Насмотрелся. Меня уже тошнит от их реакции. Некоторые со свихнутыми мозгами считают, что это магия. Еще больше мне попадалось здравомыслящих, полагавших, что речь идет о везении, счастливом совпадении случайностей. Вот только очень уж часто мне везет.
Почти всегда.
И совсем мало тех, кто хочет разъять скальпелем на части мой дар, протравить его кислотами, измерить, взвесить и с холодной головой попытаться разобраться, что к чему. Эти, с холодными головами, – самые страшные. Не для кого-то там – для меня лично. Допустим, я еще увижу Землю. Завершится это задание, может быть, следующее, в лучшем случае еще два-три – и надобность во мне перестанет чувствоваться столь остро. Кем тогда я стану для Корпорации?
Объектом изучения, вроде неизвестного минерала. Вроде диковинного зверька – обязательно в клетке с надписью «не дразнить». С кормлением по часам. С выполнением многих моих желаний, кроме одного – свободы.
Мне позволят сколько угодно ковыряться в технике, какую ни попрошу – от электронного микроскопа до шагающего экскаватора. Меня увлекут любимым делом. По части комфорта я буду как сыр в масле кататься, мне позавидуют многие и многие…
И я начну завидовать многим и многим. Нищим. Никому не нужным. Свободным.
Одно радует: это случится еще не завтра.
…Хуже всего пришлось у самой котловины. Попытка сунуться в нее через естественный, облюбованный зверьем проход привела бы только к тому, что в заболоченном ручье «Крусайдер» увяз бы по башню. Экономя жалкие остатки горючего, мы до ночи искали проход меж сопок и убили весь следующий день на расчистку облюбованной лощинки. После этого каждый из нас мог с полным правом утверждать, что вволю поработал в каменоломне и на лесосеке. Господи, и я еще считал, что на Клондайке-Грыже было тяжелее, чем на Надежде! Там, куда посылает Корпорация, легко не бывает. Там только одна, но пламенная мысль: когда же все это кончится?
Надежда – Лаз – Луна Крайняя – лифт – «Гриффин» – снова лифт – Земля…
Окажусь на Земле – никогда в жизни не поеду в Африку. Что я там забыл? Львов и гиеновых собак на воле я уже видел, а без мухи цеце отлично проживу. И вообще в тропики я никогда не поеду. Буду жить в средней полосе, но сначала приду в себя где-нибудь на Таймыре. Хорошо бы с Надей… Неужто Корпорация не оплатит спецрейс?
Оплатит, конечно.
Там сейчас хорошо, наверное. Зима идет к концу, солнце уже показывается часа на два, на три и, не в силах взмыть высоко, ползет у самого горизонта, лениво тянет над щеточкой редколесья, как объевшийся рыбой пеликан. Снег, щиплющий лицо морозец, уроки управления оленьей упряжкой, гудящая в избе печь, баня с нырянием в прорубь и умиротворяющая мысль: еще месяца три не будет никакого гнуса…
В котловине гнус был, да еще какой! Мелкие мошки облепляли лицо шевелящейся коркой, лезли в глаза и уши, москиты жрали заживо, прячась только во время дождя. Стада зебр и гну давным-давно покинули котловину, и чем без них питались крылатые упыри, было непонятно. Возможно, специально поджидали нас.
Очень вовремя у нас кончился репеллент, ничего не скажешь…
Стерляжий приказал жечь дымные костры. Мудро. Когда бы Лаз ни открылся, лучше попасть в него слегка копченым, нежели обглоданным до скелета. Валера на Луне Крайней принюхается и сглотнет слюну, вспомнив шашлык.
Где он, этот Валера?!
Оба оставленных нами предмета – маячок и моя рация – оказались на месте, никто на них не польстился. Вокруг было много следов парно– и непарнокопытных, валялись кучки навоза. Маячок исправно посылал сигналы (я тут же выключил его, экономя батарею), и рация была в порядке, даром что побывала под несколькими тропическими ливнями. В закрытых учреждениях умеют делать хорошую технику. Нисколько не сомневаюсь, что рация уцелела бы и под копытами носорога, не то что какой-то зебры. Техника, не требующая бережения и ухода. Техника для дураков.
