– Ты наказанный, – сказал он мне утвердительно. – Меня предупредили. Жить нам придется вместе, а работать ты будешь отдельно от нас. Твой сектор крайний правый, я покажу. На чужое поле не лезь, худо будет. Не боись, твой сектор нормальный, не лучше и не хуже других. Постараешься, так норму выполнишь. Выходим через два часа – ребятам надо подогнать амуницию.
– Я пойду сейчас, – сказал я, поднимаясь с усилием.
Хлюст легонько толкнул меня в грудь, отчего я опрокинулся на лежанку.
– Никуда ты сейчас не пойдешь. Ты пойдешь с нами, и я покажу тебе твой сектор. Я не хочу, чтобы моя бригада видела, как ты мародерствуешь на нашей территории. Быть может, мне тогда придется разрешить им побить тебя, чтобы они не сделали тебе какой подлянки в целях воспитания. Переборщить могут. Тебе очень нужен дефект в скафандре?
– Не очень, – сказал я. – Понял. А кто за меня платину добывать будет? Я за еду работаю, и то еще ее не видел…
– Харчами поделимся! Вот спирта не проси – у самих мало. Контрабанда. Не нажраться, а так, усталость снять… Кстати, это ты перед Лазом булыжников набросал? Убери, нечего мусорить. Большую кучу рядом видел? Туда их. Пустая порода.
– Совсем пустая? – тупо спросил я.
– Совсем. Сурьма, висмут, свинец и немного серебра. Когда этой дряни наберется побольше, построим из нее ветрозащитную стенку возле купола, а пока пусть полежит в террикончике. Да ты не переживай, иной раз и старики ошибаются…
Я убито промолчал. Ни с того ни с сего Хлюст подмигнул мне.
– А я вообще заметил, что ты свинья, парень, – сообщил он, – не мог тут прибраться. Хлев, а не жилище.
– Не мог, – ответил я с вызовом.
– Первый раз на Грыже?
– Первый.
– Тогда понятно. Не привык еще. По первости с людьми всякое бывает. А на Витька не обижайся, он тоже тут первый раз. Племяш. Сестра упросила взять оболтуса, пока он с криминалом не связался. Сам бы я его ни за что не взял – больно тяжел, трудно ему будет. Он качок, мяса много, а толку чуть. Грыжа любит сильных, но легких. Гляди! – Без особых усилий Хлюст несколько раз подпрыгнул на корточках, как каучуковый мячик. – Понял? – Тут он поманил меня пальцем и, нагнувшись к моему уху, зашептал: – Есть к тебе одна просьба. Увидишь, что Витьку плохо, – помоги ему. Если случайно увидишь, конечно. Мы широко расходимся, один другого не всегда видит, а случиться с человеком может всякое. И с Витьком, и с любым другим. Да ты это сам, наверное, уже понял. Ты не обязан нам помогать, но ты помоги, а за мной не пропадет. Лады?
Я кивнул. Быть может, Хлюст был и прав. А если нет, формальное согласие меня ни к чему не обязывало. Кто там разберет: видел – не видел?
Глава 6
До заката я сумел сделать три ходки. Моя делянка оказалась открытым в бесконечность сектором, справа и слева ограниченным приметными скалами. Хлюст сдержал слово: мой сектор оказался не лучше и не хуже соседних. Хлюст также намекнул, что ближе километра от купола уже не осталось ничего стоящего и что наиболее выгодные в настоящее время места добычи находятся на расстоянии от полутора до двух километров. Дальше лежали еще более богатые места, но добываемый там металл, по словам Хлюста, не оправдывал затрат сил. В это легко было поверить.
