– Нет! – сказала Ванда, дружески положив руку на плечо Кристиану. – Это было бы ошибкой. О, не думайте, что я придаю этому большое значение. И вы мне вовсе не антипатичны, наоборот… Но подумайте сами: вы бы стали мечтать о своей Мелизанде, а я – о своем Казанове. Так не лучше ли нам мечтать о них врозь?
Он встал. Она подставила ему лоб для поцелуя и промолвила:
– Доброй ночи! Вы ведь еще придете позировать, да?
Кристиан подумал: «Она держится за свое… как все мы».
Несколько минут спустя он уже бодро шагал по улице Ренн. Стало свежо, в небе блестели звезды, и он вспомнил о мысе Фреэль и о морском ветре, который гнул ветки дрока.
XLIV
Клер испугалась, что Кристиан, разозленный ее письмом, решит ее бросить и сбежать на какую-нибудь горную вершину, окутанную непроницаемыми тучами. Но ничего такого не произошло. В день возвращения, то есть через два месяца отсутствия, она приехала домой и нашла там своего мужа. Клер поклялась себе быть спокойной и нежной. Но никогда еще ни одна клятва не выполнялась так скверно. Казалось, ее признание не только не очистило атмосферу их супружеской жизни, но окончательно отравило ее. Избавившись от своего долгого молчания, Клер компенсировала двенадцать лет подавленных желаний бесконечными рассуждениями на все ту же навязчивую тему. Каждый вечер, часам к одиннадцати, когда они оставались одни, Кристиан видел, как в его жене просыпаются ночные фурии, полные решимости преследовать его. Клер неустанно, упорно повторяла историю своих разочарований… Детские мечты… Отроческие надежды… Мюссе… Верлен… Клод Паран… Альбер Ларрак… И он сам…
– Ах, почему вы не дождались вечера нашей свадьбы!..
До чего же Кристиану надоела эта скорбная сага!
– Клер, не могли бы вы поговорить о чем-нибудь другом? Неужели вы не понимаете, что причиняете мне боль?
– А вы думаете, мне не больно?
– Да, это правда, вы причиняете боль и самой себе, но вам приятна эта боль. И вы доставляете себе жестокое удовольствие, непрестанно бередя свою рану. Я уже давно заметил, как жадно вы хватаетесь за каждую возможность помучиться и поплакать. Все плохое, все враждебное, что выпадает на нашу долю, вы еще и удесятеряете, тогда как наши успехи, наши радости вы отбрасываете, не желая их видеть. Страдание – вот единственное, что доставляет вам наслаждение. Но я-то устроен иначе, дайте же мне покой!
– Разве я виновата, что не обладаю вашим беспричинным оптимизмом?
– А разве я в нем виноват? Разве это я захотел связать мою жизнь с вашей? Вы прекрасно знаете, что я не заставлял вас разводиться и выходить за меня замуж; знаете, что, безумно любя вас, я опасался брака с вами. Я тысячу раз говорил вам это. И оказался прав. Зачем вы принудили меня к этому, если уже тогда знали?..
– Не будьте так жестоки, Кристиан, постарайтесь меня понять. Я не из тех женщин, что бросаются от одной связи к другой в поисках наслаждения. Я любила вас. Мой роман с вами был в каком-то смысле мучительным, но эта мука граничила с волшебной радостью. Я думала, что меня сковывает только сознание нашей двойной измены. Я надеялась, что «лучи волшебного светила коснутся» и нашего с вами брака.[102] И я на самом деле часто бывала счастлива, живя рядом с вами. Я и сейчас испытываю счастливую гордость оттого, что какая-нибудь идея, которую мне удавалось заронить в ваше воображение, укоренялась там, давая волшебные плоды. Подумайте о том, что некоторые из ваших произведений – мои дети, рожденные от вас, рожденные нами обоими. Разве это не прекрасно?
– Да, Клер, это прекрасно, но стоит ли портить то, что мы имеем, нескончаемыми ежевечерними жалобами на то, что вы обездолены?!
– Легко вам говорить! А я страдаю. Неужели вам, за всю вашу жизнь, не доводилось встречать женщин, обездоленных и страдающих, как я?
– Никогда!
– А Паола Бьонди? А Фанни? Разве они не говорили с вами о таких вещах?
– Никогда!
– До чего же вы слепы и безразличны, когда рядом с вами рушится другая жизнь! А вот одна женщина, хорошо знавшая Фанни, рассказывала мне…
– Клер! Неужели вы не понимаете, как ядовита ваша злоба? Вы разрушаете не только то, что было нашей любовью, – вам нужно вдобавок отравить жалкие остатки моих воспоминаний. Пусть я заблуждаюсь, принимая их за счастливые, – какое вам дело до этого? Истина, увы, кроется в другом: любое страдание, ваше или мое, для вас граничит с сексуальным наслаждением. Если бы муж каждый день избивал вас, вы упивались бы своими мучениями и с удовольствием обсуждали бы их с другими.