Было время, когда я любил подобную технику, но это кончилось еще в детстве – и моем, и Берша. Позже я стал относиться к ней с оттенком презрения, как к тупым солдафонам, без задержки и без мысли исполняющим любые уставные команды. Тогда мне нравилось общаться с чем-то, что слушалось только меня, брезгливо отвергая посторонних. Вроде моего рабочего стенда для наладки не-скажу-чего в том НИИ, откуда меня поперли из-за дурака-пожарника. Пусть это не настоящий эпизод моей жизни, а сконструированный, но сконструирован он был верно, по делу. Пусть так не было на самом деле – ерунда, так МОГЛО быть!
Теперь же я только радовался тому, что маячок и рация в полном порядке. Пусть разваливается что-то одно; когда разваливается все разом – это перебор.
Теперь нам оставалось просто жить в котловине. Жить и ждать.
Песков пришел в умиление, вновь увидев дерево, испещренное его надписями, и тут же вырезал новую. Больше всего меня настораживало то, что он не спускал глаз со своего вещмешка и отказался пойти на сопку за дровишками для костра, сославшись на якобы подвернутую ногу. Что он прятал в вещмешке? Что надеялся провезти контрабандой на Землю?
Вообще-то я уже догадывался – что.
Наставить на Пескова автомат и потребовать предъявить? Не выйдет: помешает Стерляжий, да и Надя с Аскольдом не поймут. Чего доброго, еще решат, что я сошел с ума, да меня же и подстрелят. Покопаться в мешке ночью? Тоже не выйдет: Песков всегда кладет его себе под голову…
Он очень бережет свой вещмешок, и, что особенно противно, делает это неназойливо: если не знать об этом, то и вовек не догадаешься.
Быть может, еще раз попытаться открыть глаза Наде?
Бесполезно.
Аскольду?
Еще того хуже. Стерляжему? Обзовет молокососом и потребует, чтобы я не приставал к его другу-приятелю.
Никто не верит. Никто не поверит в то, что Песков однажды уже попытался угробить нас ради того, что у него в вещмешке, и может повторить попытку…
Мы опасны, потому что можем ненароком узнать его тайну. И мы ему уже не нужны, мы никчемны, потому что, имея оружие и такое великолепное укрытие, как танк, он способен просидеть здесь столько, сколько понадобится. Пока не откроется Лаз. И плевать ему на всех на свете крокодилов как современных, так и плиоценовых…
На крокодилов-то ладно. Но я терпеть не могу, когда плюют в меня. И еще меньше мне нравится, когда меня подстерегают, норовя убить. Есть у меня такой недостаток.
Два дня миновали без происшествий. Стерляжий быстро приходил в себя, перестал пользоваться костылем и всякую свободную минуту посвящал голосовым упражнениям, пытаясь избавиться от заикания. То басил, как дьякон, то завывал, как гиеновая собака. Кажется, дело мало-помалу шло на поправку.
Мы ждали. Мы ходили на охоту за пределы котловины, стараясь не слишком удаляться – а ну как в это самое время откроется Лаз? Мы били на себе москитов и часами отсиживались в едком дыму, кашляя и утирая слезы. Мы коптили впрок крокодилье мясо. Мы спали в тесном нутре танка, содрогавшегося от храпа Стерляжего, и на ночь я затыкал бы себе уши паклей, если бы не был так насторожен.
Мы в подметки не годились Робинзону. Тот работал – мы просто жили в надежде и ожидании. В гробу мы видели задел на будущее заодно с самим будущим, если оно похоже на настоящее. Всем, кроме меня и – уверен – Пескова, было скучно.
Надя тревожно приглядывалась ко мне и однажды прямо спросила, что со мной творится. Я отшутился. Вы думаете, легко знать и молчать? Святу это ни за что не удалось бы, я его знаю, зато на такие подвиги был способен Берш. Черт побери, я радовался тому, что был когда-то Бершом, а не самим собой! Воистину, все, что ни делается, делается к лучшему.
