– А и забудешь, так не беда, – нелюбезно проворчал Хлюст и полез в скафандр. – О себе мы тоже не забываем. Мы ведь на сдельщине, нам процент идет, а тебе шиш. Нам тебя взять – прямая выгода… Выпить капельку хочешь? Могу налить двадцать граммов. Нет? Ну, лежи, поправляйся. – Он надел шлем и загремел запорами тамбура.
В его словах была правда. Но было и вранье, я знал это точно. Отчего же Хлюст сразу не взял меня в бригаду, если бригаде от того одна выгода? Почему взял теперь? Ну то-то.
Не было такой мышцы, которая у меня не болела бы. Встану завтра? Ой, вряд ли.
Я ощупал живот. Никакой свежей грыжи не прощупывалось, и на том спасибо. А боль в мышцах и суставах… боль пройдет. Надо только не шевелиться. Погружаясь в сладкую дрему, я еще успел подумать о том, что, кажется, сдал какой-то важный экзамен, сам того не заметив, – но мысль была мимолетная и не вела ни к какой практической пользе.
На следующий день, вопреки своим собственным словам, Хлюст велел мне остаться в куполе за дежурного, и у меня хватило ума не возражать. Двигался я все еще плохо, и коленные суставы побаливали, несмотря на мазь. Отдых оказался кстати, хотя в строгом смысле отдыхом не являлся. Я прибрался в куполе и к закату сервировал стол, то есть разложил по лежанкам тюбики и баночки из усиленного космического рациона, в котором, как говаривала моя «мама», калории и витамины так и кишат. Словом, комбикорм. Обеда у старателей не было, да и какой обед при пятнадцатичасовых сутках? Зачем он?
День прошел, и потянулись уже совсем другие дни, адски тяжелые, но наполненные хоть каким-то подобием смысла. Я по-прежнему собирал металл, но таскал его уже не к Кошачьему Лазу, а сносил, как все, к тележке. Иногда мне выпадало работать откатчиком, то есть ломовой лошадью в упряжке. О плане побега я не забыл и даже дополнил его кое-какими деталями, но теперь у меня просто не было времени, да и сил тоже. Лаз открывался ночью, когда я дрых без задних ног. И никто не мог дать мне гарантию, что мой ночной выход из купола остался бы незамеченным. Оставалось ждать.
Однажды после ужина Хлюст подсел к моей койке. Почти все, поев и из последних сил проделав над скафандрами обязательные профилактические процедуры, уже спали, извергая вперемежку с храпом тяжелые стоны. Едва слышно гудела система воздухоочистки, тщетно пытаясь бороться с кисло-пряной вонью немытых тел. «Не курорт», – вспомнил я слова Стерляжего. Смешно. Что он знает о не-курортах?
Один Хлюст чувствовал себя здесь, как рыба в воде. И сидел он не на заду, а на корточках – это после рабочей смены!
– Я не хотел спрашивать, – сказал он. – Строго говоря, это не мое дело. Мне просто любопытно, а вообще-то ты можешь не отвечать. За что тебя наказали?
– Шпионаж и диверсия, – ответил я, решив, что скрывать истину не имеет смысла. К тому же Хлюст мог просто-напросто врать о своей неосведомленности и испытывать меня.
– Ну и ну, – только и сказал он и полез пятерней в затылок. – Не сочиняешь?
– Нет.
Хлюст долго чесал в затылке, морщился и крякал. Потом спросил:
– А зачем?
– Тебе не понять.
– Это уж точно. Мне просто интересно: кто тебе мог посулить бо€льшую выгоду, чем ты мог получить в Корпорации?
– По-твоему, все измеряется личной выгодой? – парировал я.
– А как же! – Хлюст даже привстал. – Именно выгодой и именно личной. Кто сказал, что выгода обязательно должна быть материальной? Деньги – частный случай… Войны выигрываются только тогда, когда каждый солдат видит личную выгоду в уничтожении противника. Отстоять свой дом – чем не выгода? Террорист-камикадзе, и тот идет на смерть из личной выгоды – ну понимает он ее так, что взять с недоумка. Гурии райские ему под анашой мерещатся. А слава, уважение, право заниматься любимым делом, возможность пощекотать себе нервы, простое удовлетворение любопытства – не личная выгода? Кому что нравится. Для кого-то выгода – услышать приказ и испытать священный восторг. А для кого-то наедаться досыта хотя бы через день, иметь фанерную хибару и наплодить кучу золотушных детей – такая личная выгода, что он за нее кому угодно башку открутит. Вот мне и любопытно: какая твоя выгода?