Эти разговоры, возобновляемые каждый вечер, становились от раза к разу все более враждебными, но поскольку Клер находила в этих словесных баталиях, как говорил Кристиан, жестокую радость, отчаяние и раздражение ее мужа возбуждали в озлобившейся женщине только одно неодолимое желание – заводить их снова и снова. Клер долго благоговела перед его творчеством, теперь же она и это начала ставить под сомнение.
– Я иногда спрашиваю себя, – говорила она, – до какой степени вы искренни в своих книгах? Вы пишете о любви так возвышенно, так изысканно, но сами-то относитесь к ней грубо и буднично. Вот вы говорите, что презираете богатство. И это правда. Но тогда отчего же тот Сильф, которым вы хотите выглядеть, после своих воздушных странствий всегда приземляется как бы случайно под сень прекрасных книг на диван, овеянный легкими ароматами, возле красивой женщины, которая потчует его медом и молоком, а нередко и толстым бифштексом с кровью?
– Согласен, но что тут дурного? Я, конечно, не обладаю гением Гёте. Но даже Гёте, который создал гораздо больше возвышенных произведений, чем я, в своей личной жизни был куда большим реалистом, чем я. Вы, кажется, боготворите Верлена? Так почитайте его биографию. Однако она не помешала ему стать Верленом. Вы восхищаетесь Толстым? Так почитайте «Воспоминания» его жены. Она была недовольна своим мужем куда больше вашего.
– Но это не доказывает, что Софья Толстая или Клер Менетрие не правы.
– Конечно, но это доказывает, что художники самые обычные люди, и только безумцы могут требовать от них, чтобы они соответствовали собственным измышлениям… Как бы то ни было, я больше не могу дискутировать с вами каждую ночь чуть ли не до утра, я просыпаюсь без сил, я не могу работать. Вы больны, Клер, ваш мозг работает вхолостую, ваши нервы натянуты до предела. Посоветуйтесь с докторами, а мне дайте жить спокойно!
Она посоветовалась с докторами. Специалисты-эндокринологи сказали ей, что она страдает железистой недостаточностью, и за огромные деньги стали впрыскивать ей новейшие гормоны. Хирурги порекомендовали операцию. Врачи, руководившие психиатрическими клиниками, расхваливали эффективность пребывания в своих заведениях. Клер попробовала ходить на сеансы психоанализа у Маролля, но очень скоро разочаровалась в нем.
– У него ничего не получается, – жаловалась она Кристиану. – Он только измучил меня. На следующем сеансе я просто пошлю его к черту.
Кристиан предпочел самолично передать ее слова врачу.
– Очень рад, что она так решила, – сказал тот. – Она непременно желала сама руководить процессом. Я ничем не смог ей помочь.
Пользуясь частыми отлучками жены, Кристиан стал почти каждый вечер уходить из дому без нее. Он встречался с прежними своими подругами, которые были счастливы, что могут снова курить фимиам перед этим алтарем, так долго недоступным для них. Кристиан признался Эдме Ларивьер:
– Я очень беспокоюсь за Клер. Вы даже не представляете, как мне тягостна совместная жизнь с ней. Она стала эгоистичной, мрачной, вздорной, совершенно равнодушной ко всему, что происходит вокруг нее.
– Бедный Кристиан! – воскликнула Эдме. – Могла ли я подумать, когда приглашала вас на обед с этой прекрасной русалкой, что она превратит вашу жизнь в кошмар!
– И все же… – начал он.
– Нет-нет, – прервала его Эдме, – никаких «все же»! Она действительно превращает вашу жизнь в кошмар. Ну что ж, избавьтесь от нее. На таких женщинах, как Клер, не женятся, а если уж такое несчастье произошло, нужно развестись!
– Я уже думал об этом, – признался Кристиан, – но мне кажется, я не смогу обходиться без нее.
Эдме возмущенно передернулась:
– Нет, я решительно отказываюсь понимать мужчин! По крайней мере, не позволяйте ей вредить вашему здоровью и вашей работе. Бедный мой Кристиан, вы выглядите так, словно с того света явились.
– Да я и впрямь явился из ада, – сказал он, – только мне не удалось привести за собой Эвридику.
Эдме вспомнила злую реплику Суде в адрес Кристиана: «Его следует есть под соусом из мифов», но тотчас устыдилась и продолжала нежно, по-матерински утешать его.
Некоторое время спустя в жизни Менетрие появилась другая женщина, совсем уж неожиданная, – Роланда Верье. Клер узнала об этом от Сибиллы, которая нанесла ей визит и, не подозревая ничего худого, сообщила свежую новость:
– Как странно, правда, лапочка, что твой второй муж так часто видится с Роландой, с которой поссорился твой бывший! Просто умора!