Перемещать выход Лаза на Луне Крайней не умели. Возможно, рассчитывали на меня, но я не оправдал надежд. А стало быть, с течением времени ходки будут все удлиняться и удлиняться, а добыча падать, пока, наконец, инженеры Корпорации не изобретут какой-нибудь разборный тягач, по частям пролезающий в узкую дыру Кошачьего Лаза…
В мой сектор никто не совался, и я тоже не приближался к условной черте. Очень скоро я убедился в том, что бригада старателей устроилась куда лучше меня, надрывающегося под тяжестью самородков. Двенадцать человек сносили добычу не к Лазу, как я, а к разборной тележке, привезенной ими с собой. Тринадцатый выполнял функцию ломовой лошади, а четырнадцатый вообще не вышел «в поле», оставшись дежурным по куполу. К закату у Кошачьего Лаза громоздилась настоящая гора – не в тринадцать, а, наверное, в тридцать раз массивнее моей жалкой горки. Эверест рядом с болотной кочкой.
С трудом подавил я мучительное искушение пополнить кочку двумя-тремя самородками с Эвереста. Не знаю, почему я не сделал этого. То ли гордость взыграла, то ли не хотел попасться на воровстве. Глупо, да?
Утром исчез почти весь Эверест и половина моей кочки. Получалось, что я опять натаскал не того, чего надо… Выть в голос я не стал, зато едва не искрошил зубы напрасным скрежетом. Придавленная камнем записка извещала о том, что на сей раз мне удалось собрать 15,107 кило платины. Мой гонорар остался прежним – вода и воздух.
Кто сказал, что худо сидеть на хлебе и воде? Да это рай земной! Можно жевать. А главное, можно СИДЕТЬ!
Я вдруг почувствовал, что голоден, как волк, третью неделю подряд не видавший лосиного следа. Как медведь-шатун, не встретивший за ползимы скитаний ни одного лесника. Как клоп в давным-давно остывшей перине. Организм «включился» и напоминал, что внутренних ресурсов надолго не хватит.
Накануне Хлюст и вправду поделился со мною едой – безвкусным месивом неизвестной природы, заправленным в тюбик. В моем положении не стоило изображать гордеца – тюбик я взял, пропустив мимо ушей хамское замечание Витька, взял и высосал без остатка. Но все хорошо в меру. Сегодня я был готов хоть сдохнуть, но отработать свою еду. Сделаю норму – и пусть Витек не обижается, если в ответ на обвинение в нахлебничестве я заставлю его подавиться собственными зубами. Не сделаю – мне же хуже. Пусть он тогда издевается надо мной и занимает мою койку, я это заслужил.
Вчера я топтался возле оси своего сектора – сегодня решил попытать счастья ближе к краю и первую порцию платиноидов набрал довольно быстро. Вторая ходка едва не убила меня – мне попался крупный самородок, едва поместившийся в набрюшном кармане, и я, наверное, представлял собой потешное зрелище, ковыляя к Лазу походкой женщины, беременной тройней и притом на десятом месяце. Понятно, что потешным оно было для кого угодно, кроме меня.
А на третьей ходке все и случилось.
Приходилось ли вам ощущать землетрясение? Мне – ни разу, поэтому я только удивился и подосадовал, когда почва выскочила из-под меня, но нисколько не испугался. Есть, кстати, очень хорошее средство от всяческих страхов – сильная физическая усталость. Даже лучше водки. Я понимал наполеоновских солдат, которые садились и замерзали насмерть, потому что не могли больше брести по снежной русской пустыне. Убежден, им не было страшно.
Из всех пакостей природы землетрясение – самая пакостная пакость, иррациональная, что ли. Ни земная, ни инопланетная твердь отнюдь не море, ей не положено колыхаться волнами. Какой нормальный человек (геофизики не в счет) помнит, что ежедневно топчется фактически по пенке в киселе? Не должен он это помнить, не обязан. К дьяволу такую твердь, в девятый Дантов круг ее за обман ожиданий…
Я лежал навзничь, почва подо мною ходила ходуном, и острые камни то и дело поддавали мне в поясницу. Шагах в двадцати с пушечным громом раскололась и рухнула скала-обелиск, дождь мелких осколков пробарабанил по шлему. Странные зарницы плясали в небе – или у меня начались галлюцинации?