Только на третий день я придумал, как и что мне делать. Самый простой выход: инвентаризация имущества. Очередная и, так сказать, плановая. Но идея должна была исходить от босса. А главное, ее следовало подать вовремя.
Не утром и не днем. Вечером. Чтобы отложить на завтра. Чтобы у Пескова не возникло жгучего соблазна перестрелять нас всех к едрене-фене, чуть только мы доберемся до его вещмешка.
Всех нас он не перестреляет, попросту не справится – я не дам, – но одного-двоих может положить запросто. Он начнет действовать первым, и, как бы я ни следил за ним, у него будет фора в долю секунды.
И если он зацепит Надю…
Не стоит загонять крысу в угол – тварь может прыгнуть в лицо. Того, кто опасен, нельзя припирать к стенке.
Лучше оставить ему целую ночь.
Глава 4
Дремлющий человек очень похож на спящего, хотя и способен отчасти к восприятию действительности. У дремы только один, зато существенный недостаток: она может незаметно перейти в сон.
В танке было тесно. Как в перенаселенной туристской палатке, когда всем приходится спать на боку и переворачиваться на другой бок по команде. Это не сон, а уж не знаю что. Удивительно, что в таких условиях людям все же удается выспаться.
Храпел Стерляжий, ровно дышала Надя, свистел носом Аскольд, шуршал дождь по броне. Иногда вдали важно и подолгу рокотал гром, как будто чьи-то гигантские челюсти дробили валуны, выплевывая щебень и гравий. Ярость первых гроз сошла на нет, природа устала от катаклизмов. Дождь как дождь, по звуку – обыкновенный летний дождь средней полосы. Если заткнуть нос и не чувствовать запахов бензина, масла и металла, можно подумать, что капли стучат не по броне, а по шиферной крыше.
Храпел Стерляжий, ровно дышала Надя, свистел носом Аскольд, шуршал дождь по броне. Иногда вдали важно и подолгу рокотал гром, как будто чьи-то гигантские челюсти дробили валуны, выплевывая щебень и гравий. Ярость первых гроз сошла на нет, природа устала от катаклизмов. Дождь как дождь, по звуку – обыкновенный летний дождь средней полосы. Если заткнуть нос и не чувствовать запахов бензина, масла и металла, можно подумать, что капли стучат не по броне, а по шиферной крыше.
Этакий дачный домик…
Шорох дождя убаюкивал. Я был даже рад зверскому храпу Стерляжего, мешавшему мне провалиться в сон, как в волчью яму. Когда храпа оказывалось недостаточно, я больно щипал себе левое запястье – и держался. Время ползло мучительно медленно, как та черепаха, которую почему-то никак не догонит Ахиллес.
Ничего удивительного: со стрелой в пятке и я бы не догнал…
Прошло, наверное, полночи, прежде чем Песков зашевелился. Кажется, он сел. Вскоре раздался шорох – он копался в своем вещмешке. На секунду вспыхнул и погас фонарик. Аскольд недовольно замычал, но не проснулся. А хоть бы и проснулся – что с того? Ну да, дело обыкновенное, житейское: один из спящих хочет выйти отлить, в мешок он полез за фонариком, который пригодится главным образом снаружи, а здесь он просто коротко подсветил, дабы ни на кого нечаянно не наступить, пробираясь к верхнему круглому люку…
Что возьмет – шотган или пистолет?.. Пистолет. На большее не хватит рук. В одной руке оружие, в другой то, что он нам не хочет показывать, и фонарик в зубах. Нет, мои товарищи просто легкомысленные дети – разбрасывают оружие где попало…
Коротко лязгнуло – Песков передернул затвор. И в этом не было ничего странного: ну кто же слоняется безоружным среди хищников, да еще ночью?
