До панели было шага три, делать их мне не хотелось, и я моментально изобрел причину отказа:
– Да ну… Мне бы простым глазом, а не на экране…
– Простым глазом с Земли посмотришь или с «Грифа» во время наружных работ, а здесь – только так…
Стерляжий зевнул.
– Устал? – спросил я его.
– Есть такое дело…
– Я тут ни при чем, – напомнил я.
– Знаю. А морду тебе набить все равно хочется.
– Между прочим, взаимно…
Он поперхнулся на очередном зевке.
– Мне-то за что?
– За порчу имущества, находящегося во временном пользовании у другого лица, – объявил я. – Мое тело, что, не мое имущество?
– А-а, – сказал он и, душераздирающе хрустнув челюстью, довел зевок до конца. – Ну да, твое, твое… Оно при тебе. Чем ты недоволен?
– А Грыжа?
– Нет у тебя грыжи, доктор смотрел… А если ты о планете Клондайк, то можешь гордиться: ничего особенного она с тобой не сделала. С другими бывает хуже, очень даже хуже. Тот старатель, которого ты на себе вытащил…
– Ты и об этом знаешь? – перебил я.
– Доложили. Так вот, он до сих пор в госпитале. Тепловой удар – тьфу, там еще и смещение позвонков, и с требухой не все в порядке. Больше ему по Клондайку не гулять – я вообще удивляюсь, как его медицина пропустила…
– Если бы только медицина…
Стерляжий покосился на меня.
– Да, если бы только… Не трудись, мне и об этом доложили.
– Я и не собирался трудиться…
– Твое дело. Но вот что: будь он даже здоров и могуч, как бульдозер, Клондайка ему больше не видать, а о Корпорации он ничего толком не знает и не интересен даже ФСБ. Так что его память при нем останется, пусть с ней и живет.
Я помолчал, обдумывая его слова. Да, пожалуй, Стерляжий был прав, хотя я на его месте обязательно настоял бы, чтобы Витьку сделали инъекцию и стерли память по второму варианту. Из милосердия. Жить и помнить, всегда помнить, что однажды ты был ПРИЧАСТЕН, но упустил по глупости свой шанс – слишком мучительно. Невозможно даже продать сведения – и мало их, и не найдется покупателя на шизоидный бред. Остается только спиться и, заедая плавленым сырком стакан вонючей водки, бия себя в грудь, рассказывать собутыльникам о волшебной планете Клондайк, где самородков как грязи, и о лунной станции, и о космическом лифте… пока юродивому дурачку не дадут в лоб, чтоб не врал.
Ужасно. Чудовищно. Желал бы я мести – ничего жесточе не придумал бы.
– Что молчишь? – спросил Стерляжий. – Этот твой знакомец, Хлюстиков, многих на уши поставил, аж до меня достучался, хотя обычно я со старателями дел не имею, и подробно изложил, какой ты геройский парень… то есть не ты, а Берш. А правда Берш хороший парень?
– О покойниках либо хорошо, либо ничего, – сухо ответил я.
– Хороший, – убежденно сказал Стерляжий. – Очень хороший, очень правильный. Лучше тебя, уж извини. Жаль только, что он работал против Корпорации и переубеждать его было бессмысленно… – Вадим Вадимович вздохнул.
– А надо было работать на Корпорацию?
– Работать надо на себя, а не на дядю. Кто не умеет работать на свой успех, тот будет работать на успех других. Или, чего доброго, начнет бороться за светлые идеалы, что в конце концов сведется к тому же. Корпорация, между прочим, состоит из людей, и каждый из них работает на себя, а все вместе – на Будущее. Как задумано, так и осуществлено. Берш не хотел это понять, а то бы мы его точно перевербовали…
– Подправили бы чуть-чуть ментоматрицу, – со злостью предложил я. – Программа-реморализатор. Сидишь, попиваешь пивко, а между делом скармливаешь ей диск за диском, задаешь параметры…
– Думаешь, это так просто? Не умеем.