– Да в общем-то никакой… – неохотно признал я, подумав. – Так, ерунда всякая, возня мышиная…
– Ну и дурак, – безжалостно констатировал Хлюст.
– Сам не лучше, раз с дураком разговариваешь, – огрызнулся я. – Получишь по уху – себя вини, какой с дурака спрос? Отстань, я спать хочу…
Больше мы к этой теме не возвращались.
Геология никогда не входила в круг моих интересов. Теперь Хлюст учил меня азам:
– На планете нет свободного кислорода, так? Значит, нечему окислять металлы, которые почему-либо оказались на поверхности… Погоди, не перебивай. Я без тебя знаю, что в вулканических газах есть кислоты и ангидриды. И все-таки любой кусок самородного серебра, меди, висмута или сурьмы очень долго лежит здесь неокисленным. Кроме того, тут полно сульфидов и теллуридов, многие из которых имеют металлический блеск…
Не забираясь глубоко в научные дебри, он учил меня главному: выбраковывать ненужные самородки с первого взгляда, не нагибаясь и не присаживаясь на корточки, чтобы рассмотреть их подробно. Не скрыл он и того, что сам иногда делает ошибки, правда, раз в пятьдесят реже, чем новички вроде меня.
– …фонари не нужны, потому что мы работаем только днем. Жарковато, ничего не поделаешь, зато самородная ртуть днем жидкая, да и с прочими металлами при ярком свете определиться легче…
Хлюст касался теории только тогда, когда она имела практическое применение. В отличие от геологически спокойной Луны и понемногу успокаивающейся Земли, Грыжа была тектонически активной планетой. Молодая, она не имела шанса на спокойную старость – белые звезды живут недолго и имеют обыкновение взрываться, испаряя все, что крутится поблизости. Недра ее кипели, вышвыривая шлаки через жерла вулканов в десятке мест одновременно. Частые землетрясения ломали кору, как шоколадку; в трещины поступала магма, наполовину состоящая из тяжелых металлов. Наша равнина была когда-то ломаным-переломаным плато, ныне почти начисто слизанным ветровой эрозией. Легкие породы изглодало песчаными бурями, истерло в пыль и унесло, металл остался валяться прямо под ногами. Хлюст показал мне уродливую глыбу иридистой платины весом тонн в пять. Даже если бы этакое чудо удалось каким-то образом дотащить до Кошачьего Лаза, она оказалась бы в положении верблюда перед игольным ушком. Хлюст сказал, что это резерв. Когда-нибудь прогулки за самородками удлинятся столь заметно, что будет выгоднее распилить глыбу, как это ни мучительно… Шура Балаганов и золотая гиря.
Хлюст учил, выходя из себя от моей непонятливости. Сыпались названия природных сплавов: сысертскит, невьянскит, поликсен, чиленит, грыжеит, аурамальгама…
– Что ты поволок, бестолочь? Это медистое серебро, а никакой не электрум. По весу не чувствуешь? Брось! Ты бы еще пирит прихватил! Брось эту гадость сейчас же!..
– Ты правда геолог?
– Я не геолог, я лишние тяжести таскать не люблю. Видишь вон ту скалу? Да-да, вон ту квадратную. На ней краской написано: «Михалыч». Тоже был умник вроде тебя, только вольнонаемный и не из моей бригады. Потащил никчемный булыжник, надорвался и как раз возле той скалы умер. В животе у него что-то оторвалось, как у чеховского чиновника. Ребята говорили, хороший был человек и не жадный, одну только смену собирался отработать, ни о каких виллах у моря не мечтал, а хотел только до конца жизни питаться своей любимой голубой форелью да хвосты выплевывать. Вот и поел форели…
– Здесь и похоронили?