Чего не знаю, того не знаю. Знаю только, что когда толчки утихли и я взгромоздился на ноги, никаких зарниц уже не было, а местность была как местность. Кое-где, правда, расползались облака пыли, а на месте скалы-обелиска в земле зияла свеженькая трещина, но в целом ландшафт устоял. Несомненно, устоял и купол, не говоря уже о Кошачьем Лазе. Ведь когда он закрыт, его просто нет, стало быть, нечему и ломаться. И все мои способности любимца техники здесь ни к чему. Не забарахлил ни разу скафандр, ну и ладно…
Хотелось вызвать по радио Хлюста и спросить у знатока Клондайка-Грыжи, как часто здесь трясет и следует ли ждать повторных толчков. Хотелось, но не моглось – скафандр мне достался из списанных, с выдранным передатчиком. Выдран был и пеленгатор, из-за чего я едва не заблудился в первую ночь. На акустику техники Луны Крайней не польстились – в случае чего я мог кричать, и глас вопиющего в пустыне услышали бы на расстоянии метров до ста.
Ни одной человеческой фигуры в поле зрения. Какой смысл орать, если не услышат?
Отложив вопросы на потом, я двинулся в обход трещины. В общем-то я почти не сомневался, что сумею перепрыгнуть ее даже с грузом самородков на брюхе, однако «почти» меня совершенно не устраивало. Чего доброго, осыпятся края или как раз во время прыжка последует новый толчок… Спасибо, не хочу. Умный в яму не пойдет, умный пойдет в обход, как нормальный герой… Да, герой, потому что может заставить себя сделать крюк, раз сто перенести на шаг вперед налитую ртутью ногу… Нет ничего страшного в том, что я уже иду по чужому сектору, – всякий может удостовериться, что я просто гуляю, а не собираю платину… вон, кстати, неплохой самородок…
И тут я увидел человека. Лежащего. Неподвижного.
Будь он присыпан пылью, я бы его, наверное, не заметил. Глаз старателя ориентирован на блеск; все, что не блестит и валяется индифферентно, не представляя угрозы, для него не существует. Зрительный рефлекс вырабатывается очень быстро, как у грибника. Продолговатая глыба самородного серебра, неподъемная и никчемная, – вот о чем я подумал в первое мгновение. А во второе понял: блестит скафандр.
Только такого приключения мне и не хватало, откровенно говоря!
Жив он или нет? Человек лежал ничком, уткнувшись в грунт забралом шлема, и мне пришлось сначала опуститься на колени, затем высыпать из набрюшника самородки, а потом попытаться перевернуть лежащего. Минут пять я пыхтел, пока, наконец, не справился с этой задачей. Ну почему для работы на Грыже не выведут специальную человеческую породу легковесов-крепышей?
Человек был жив. Дышал. А что без сознания, так это с людьми бывает. Даже с такими гадами, как Витек.
Не стану повторять те слова, которые я произнес, когда узнал его. Худшее случилось. Выбор? Да, выбор у меня был…
Пройти мимо. Какой такой Витек-племянник? Не знаю, не видел, не понимаю, о чем вы говорите… Почему я должен спасать эту толстозадую гориллу? Он бы стал меня спасать? Да неужели? Он бы жалел, что скафандр не позволяет ему нагадить на меня, а позволяет только перешагнуть через тело, предварительно попинав его. Что еще остается делать, если ткань скафандра поверженного врага практически невозможно продырявить, а стекло шлема вряд ли треснет, сколько ни лупи по нему самородком?
Без сомнения, этот скот полагал, что наша разборка еще впереди. Сегодня утром, фыркая после моего первого на Грыже умывания, я обнаружил на своей надувной лежанке вонючую кучку. Витек лыбился и смотрел на меня с интересом. Остальные старатели, похоже, не собирались вмешиваться.
А зря. Холодная ярость – это вам не шуточки. В таком настроении не учат безнадежных кретинов уму-разуму – их убивают, причем не сразу.