– Научитесь! – рявкнул я.
– Мы? Они научатся раньше, – Стерляжий подчеркнул слово «они», – а мы украдем, как обычно. Кто применит первым, пусть пеняет на себя. Растерзаем тем же оружием.
– Какие вы правильные, – не выдержал я. – Откуда такая этика?
– Нормальная этика. Живи и давай жить другим.
– Это я уже слышал…
– Пора бы и запомнить. Мы никого не обираем – наоборот, пытаются обобрать нас. Мы никого не гнем под себя – гнут нас. Мы защищаемся, но в нападение не переходим. Это принцип. Будь Митрохин и Исмаилов политиками, принцип был бы иным, но они бывшие геологи. И просто люди.
Плавящаяся в печке стопка дисков… Канализационный коллектор… Кабина лифта с задыхающимися спецназовцами…
– Корпорация, однако, убивает, – напомнил я.
– Верно. Она убивает, когда хотят убить ее, и только для того, чтобы избежать большего числа жертв. Но принцип остается принципом.
– Так не бывает, – возразил я. – Не дадут. Государство в государстве – неустойчивая система…
– Италия и Ватикан. Есть еще вопросы?
– Ну, это исключение… – на секунду растерялся я, однако с мысли не сбился. – Россия не Италия, а Корпорация не Ватикан. Да и те когда-то грызлись за милую душу… Корпорацию не оставят в покое, ей не отдадут малое из опасения, что ей понадобится все. И тогда ее просто вынудят перейти в наступление…
На мясистом лице Стерляжего застыла странная улыбка.
– А ты не хочешь?
– Превращаться из симбионта в гангренозную опухоль? Извини, нет.
– И я не хочу. И Митрохин с Исмаиловым не хотят, и ни один человек в совете директоров этого не хочет, и никто не хочет.
– Но ведь когда-нибудь придется? Или сразу лапки кверху и в солнечный Магадан? Может, и не пропадем: ты как администратор-погоняла выбьешься в бригадиры, а я буду заведовать радиоузлом…
– Неужели не видишь выхода? – Стерляжий улыбался загадочно, что озадачивало. – Так-таки и не видишь? А ведь он был тебе показан.
– Что-то не припоминаю.
– Планета, на которой можно дышать. Планета, куда мы готовились отправиться на разведку, перед тем как ты… пардон, не ты, а Берш… ладно, замнем. Планета, на которой пропал Ваня Песков.
– Извини, он все-таки пропал!
– Нас было бы четверо. И будет. Плюс хорошее снаряжение, чего не было у Вани. У нас хорошие шансы. Ты по-прежнему согласен принять участие?
– Почему бы нет.
– А вдруг передумал? Я ведь никого туда силой не гоню. Если просто постоишь возле Кошачьего Лаза, и то от тебя польза будет. Сам знаешь, у нас устойчивый канал только с Клондайком. А вообще люди были на трех планетах: Клондайк, Медуза и та, откуда не вернулся Ваня. Клондайк ты видел. Медуза – сплошь болота, мерзкая фауна и агрессивная микрофлора, туда без защитных средств ни ногой. Одна надежда на ту, последнюю…
– Развести стороны? – спросил я, прозревая.
– Вот именно. Поиск колонии. Само собой, Корпорация могла бы купить атолл где-нибудь в архипелаге Туамоту или даже насыпать для себя остров на любой океанской отмели в нейтральных водах, гонять оттуда лифт, построить инфраструктуру и объявить себя суверенным государством, но зачем это делать, если в покое ее все равно не оставят? Не те, так другие. Был такой проект – забраковали… Лучше уйти с Земли совсем, и тогда все проблемы будут решены, все счета оплачены. Вот он, выход. Будем наезжать в гости. Попросит Россия помощи – поможем, если будем убеждены в том, что помощь не пойдет ей во вред. Попросит Земля – рассмотрим. И будем мы не симбионты и не паразиты, а просто соседи и союзники. Как тебе перспектива?