Клер вздрогнула от неожиданности:
– Что?! Кристиан встречается с Роландой?
– А ты и не знала? Нет, серьезно? Тогда извини, я очень сожалею, что проговорилась. Я была уверена, что тебе это известно, ведь он и не думает скрываться. Как-то я зашла повидать Роланду в отель «Мёрис», где она остановилась на четыре месяца, и застала там Кристиана – он расположился у нее в номере, как у себя дома: со своим кофе, медом и красными розами. В тот день он преподнес ей чудесное издание «Мерлина и Вивианы» с иллюстрациями Дали. И Роланда читала ему вслух. Да-да, лапочка, трудно поверить, но это чистая правда! Роланда читала ему вслух, старательно, как школьница, «Надгробные речи» Боссюэ.[103] Ну, как тебе это нравится?!
– А где же Кристиан познакомился с Роландой?
– Да он сто лет с ней знаком, ты же знаешь. Прежде он встречал ее у Эдме Ларивьер и у меня.
– И как же он теперь ее отыскал?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – ответила Сибилла. – Но, судя по характеру Роланды, могу допустить, что это она проявила инициативу.
– Ну, хватит с меня! – злобно воскликнула Клер. – Почему эта женщина меня преследует? Сначала она отняла у меня Альбера, а теперь хочет отбить Кристиана?
– Послушай, Мелизанда, будь справедлива. Роланда никогда не ссорила тебя с патроном. Патрон вернулся к ней только потому, что ты сама от него отступилась. Что касается твоего поэта, я уж не знаю, чем она его взяла. Но самое непостижимое – это то, что она совсем не стареет. Впрочем, и о тебе, моя лапочка, этого тоже не скажешь. Вот у меня уже и морщинки вокруг глаз появились, а вы обе выглядите замечательно.
– Особенно я! – с горечью отозвалась Клер. – Да у меня сердце дряхлой старухи.
На самом же деле Роланда с извращенным злорадством узнала от Роже Мартена о том, что брак Клер и Кристиана «дал трещину», и сочла, что будет очень пикантно одержать вторую победу над Клер. Кристиан был знаменит и, следовательно, представлял собой завидную добычу. Она подстроила встречу с Кристианом в доме Ванды Неджанин, где Клер никогда не бывала, и под тем предлогом, что на улице бушует гроза, привезла его с Монпарнаса домой в своей машине. Потом пригласила заходить к ней в отель «Мёрис». В других обстоятельствах Кристиан, вероятно, и поколебался бы. Но с тех пор, как его терзала домашняя эриния, ему было необходимо обрести уверенность в себе, а Роланда, как никакая другая женщина, обладала умением хвалить мужчин без зазрения совести.
– Милый Кристиан, – сюсюкала она, – как я рада видеть вас у себя, наедине со мной. Я обожаю ваши книги! Вот уже десять лет, как я мечтаю узнать вас поближе, чтобы послушать рассказы о вашем творчестве. Но я не осмеливалась… ваша жена так пугает меня. Да-да, уверяю вас, я очень боюсь Клер. Она меня не любит… ах, совсем не любит, и я не могу ее упрекнуть в этом. Бедная крошка когда-то попыталась отбить у меня мужчину и потерпела поражение. Поэтому она до сих пор злится на меня, и это вполне естественно. Но давайте не будем говорить о Клер. Ведь меня интересуете только вы. Каковы ваши дальнейшие замыслы? Над чем вы сейчас работаете?
– Над несколькими эссе.
– Какая прекрасная мысль! Я обожаю эссе! И о чем же они? Расскажите, прошу вас. Мне не терпится узнать!
И Кристиан несказанно наслаждался трогательным вниманием слушательницы и соблазнительной доступностью женщины.
Франсуа Ларивьер пришел к Клер, чтобы от имени Ларрака обсудить с ней будущее Берти, и она пожаловалась ему на Роланду, сердито сказав:
– Когда-нибудь я ей выскажу прямо в глаза все, что я о ней думаю. Почему она так упорно старается разрушить мое счастье и в первом, и во втором браке? Что я ей такого сделала? Пускай спит, если уж ей так неймется, со всеми мужчинами Франции и Польши, но я хочу, чтобы она оставила в покое моего мужа!
Помолчав, Ларивьер сказал:
– Послушайте, Клер, честно говоря, мне трудно вам сочувствовать. Роланда не отбивает у вас мужей: вы сами их ей отдаете. Если кто-то и посягает на ваше счастье, то это вы, и никто больше. Чего вы желаете? Когда-то вы были замужем за человеком в своем роде выдающимся и оттолкнули его своей холодностью. И не убеждайте себя, что он вас бросил бы, даже если бы вы не выказали ему отвращения. Патрон и сейчас отзывается о вас с восхищением и уважением.