– Кто? – хлестнуло под куполом. Появившийся из кухни Хлюст мгновенно понял, что сейчас произойдет. Он был очень серьезен.
– Кто?!
Ухмыляющийся Витек развел руками. Остальные прятали глаза. У каждого вдруг нашлось неотложное дело.
– Ты. – Палец Хлюста указал на племянника. – Выброси себе подобное и вымой койку с порошком. Порошок в санузле.
– Чего? – делано возмутился Витек. – Я-то тут при чем, в натуре?
– Съешь, – негромко проговорил Хлюст, но так, что даже у меня побежали по спине мурашки.
Кто-то взгоготнул. Витек, напротив, погасил ухмылку, растерянно оглянулся, ища поддержки, не нашел и, прогундосив «да ладно…», поволок оскверненную лежанку в санузел.
«Забудь», – сказал мне Хлюст. И я забыл бы, будь я уверен, что утренняя выходка племянничка – последняя. Жаль, я не увлекаюсь сказками. По-моему, клинических подлецов лучше всего лечить в травматологических пунктах.
Даже сквозь тонированное стекло я видел отекшее багровое лицо Витька. Было отчего взбелениться: этот кретин пострадал даже не от землетрясения – он элементарно словил тепловой удар!
Ну почему я не рискнул перепрыгнуть через трещину! И риск-то был маленький! Не дал бы крюка по чужому сектору – ничего бы и не увидел. Почему я такой осторожный болван!..
Была бы у меня рация, я бы вызвал подмогу. Очнулся бы Витек хоть на минуту – подмогу бы вызвал он сам. Но рассчитывать на это не приходилось. Еще мне пришло в голову оставить Витька тут, а самому отправиться за людьми. Разве моя вина, если он за это время отдаст концы?
А ведь, ей-богу, отдаст…
Включив внешний динамик, я исступленно заорал о помощи. Ответа не было. Тогда я стал скверно ругаться, настраиваясь на адову работу и ужасаясь тому, что мне предстоит. Честно признаюсь: я не решился бы взяться за дело, если бы не знал, что в любой момент могу бросить его и сбежать.
Для начала я опустошил набрюшник Витька и высыпал его добычу рядом с моей. Затем попытался приподнять тело. Нечего было и пытаться взвалить его на плечи – я понимал, что на это у меня не хватит сил. Мне удалось только посадить его, обхватить под мышки и поволочь, пятясь задом наперед.
Меня хватило шагов на пятьдесят. Придерживая тело в сидячем положении, я долго, целую минуту отдыхал, недоумевая, почему у неба багровый оттенок. Колени противно дрожали, руки тоже. Сердце прыгало, как бабуин в клетке. Новый рывок, следующие полста шагов и снова отдых, багровые круги перед глазами, трясучка в конечностях и скачущий в груди бабуин. Почему нет воздуха?.. Я нащупал кран, увеличил подачу. Стало чуть-чуть легче.
Кажется, у бурятов был когда-то такой спорт – бег с тяжелыми камнями. Но я не бурят. И не мазохист. Лоснящиеся, как лаковые штиблеты, воины Чаки Зулу могли запросто отмахать без отдыха пятьдесят и более километров по африканской жаре. Но я не зулус. Вибрион я. Микроб с хвостиком, да и то хвостик мне обкорнали.
Хватит ли мне сил дотащить груз – я уже не воспринимал Витька как живого человека – до купола? Ясно, что нет. Ни сил не хватит, ни воздуха в скафандре…
Странно, что мне так и не пришло в голову оттащить Витька в тень какой-нибудь скалы и пойти за подмогой. Чугунная тупость прочно обосновалась в моей голове – ни одной мысли, тем более здравой. Только крик погонщика: тащи! тащи! тащи! – и ответный, послабее, стон протеста…
«Худо тебе?»
«Не спрашивай…»
«А будет еще хуже. Чего встал, лодырь? Тащи!»
«Не могу… Нет…»
«Да!!!»