– На Земле похоронили, а здесь только надпись. Старатели Грыжи своих в чужой земле не оставляют, есть такое правило. У меня в бригаде тоже был случай: сердце у одного не выдержало – а здоровяк был! Правда, когда я его на себе к Лазу пер, он еще жив был, но потом все равно помер. А только я бы его до Лаза в любом случае дотащил, хоть трижды мертвого. Правильный обычай. Бросишь здесь мертвого – в другой раз кто-нибудь бросит тебя еще живого. Сделает следующий логический шаг. Понятно?
Мне было понятно – теперь, когда тупая усталость прочно владела каждой моей клеточкой. Тяжелая усталость утром, тяжелейшая вечером, и даже отдых – не отдых, а мука мученическая. Вряд ли я прежде согласился бы с Хлюстом. Теперь знал, как легко, как заманчиво легко сделать этот следующий шаг. От него одно спасение: с самого начала знать, что никакого послабления не будет, не щадить себя, не прятаться в случае беды с кем-то из товарищей за желанной формулой «мертвым все равно». Или бригада старателей – один организм, или она вернется поредевшей, добыв сущие пустяки. В иных условиях и презренный металл способен пробуждать в людях лучшие чувства.
Потом мы двое суток пережидали под куполом песчаную бурю, и секомый песком купол гудел и визжал. Заунывно пели оттяжки, тщась расшатать вбитые в скалу крючья. Почему-то никто из старателей не выглядел расстроенным. Специально для меня Хлюст пояснил: после больших песчаных бурь добыча всегда удачна, зачастую даже на старых местах, – летящий песок перетирает пустую породу, а ветер тут же ее уносит. И действительно, следующий после бури день с лихвой покрыл вынужденный простой, правда, некоторым, в том числе и мне, пришлось добираться до купола на карачках. Потом откуда-то принесло вулканический пепел, тонким слоем засыпавший все вокруг, и добыча резко упала. Ругаясь, ждали ветра, травили бородатые анекдоты, а Хлюст читал мне лекции о сверхновых звездах и тяжелых планетах, рождающихся как раз в остатках звездных взрывов, будто другого места им мало, и о непременном вулканизме, и о землетрясениях на таких планетах. Вместо ожидаемого свежего ветра опять пришла песчаная буря, на сей раз бушевавшая всего несколько часов, а когда небо очистилось, мы увидели вдали багровый отсвет вулкана и колоссальный дымный столб, сносимый, к счастью, не в нашу сторону. Несмотря на легкие подземные толчки, добыча возобновилась. В тележку грузили столько металла, что странно было, отчего она до сих пор не развалилась, а впрягались в нее уже по двое. Один старатель начал харкать кровью и, несмотря на его протесты, был отправлен восвояси. Двум другим, выглядевшим чуть лучше уволенного, Хлюст устроил принудительный выходной день на Луне Крайней. Судя по тому, как он поглядывал на меня, он с удовольствием отправил бы и меня туда же на денек-другой, но был не в силах.
– Завтра, – сказал он мне однажды вечером.
– Что завтра? – не понял я.
– Все завтра. Наша смена заканчивается. Мы уходим, ты остаешься. Так-то вот.
– Хороший вышел сбор? – спросил я механически, не испытав никакой радости от того, что все на свете когда-нибудь кончается.
– Я не пчела, – обиделся Хлюст. – Если ты о добыче, то она средняя. Бывало и получше.
– Сочувствую.
– Ну сочувствуй, сочувствуй… А тебе – удачи. После нас будет пересменок дня в три, потом жди следующую смену. Я им скажу, чтобы тебя к себе приняли, не прогадают.
Я молчал.
– Еды мы тебе оставим, – продолжал Хлюст, – воздуха, само собой, воды… Сможешь денек-другой отдохнуть. В бурю сиди дома, ночью тоже…
– Зубы чисти, уши с мылом мой, с хулиганами не водись, – пробормотал я.
Хлюст даже не улыбнулся.
– За столом не чавкай, старшим не дерзи, маленьких не обижай, спи всегда на правом боку, – продолжал я, понемногу распаляясь. – Сморкайся только в носовой платок. Что еще?
– Не делай глупостей, – сказал Хлюст спокойно. – Думаешь я не знаю, что у тебя на уме?
– А что у меня на уме, интересно? Просвети.