– Ах, мне тоже случается сожалеть об этом, – ответила Клер. – Как-то вечером, когда у нас ужинали члены франко-американского комитета, я слушала речь Альбера и была поражена его острым аналитическим умом и странной красотой его глаз.
– Да, милая Клер, но теперь вы признаёте ценность этих достоинств лишь потому, что потеряли их. Позвольте же дать вам совет. Вы разбили свой первый брак, но вам необыкновенно повезло со вторым – совсем другим, но таким же блестящим. Все женщины мечтают отнять у вас Кристиана Менетрие. Так не отдавайте его им, иначе вам еще раз придется горько пожалеть об этом.
Клер подалась к Франсуа, глядя на него горящими глазами:
– То, что вы сказали, я и сама твержу себе каждый день! Я хотела бы переделать себя, но как?
– Это можете сделать только вы одна. Я думаю, вам следовало бы отказаться от грез – сверхчеловеческих и нечеловеческих – и попытаться терпеливо строить простое человеческое счастье. Видите ли, жизнь, несмотря на свою кажущуюся сложность, очень проста. Иногда достаточно расхрабриться и резко повернуть руль. Судно может опрокинуться, а может и остаться на плаву. Во всяком случае, для вас настало время принять героические меры для своего спасения.
Ларивьер ушел, а Клер еще долго размышляла над сказанным. «Он прав, – думала она, – я просто обезумела. Бог дал мне все, о чем можно мечтать, а я все испортила. Теперь нужно спасти то, что еще может быть спасено. Я должна любыми средствами избавиться от того, что Маролль называет „механизмом саморазрушения“. Мой злейший враг – я сама. Но теперь кончено. Я не позволю Кристиану, которого люблю, которого боготворю, бросить меня ради какой-то Роланды».
И Клер, словно очнувшись от долгого похмелья, начала хладнокровно, методично раздумывать над планом кампании: «Прежде всего, никаких упреков, которые могут толкнуть моего бедного Кристиана, в том состоянии, до которого я его довела, на разрыв. Может быть, мне даже лучше уехать из Парижа, серьезно проанализировать свои чувства, восстановить прежнее душевное равновесие, вернуться успокоенной и снова завладеть им. Правда, уехать – значит оставить поле сражения Роланде. Ну и пусть! По возвращении я уж как-нибудь заставлю его забыть о ней».
На следующий день она объявила Кристиану, что доктор Крэ рекомендовал ей несколько дней абсолютного покоя и что она намерена провести их на юге, в Валескюре.
XLV
Дневник Клер4 декабря 1937. – Долгая пешая прогулка в горах Эстереля. Сосны и утесы. Голые, чистые гребни гор. Прекрасное одиночество. Размышления. Усилие, чтобы подвести итоги. В чем заключалась моя главная ошибка? В том, что я требовала от жизни и от людей совершенства, которое им несвойственно. Нужно найти в себе мужество отказаться от заблуждений, признать свое поражение, перевернуть страницу и все начать сначала. Способна ли я на это? Думаю, что да, надеюсь, что да, потому что теперь страстно желаю не потерять мужа. Роланда оказала мне хотя бы эту услугу – показала цену того, чем я владею.
5 декабря 1937. – Господи, даруй мне силу стать простой! Господи, даруй мне силу стать доброй! Господи, избавь меня от постыдной заботы о самой себе! Господи, позволь мне забыть свои страдания и осознать, какие страдания причиняю я другим. Дай мне силы жить в Тебе и для Тебя, а не в себе и не для себя. Дай мне силы понять, что́ меня мучит и чем я могу ранить других. Господи, я чувствую, что готова встать и идти за Тобою. Так протяни мне руку Твою! Укажи мне верный путь! Тебе ведом мой грех, Господи, – это гордыня. Я страдала от нее с самого детства. Возмечтала о том, чтобы стать больше чем женщиной. Теперь я поняла свою ошибку: до того как стать больше чем женщиной, нужно согласиться быть просто женщиной, смиренно принять долю супруги и матери. И я постараюсь, Господи, я обещаю Тебе, что постараюсь. Сегодня, 5 декабря 1937 года, я торжественно клянусь, что исправлюсь – ради себя, ради Тебя!
Вечером того же дня. – О мой обожаемый Верлен, чьи стихи и здесь со мной, как прежде; кто так верно выражал некогда мои мечты, – только ты сможешь сейчас так же верно выразить мое раскаяние.
«Верлен был дурным человеком» – так говаривала мисс Бринкер. О да, моя дорогая мисс Бринкер, и я тоже, тоже была дурной женщиной. Но все же теперь, как и он, «я вся в слезах от радости волшебной».[105]