– Ничего, – сказал я. Наверное, месяц назад от слов Стерляжего у меня голова пошла бы кругом, но прогулки по Клондайку-Грыже чего-нибудь да стоят. – Как та планета называется?
– Пока никак. Устроимся на ней – назовем как-нибудь, а не устроимся, так и название ей ни к чему… Хочешь предложить свой вариант?
– Надежда, – сказал я. – Пусть будет Надежда.
Стерляжий подозрительно покосился на меня.
– В честь кого?
– В честь надежды избежать междоусобицы, – объяснил я и захлопал глазами как можно наивнее.
– А, – глубокомысленно сказал он. – А я думал…
– Что?
– Нет, ничего. Хорошее имя. И девушка тоже хорошая.
Глава 3
В положенное время наступила невесомость – «Гриф» перехватывал управление, – кабина сделала оверкиль, вздрогнула, и снова рывком навалилась тяжесть. На время маневра я не стал вылезать из ложемента, да это и запрещалось пренеприятно мигающими надписями и тревожным кваканьем зуммера. Я был уже не тот и не испытывал большого искушения полетать по кабине несколько секунд и успеть вернуться в ложемент, прежде чем меня приложит обо что-нибудь твердое, как ядро о крепостную стену. Напротив, я пристегнулся ремнем. Что я, невесомости не нюхал? Или двойной тяжести? Или мгновенного перехода от одного к другому?
А кроме того, ничто так не мешает щенячьему восторгу, как собачья усталость.
На «Грифе» Стерляжий не пробыл и получаса – умчался вниз, перегрузив аппаратуру в «земной» лифт; одновременно «лунная» кабина унеслась вверх, увозя к последней пересадочной станции очередную бригаду старателей. А я остался.
До сих пор не знаю, было ли поручено кому-нибудь присматривать за мной, а если да, то кому. Персонал был новый, незнакомый. Возможно, кто-то и шлялся поблизости от меня с пиявкой за ухом, а возможно, и нет. Корпорация не уставала удивлять меня более чем странной системой проверки лояльности сотрудников. Если сразу не ликвидировали, значит, доверяют, и доверие простирается достаточно далеко – вплоть до космоса. На «Грифе» ситуация уже иная – только тут, в невесомости, и могут существовать симбиотические пиявки (даже лунные условия, как выяснилось, оказались им не по нраву, что заставило меня крепко призадуматься: что же это за место такое – болота Медузы?), так что существует строгая аксиома: если человек побывал на орбитальной невидимке – он «чист», и без дураков. Даже случай со мной не нарушил аксиому: ведь в первый раз я был я, а во второй – сразу попался.
До сих пор не знаю, было ли поручено кому-нибудь присматривать за мной, а если да, то кому. Персонал был новый, незнакомый. Возможно, кто-то и шлялся поблизости от меня с пиявкой за ухом, а возможно, и нет. Корпорация не уставала удивлять меня более чем странной системой проверки лояльности сотрудников. Если сразу не ликвидировали, значит, доверяют, и доверие простирается достаточно далеко – вплоть до космоса. На «Грифе» ситуация уже иная – только тут, в невесомости, и могут существовать симбиотические пиявки (даже лунные условия, как выяснилось, оказались им не по нраву, что заставило меня крепко призадуматься: что же это за место такое – болота Медузы?), так что существует строгая аксиома: если человек побывал на орбитальной невидимке – он «чист», и без дураков. Даже случай со мной не нарушил аксиому: ведь в первый раз я был я, а во второй – сразу попался.
На Земле и под землей все иначе. Внедренные в структуру Корпорации агенты типа Эвелины Гавриловны всегда существовали и будут существовать, причем на всех уровнях, исключая, возможно, совет директоров (Стерляжий как-то обмолвился, что все члены совета в разное время побывали на «Грифе»). Не исключено, что в штаты Корпорации уже затесалось сколько-то агентов иностранных спецслужб, несмотря на то, что целое подразделение ФСБ обеспечивает информационное прикрытие – нашим-то конкуренты ни к чему. Беда в том, что в природе нет ничего абсолютно герметического. Не существует плотины, сквозь которую не просачивалась бы вода, а уж когда речь идет о людях, разглагольствования об абсолютной надежности тех или иных защитных мер просто смешны. Плотину из рыхлой земли и источенных короедом бревен неминуемо размоет.