После какого-то по счету рывка я упал, едва не заплакав при мысли о том, что мне придется снова поднимать лежачего. Обезумевший бабуин рвался вон из клетки. В коленных суставах какой-то садист усердно ковырял не слишком острым ножом. Языком я ощутил что-то сладковато-соленое, липкое. В носу лопнул сосуд, и кровь, смешиваясь с потом, текла по подбородку. Я так удивился, что даже прозрел, и багровый туман ненадолго сдуло ветром. Сроду у меня не шла носом кровь, со мной из-за этого и в интернате никто не соглашался драться до первой крови, не то что со Стерляжим; со мною дрались без правил…
«Значит, финиш?»
«Ничего не значит! Вставай!»
«Не могу…»
«Тебя кто-нибудь спрашивает, можешь или нет? Вставай!»
«Уйди. Есть же пределы…»
«Есть. Но ты еще можешь встать. Заставь себя встать, если ты не такое же животное, как этот Витек. Ну!»
«Я… животное. Только отстань».
«Ты лгун и лодырь. Я тебя насквозь вижу. Майор Берш, встать!» – Голос почему-то генерала Бербикова.
«Пошел ты на…»
«Никуда я не пойду, а вот ты пойдешь. И потащишь…»
Наверное, я все-таки встал и потащил Витька. Не помню. Помню вкус крови во рту и вернувшийся багровый туман. А может, все это мне приснилось, потому что ко мне в конце концов пришел сон, и я хотел с разбегу ринуться в него, как в омут, хохоча от радости во все горло, но сумел только по-крокодильи грузно сползти на брюхе, обрушив береговой откос…
На следующий день я лежал в куполе, а Хлюст втирал в мои суставы какую-то желтую мазь.
– Больно? Ничего, терпи. Коленки – это, мой друг, не шутка, помял хрящи – и готов инвалид. А ну-ка попробуй согнуть… Нет? Тогда не надо, тогда лежи так… Сегодня поваляешься, я тебе мазь оставлю, будешь смазывать через каждые полчаса, а завтра встанешь. Первый день, конечно, поработаешь вполсилы, а там посмотрим…
– Мне нельзя вполсилы, – морщась, возразил я, – и до завтра тянуть нельзя. Надо сегодня…
– Это почему? – с удивлением спросил Хлюст.
Вопрос вывел меня из себя.
– Жрать, пить и дышать не дадут, вот почему! Я каторжник!
Хлюст прищурился:
– Кто это тебе не даст? Мы, что ли, тебе не дадим? Заменишь нам Витька, мы его эвакуировали. Он сейчас, наверное, уже на «Грифе». Плох, но выживет. А ты, парень, ничо! Почти километр Витька на себе пер, а главное, вовремя отрубился, у самого края трещины, там мы вас обоих и нашли. Ничего уже не соображал, да? Еще бы шажок – и сам понимаешь… дна у той трещины никто не разглядел. В общем, так: со вчерашнего дня ты в нашей бригаде, так решило большинство. С твоей стороны возражений нет?
– На кой я вам? – вырвалось у меня.
– А уж это нам решать, – твердо возразил Хлюст, – мы и решили. Двенадцать «за» при одном воздержавшемся. Я спрашиваю: ты не против?
– Нет. Только вам этого не позволят.
– Кто нам не позволит? – усмехнулся Хлюст. – А? Мне просто очень интересно: кто может нам здесь что-либо не позволить? Это их планета? Платина – их, а планета – наша, что хотим, то и делаем. Пока мы здесь, ты с нами, и свое слово за тебя мы кому надо скажем. Собственно, уже сказали, но не грех и повторить…
– Спасибо, – сказал я. – Не забуду.
– А и забудешь, так не беда, – нелюбезно проворчал Хлюст и полез в скафандр. – О себе мы тоже не забываем. Мы ведь на сдельщине, нам процент идет, а тебе шиш. Нам тебя взять – прямая выгода… Выпить капельку хочешь? Могу налить двадцать граммов. Нет? Ну, лежи, поправляйся. – Он надел шлем и загремел запорами тамбура.