– Ты знаешь что. И я знаю. Поэтому и говорю: не делай глупостей. С Грыжи тебе не сбежать, лучше и не пробуй. У нас на хвосте – извини, не выйдет. Я возражаю. В одиночку тем более не получится – пристрелят. На лунной станции не разгильдяи сидят…
Я отмолчался. Пусть там и нет разгильдяев, зато и я кое-чего стою. Вот только устал…
– Хочешь дам совет? – сказал Хлюст. – Не суетись. Жди. Я обещал, и я за тебя свое слово скажу. Поможет или нет – чего не знаю, того не знаю. Не оракул. И вот еще что я думаю: почему тебя сразу не устранили?
– Устраняют, – буркнул я, – только медленно.
– Глупости. Совсем не в духе Корпорации. В твоем случае так: если ты еще жив, значит, еще на что-то годен. На что-то большее, чем сбор металла. Понял? Иначе не мыслю. Короче говоря, постарайся уцелеть, жди и не бойся. Корпорация не любит заставлять – она покупает и не слишком торгуется. Впрочем, можешь поторговаться… А если выторгуешь только жизнь и свободу, найди меня. Моя следующая смена через полгода, это уже шестая будет. Захочешь – возьму тебя под свою ответственность…
– Как я тебя найду? – спросил я, чтобы уйти от неприятной темы. – Спрошу первого встречного, где Хлюст?
– Спросишь в кадрах, где Хлюстиков. Это фамилия, от нее и прозвище. А ты что думал?
Я сказал ему, что я думал.
– А без хитрости тоже нельзя, – не обиделся Хлюст. – Не нае…шь – не проживешь, даже в Корпорации. Зарываться только не надо. Но я не о том… Обещаешь, что не станешь дергаться раньше времени?
Я вздохнул.
– Так обещаешь или нет?
– Ну обещаю… На что тебе обещание шпиона и диверсанта, хотел бы я знать.
В ответ он только хмыкнул:
– Может, для коллекции…
Следующий день прошел под знаком общего нетерпения. Кое-кого Хлюсту приходилось понукать, дабы зачуханные не расслаблялись прежде времени; другие сами выкладывались напоследок, не боясь надорваться. Рысаки на финише. И я тоже скакал к финишу, угрюмо подбирая сокровища Грыжи-Клондайка, впервые радуясь привычной тупости, поселившейся в голове, и был, пожалуй, единственным, кого не было нужды ни подгонять, ни притормаживать. Я шел не к сегодняшнему финишу, а к своему личному – и какая мне разница, где я найду его, вернее, где он найдет меня, когда я упаду и не встану? Возможно, Хлюст и не врал, но мне не дожить…
Я вышел проводить их и смотрел, как они один за другим скрываются в Кошачьем Лазе. На прощание Хлюст помахал мне рукой, и Лаз закрылся.
А чего же я еще ждал?
Короткий путь от Лаза до купола вымотал меня вдрызг. Что за жизнь такая? Из тюрьмы в тюрьму, причем без всякого суда. Много мне радости от того, что Грыжа не тюрьма, а каторга?
Наверное, Стерляжий полагает, что я должен радоваться уже тому, что жив.
Он ошибается.
Хватит. Хватит горбатиться на Корпорацию. Лучше сдохнуть, тем более что это ждет меня в любом случае и очень скоро.
Снилась мне кукла Аграфена, из которой вовсю лезли пятнистые пиявки. Очень скоро кукла оказалась погребена под их копошащейся кучей, а потом они, дружно извиваясь, потекли ко мне. Само собой разумеется, я был не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, и даже кричать не мог, хотя уже догадался о намерении этих гадин заползти ко мне вовнутрь и превратить меня не в меня, а в кого-то другого.
Лучше мучиться от бессонницы, чем от кошмаров. А еще лучше загонять себя до того, чтобы спать без снов. Как ни ныли мышцы и суставы, я вышел на промысел. Да, еще вчера я намеревался бездельничать, можете не напоминать, сам знаю. Да, еды, воды и воздуха с гарантией хватило бы мне минимум на два дня. Все верно. И что с того? Отстаньте от меня; что хочу, то и делаю. Хочу – лежу, хочу – делаю моцион. Не моя вина, что глупо гулять по Грыже просто так, рассеянно пиная валяющиеся под ногами самородки.