Можно с бесконечным терпением наращивать плотину. А можно просто не жить там, где пронесется ревущий мутный вал, когда плотина рухнет. Ведь рухнет же она когда-нибудь.
Информационные плотины рушатся с ужасным грохотом. Корпорация тысячу раз права: пора смываться, чтобы не смыло. Еще год, максимум два, и у нее не останется выхода – либо лечь под тех, кого невозможно уважать, либо, наоборот, подмять под себя все, что шевелится, причем в мировом масштабе. Первое – крушение надежд, второе чревато катастрофой, да и не по Сеньке шапка.
Трудно быть полубогом – не поймут. Бог или дерьмо – выбирай, кем быть. Или уноси ноги и не маячь, раздражая соблазном.
Обо всем этом и еще о многом я думал, отлаживая хронически барахлившее жизнеобеспечение «Грифа». Я так и знал, что мне не удастся спокойно отвисеться в невесомости, баюкая мышцы, суставы и позвоночный столб. Работы навалилось – ни поесть, ни поспать. Капустян, до сих пор не покинувший станцию, несмотря на прибытие нового начальника смены, задерганный и замученный, с черными кругами вокруг красных, как у кролика, глаз, в первый момент хотел было дать мне по морде за дела Берша, но уже к исходу первых суток рвался лобызать меня, называл благодетелем и безумно мне надоел. Наедине с «Грифом» мне было лучше.
Ну здравствуй, старая орбитальная кляча. Соскучилась по мне?
За возрожденным жизнеобеспечением последовала деликатная настройка автоматики швартовки лифтов, чего мне прежде не доверяли. Мало что уцелеет на «Грифе», если кабина налетит на него со скоростью гаубичного снаряда, и не дело, если она, напротив, повиснет без движения в ста километрах от станции.
В программное обеспечение я почти не лез – занимался «железом», по большей части не компьютерным. Компьютеров на «Грифе» вообще было мало, а IBM-совместимых всего один, да и тот служил лишь хранилищем данных и не использовался для управления станцией. Операционная система была своя, на редкость кондовая, зато вирусоустойчивая. Нельзя заразить дуб вирусом гриппа.
Теперь я понимал многое, в том числе и Капустяна, сжившегося со станцией до того, что он, думаю, воспринимал ее полудохлые модули как больные органы своего тела, и требовал новых на пересадку. Новых модулей не поступало; от «Грифа» пора было отказываться совсем: либо увести его выше стационарной орбиты, либо уронить по частям в Тихий океан, либо попросту бросить без всяких затей. Еще год, максимум два…
Я лечил «Гриф», отчего Капустян расцветал и колосился. И я же должен был принять участие в экспедиции на Надежду, чтобы в случае ее успеха похоронить «Гриф». Я не завидовал Капустяну.
Теперь уже никто не ограничивал моей самодеятельности, мои распоряжения выполнялись мгновенно и без дискуссий. Я даже начал покрикивать на бестолковых, и никто не огрызался. Я получил право летать по всей станции и во все вмешиваться – считалось, что мне виднее. Без всякого дела я заглянул в когда-то запретный для меня биомодуль, взглянул на пиявок с Медузы, вяло шевелящихся в колбах с каким-то раствором, после чего покинул помещение с максимально возможной скоростью и твердым убеждением, что скорее соглашусь съесть таракана, чем прикоснуться к этой извивающейся мерзости. Какое счастье, что я не биолог и имею право быть брезгливым! Какое счастье, что я не буддист и не боюсь испортить свою карму мечтой сварить из пиявок суп да и выплеснуть его за борт!
