один и второй.
Дети были похожи на парочку большеглазых малу-малу. Двое таких застенчивых приматов однажды забрались в трансформаторную будку на озере Сагулинг и сгорели вместе с оборудованием. Крис улыбнулась детям. Они не улыбнулись ей в ответ.
Миссис Гунаван не стала никого представлять.
– Уложите их в кровати, – сказала она, махнув рукой.
В детской было очень холодно, и Крис решила, что в комнате был сквозняк. Она проверила, не открыты ли окна, но тщетно. Дети сидели рядом на кровати и ели шоколадную липучку из пластиковых тюбиков. На стене у них над головами висел защитный амулет из шерсти дикой козы.
– Что-то здесь прохладно, – Крис натянула улыбку и подошла к детям. Девочка была старшей. Она была похожа на мать – особенно когда задирала подбородок так высоко, что можно было заглянуть ей в ноздри. Мальчик прижимал к себе загипсованную перевязанную руку. – Меня зовут Крис. С сегодняшнего дня я буду присматривать за вами, хорошо?
– Я Путри, – ответила девочка. – А это Агус. И ты не будешь за нами присматривать, потому что у нас уже есть кое-кто, кто это делает, – она ткнула младшего брата в плечо. – Да?
Помедлив, он энергично закивал, затем глянул на свою загипсованную руку и нахмурился.
– Правда? И кто же это?
– Няня Коза. Она заботится о нас с рождения, – девочка фыркнула. – У нас никогда не было няни.
– Что ж, хорошо, что няня Коза тоже хочет за вами присматривать. Но ваша мама хотела, чтобы кто-нибудь пришел и следил за тем, что вы больше не поранитесь и не будете падать с лошадки, – Крис улыбнулась Агусу, и тот попытался улыбнуться ей в ответ.
– Мы не можем доверять людям не из нашей семьи, – заметила Путри. – Так говорит няня Коза.
Крис вдруг подумала, почему в такой богатой семье нет прислуги.
– Хорошо, но вам не нужно беспокоиться из-за меня, – она вытерла их рты от шоколада. Маленькие малу-малу. – Я не причиню вам зла.
* * *Днем дети показали Крис стадо коз, принадлежавшее семье. То были не дикие козы, что бродили по имению и соседним диким лесам, а жирные послушные животные, которые довольно жили в загоне на заднем дворе, после чего их продавали мясникам. Они безразлично жевали траву, пока дети сидели у них на спинах и заплетали белую шерсть. Козовод Тоно проводил большую часть времени отдыхая под деревьями и таращась на Тангкубан Праху.[33]
– Разве им не нужно больше места? – спросила его Крис.
Тоно покачал головой и хрустнул костяшками. Он выкапывал затонувший «Мерседес».
– Они боятся диких коз. Те съедают всю траву.
Одна такая коза – худая, на длинных нескладных ногах, но не знающая страха, – бродила в кустах снаружи загона. Она посмотрела на Крис. С ее мордой что-то было не так.
– Эти могут и напасть, – заметил Тоно. – Зато мои гораздо добрее. Они довольны жизнью. Им даже не нужно грозить палкой, чтобы загнать в стойло.
Он дал поиграть со своей пастушьей палкой Путри, и та с серьезным видом принялась командовать животными. Время от времени она стучала их по голове за то, что они ели цветы или писали на газон, хотя от этого и не было толку.
– Я принцесса Коза! – заявила она, и брат отдал ей честь, как это делают солдаты во время парадов или как генерал отдает честь флагу.
Тоно улыбнулся Крис и зажал во рту сигарету.
Когда пришло время послеобеденной молитвы, Путри отказалась отдавать палку, и Тоно разрешил девочке оставить ее себе. И только когда семья Гунаванов села ужинать, миссис Гунаван не позволила Путри оставлять палку на столе. Убирать ее пришлось Крис.
В коридоре наверху погасла лампочка. В пятидесяти футах оттуда было окно, но из-за ливня от света луны не было толку. Крис медленно прошла в коридор, пытаясь вспомнить, которой по счету была дверь в спальню Путри. Все дверные ручки были холодными. Стены будто были покрыты воском, который пах навозом, потом и трупами. Когда Крис бросила пастушью палку на пол спальни Путри, та перекатилась к ней обратно. «Няня Коза», – подумала Крис.
Наверняка это был призрак. Возможно, несколько веков назад она тоже работала няней, как и Крис. Возможно, была голландкой. Тюремной медсестрой. Бессердечной женщиной. Возможно, с ней случилось что-то ужасное, после чего ее стали называть этим мерзким именем. Может быть, она потеряла ноги из-за несчастного случая, и врачам пришлось пришить ей пару козьих ног вместо протезов.
В конце коридора раздался стук копыт. Крис посмотрела в темноту, справа от себя. Снова стук копыт – теперь уже ближе. У себя дома она, если бы хорошо присмотрелась, различила бы фигуру человека даже в безлунную ночь. Но пока видела в коридоре лишь скопление неясных комьев, постепенно принимавших четкие очертания.
– Я тебя не боюсь, – сказала Крис, но теперь время, когда она не боялась темноты, осталось в прошлом.
Ее глаза привыкли к темноте, и она увидела нечто, стоявшее у стены. Некое подобие лица. Длинную шею. Ниже было что-то, напоминающее тело в халате, а еще ниже – лапы. Растопыренные. Грязные. С раздвоенными козьими копытами. Затем тело содрогнулось, и кожа на нем исчезла, как снятая вуаль. Под ней показалась тьма.
Крис упала на пол, перестав чувствовать свои ноги. Какой-то частью сознания она поняла, что ее трясет вот уже минут пять. Она попыталась встать, но ноги стали словно свинцовыми. Теперь уже не было слышно стука копыт – только порыв горячего воздуха. Она подняла глаза и увидела, как темнота заполняет коридор от пола до потолка – она была похожа на копоть, только гуще, тяжелее, почти как шерсть. Крис закрыла глаза ладонями.
Возможно, ты лишишься ног.
Возможно, я их обрету.
– Крис! – ее словно вытащили из воды. – Что ты здесь делаешь?
Существовал ли где-нибудь более безопасный мир? Чудовищное дыхание отступило от ее шеи. Она посмотрела сквозь пальцы. В коридоре было пусто. Только украшенные бархатом старинные вещи. Она поднялась на онемевшие ноги и, пошатываясь, двинулась вниз.
– Надеюсь, вы не были в моей ювелирной…
По-видимому, выражение лица Крис заставило миссис Гунаван замолчать.
– В коридоре погасла лампочка, – сказала Крис, не слыша собственного голоса. Лампочки были частью земного мира, который теперь не имел никакого значения. Лампочки, тарелки, люстры. Миссис Гунаван распорядилась, чтобы Крис утром рассказала об этом Тоно. Ее голос будто доносился с далекого плато. Но миссис Гунаван превратилась в пятно. Как и комната. Только дети были четко различимы. Она видела их глаза-бусинки и губы в форме сердец.
Темные существа кружились возле света фонарика. Они как бы прятались, но это было не по-настоящему – всего лишь частью игры, в которую они все играли. Крис видела их. Дети тоже их видели. Агус даже следил за их движениями пальцем, будто они смотрели представление театра ваянг.[34]
– По-моему, ты ей не нравишься, – заметила Путри, подтянув одеяло к подбородку. – Тебе следует быть осторожнее.