Едва-едва начинался рассвет. Первыми растворились в светлеющем небе призрачные пятна туманностей, затем понемногу померкли и звезды. Яростный солнечный диск был готов вот-вот взмыть над холмами вертикально, как воздушный шар в штиль, и тогда он начнет печь, и станут шустрыми, растаяв, твердые шарики ртути, и растают целые ртутные лужи… Роса, так сказать. Ртутная роса Грыжи. Кто может похвастать тем, что на рассвете бегал по такой росе? Только не я – не могу я здесь бегать. Бреду кое-как, и то ладно. К тому же по росе полагается бегать босиком.
Уйти бы куда глаза глядят и не видеть больше купола… Нет, снять с себя шлем по-прежнему выше моих сил, но кто может помешать мне уйти так далеко, чтобы не хватило воздуху вернуться? Чем плох способ Мартина Идена?
Это надо было обдумать. А пока я набил набрюшник металлом и поплелся к Лазу. Рефлекс, тупой рефлекс. Лошадь, всю жизнь вертевшая колесо, только и умеет, что ходить кругами.
Я протащился мимо купола – и замер, выпятив платиновый живот. Из жерла Кошачьего Лаза высовывался человек в скафандре, похожий на обрубок, – одна половина тут, другая за полвселенной отсюда – и нетерпеливо манил меня рукой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ХЛОРАМИН ДЛЯ ВИБРИОНА
Глава 1
Если вы полагаете, что я гордо отказался от приглашения проследовать в Лаз, то вы сильно ошибаетесь. Упрямая гордость, как и глупость, имеет свои пределы – превышать их, конечно, можно, но тогда нечего обижаться, если тебя назовут дураком, а не разумным человеком, и не только назовут, но и будут относиться соответственно. На дураках воду возят. На очень больших дураках возят платину.
Все происходило точно так же, как в прошлый раз, только в обратной последовательности. Нацеленное оружие, команды сделать то-то и то-то (непременно медленно), щелчки древних тумблеров, вой воздушных насосов, низкий металлический гул, короткий путь до каморки, приказ снять скафандр, щелчок замка, одиночество.
Впрочем, одиночество недолгое и, пожалуй, радостное. Как легко! Я хохотал. Я скакал между полом и потолком, как пьяный гиббон. Я показывал язык подлюке-судьбе, пока не прикусил его при очередном прыжке. Не надо смеяться: когда ваш вес уменьшится в двенадцать раз, я сильно удивлюсь, если вам не захочется немного побыть гиббоном, хоть и в клетке. Легкость! Ни с чем не сравнимая легкость! Я живу, и жизнь моя прекрасна!
Щелкнул замок. Балетной походкой вошли Стерляжий и Аскольд.
– Набесился? После Клондайка все резвятся, как котята. Вытяни руки.
– Опять наручники? – поинтересовался я, стремительно теряя хорошее расположение духа. Зато настроение Стерляжего было, по-моему, лучше некуда.
– Опять. И не глупи, не то придется тебя обездвижить.
Я вытянул руки. Мелькнула шальная, но в чем-то и здравая мысль: если повезет увернуться от иглы, мне, пожалуй, не составит большого труда переломать им кости. Привычка к двойной тяжести чего-нибудь да стоит.
Ну допустим… А потом?
Тут на моих запястьях защелкнулись браслеты, и думать стало не о чем.
– Умница, – похвалил Стерляжий. – Сообразительный. Не беспокойся, жить ты будешь…
– Как сказать, – многозначительно проговорил Аскольд.
Стерляжий покосился в его сторону и сказал спокойно:
– А ты заткнись.
Я шел между ними, как добропорядочный конвоируемый, но идти было трудно – я то и дело норовил взмыть под потолок. К счастью, идти пришлось всего ничего. Я и раньше знал, что лунная станция очень невелика, куда меньше «Грифа». Для того чтобы надежно укрыть Кошачий Лаз, не требуется возводить громадные хоромы. Другое дело, если бы Корпорация всерьез занималась исследованием Луны, – но она им, по-видимому, не занималась. Что взять с купцов? На поверхности нашего спутника нет тяжелых металлов, а безумно дорогой лунный реголит вообще не товар – не успеешь открыть торговлю, как отпускная цена упадет до уровня себестоимости. Платина хотя бы находит применение в технике, а лунные булыжники всегда только булыжники и ничего более.