Один раз я позвонил домой – теперь уже никого не спрашивая, можно ли. Долго не решался, но все-таки не вытерпел. Честное слово, не знаю, что я сказал бы, если бы к телефону подошла «мама». Наверное, дал бы отбой.
На пятнадцатом гудке я так и сделал. Квартира была пуста. Сам не пойму, что я испытал – то ли облегчение, то ли совсем наоборот. Потом утешил себя соображением: в отличие от Эвелины Гавриловны «мама» не числилась в штате Корпорации, а стало быть, вряд ли подлежала устранению…
Квартиры я лишился, вот что. Она не моя, а фээсбэшная. И вещи мои пропали: книги, кассеты, забавные самоделки. Положим, мне недолго ходить в бомжах – Корпорация найдет мне жилье, стоит только напомнить, – а вещей жалко…
Стерляжий вернулся на вторые сутки, как и обещал, и рассвирипел, узнав, что «лунная» кабина еще на Луне. Между ним, Капустяном и новым начальником смены произошел разговор на повышенных децибелах, сопровождавшийся обвинениями в саботаже. Стерляжий выписал чертей обоим. Меня не пригласили, но я подслушивал без всяких угрызений совести – разговор шел обо мне. Меня не поделили. Начальство орбитальной станции «забыло» пригнать кабину с Луны, тем самым выгадав несколько часов моего общения со здешней техникой. Кажется, технике это пошло на пользу, мне тоже, так что я не очень сочувствовал своему боссу и даже не жалел о том, что на этот раз не устроил ни одной крупной хохмы. Эка невидаль – вырезал из эротического фильма несколько кадров с медленно наплывающей голой задницей, совместил на компьютере со звездным небом и пустил на обзорный экран вместо нормальной картинки. Всей работы на пять минут, и никакого удовольствия: никто не пришел ругаться. Я так и не узнал, какова была первая реакция дежурного оператора, когда он узрел этакую штуку, величаво выплывающую из глубин космоса прямо на «Гриф»…
Отдохнуть мне удалось только в лифте. Во сне я видел самородки всевозможных размеров и форм – и округлые, и ветвистые, и всякие, от глыб до чешуек. В трещинах скал попадались даже золотые кристаллы – тяжелые, жирно блестящие октаэдры. И еще много ночей потом мне снились только самородки. Как в наказание. А при чем тут я, когда на Грыже-Клондайке мыкался вовсе не я, а майор ФСБ? И вдобавок покойный майор?
– Не жалеешь? – спросил меня Стерляжий уже на подлете к Луне. Как будто чувствовал мое состояние.
– О чем?
– Что память Берша тебе оставили.
– Лучше бы подобрали мне другое тело, – проворчал я. – Состарили меня на пять лет, а за что?..
– Я о памяти…
– А почему, интересно, я о ней должен жалеть?
Стерляжий хмыкнул:
– Хотя бы потому, что тебе срочную пришлось служить два раза.
– Нет, не то… – Я поморщился. – Знаешь, Вадим, память Берша это… в общем, я как будто посмотрел фильм, очень хороший по-своему фильм. Режиссер – гений, каких не бывало. Сценарист, правда, подкачал…
Стерляжий усмехнулся и ничего не сказал.
– А главное, теперь меня можно не учить стрелять, – продолжал я. – Может, пригодится на Надежде. У покойника была кое-какая подготовка, он со мною поделился…
На этот раз я все же осмотрел наш естественный спутник с подлета, и больше по обязанности, чем из любопытства. Ну нельзя же – второй раз лечу на Луну, а ничего толком не видел. Не поймут. Заповедь культурного туриста: осмотри достопримечательность, прежде чем украсить ее автографом. Решено: при первой возможности выберусь на прогулку и на ближайшей к Луне Крайней скале нацарапаю свои инициалы.
Изрытая оспинами физиономия Луны мне не понравилась – красиво было только на терминаторе, где освещенный косыми лучами вал какого-то кратера светящимся бубликом висел над поверхностью. Потом линия терминатора убежала за горизонт, и я выключил монитор.