Нет, стрелять в нас он сейчас не станет, хотя мы лежим перед ним как безответные мишени… то есть он так думает. Я бы на его месте не стал. Зачем? Сейчас у него одна задача: перепрятать свою драгоценность, а что до нас, то устроить «несчастный случай» можно и позднее, а главное, подальше от Лаза. От нас и костей не останется. Кому придет в голову подозревать Пескова? Так, мол, и так, сожраны дорогие соратники доисторическими крокодилами во славу Корпорации…
Снова лязгнуло, но уже глуше и солиднее – Песков открыл люк. Повеяло сыростью и свежестью. Сейчас он высунется до пояса, посветит фонариком в мокрую черноту и полезет на воздух…
Когда он высунулся по пояс, я без всяких церемоний дернул его за ноги. Песков был в столь невыгодном положении, что от меня не требовалось практически никакой квалификации, ну разве что проследить, чтобы удар затылком о край люка не оказался смертельным.
Кто-то дергался подо мной, вскрикнула Надя, завопил спросонок Аскольд, но звук удара я уловил и понял, что получилось как надо. Обмякшее тело Пескова сползло в танк.
– Т-твою мать!.. Св-вят! Оп-пять ты?! Убью!!!
Ага, Стерляжий тоже проснулся… Еще бы ему не проснуться, когда под боком в тесном пространстве стальной коробки ворочается несусветная куча-мала и стремится включить его в себя! Спокойнее, Вадим, спокойнее. Спокойнее, ребята. Пока вы дрыхли, Свят все сделал за вас.
Они пока не были способны это оценить. Они попросту ничего не понимали и, предполагая самое худшее, продолжали бестолково барахтаться. Кто-то кому-то влепил затрещину. На кого-то неудачно наступили. Аскольд, коротко вякнув, воткнулся мне в поясницу чем-то тупым – наверное, головой. Ша! Спокойно, я сказал! Замерли!
– Да слезьте с лица, вы! Включите кто-нибудь фонарик…
Ощупав Пескова и убедившись, во-первых, что он еще не пришел в себя, а во-вторых, что в его руках не зажато решительно ничего, я выскользнул наружу и сразу нащупал оброненные Песковым фонарик и пистолет – они не скатились с брони. Остальное нашлось на раскисшем от дождя грунте возле правой гусеницы.
Интересным было это «остальное». Я ожидал увидеть что-то кольцеобразное вроде Лаза – а оно оказалось совершенно круглым колобком размером с очень большое яблоко. «Катится-катится Колобок…» К счастью, по грязи далеко не укатишься.
Он был теплым на ощупь, этот колобок, и неожиданно тяжелым. Чтобы счистить грязь, я провел по нему ладонью – она осталась сухой и чистой. Не липла к нему грязь, и я почему-то сразу понял, что так и должно быть. Почему я так решил – не знаю. Почувствовал. Точно так же я почувствовал однажды, что энергоприемник в лифтовой шахте «Грифа» собирается размножаться. Объяснить это нельзя, но попробую: этот колобок был преисполнен достоинства, он был денди, а денди инстинктивно ведет себя так, что грязь к нему не липнет. Он внушал к себе уважение. Вам приходилось видеть в зоопарке животных, даже не самых крупных, которых сразу и безоглядно уважаешь? А механизмы и электронные устройства с тем же свойством?
А то, что является тем и другим одновременно – или, напротив, ни тем, ни другим?
Нет? Тогда, простите, вы немного ущербны, и я от души пожалею вас… попозже. Когда у меня будет больше времени.
И еще: мое первое впечатление о форме этого существа (у меня язык не поворачивается назвать его предметом) было ошибочным. Шар-то шар, но с ямкой. С небольшим углублением. Ну точно, яблоко… Только черенок оборван под корень.
Из люка показалась голова Нади – глаза расширены, губы трясутся от негодования. Неподдельная боль в голосе – нет, крике:
– Что ты натворил, Свят! Зачем?! Скажи, ну зачем ты это сделал?..
Не поняла. Пока. Но все равно жаль.
– Оружие прибрать! – рявкнул я. – Хлев в машине! Держите Пескова на мушке!
– Что?
– Вот что! – Я положил колобок на ладонь и осветил его фонариком. – Вот это он прятал от нас. Эта штука для него ценнее, чем все мы, вместе взятые. Ради нее он уже подставил нас однажды. Скажу более: он перебил бы всех нас, если бы я дал ему возможность сделать это безнаказанно…
– Свят, ты в своем уме?
– Смотри.
Я легонько коснулся пальцем углубления в колобке. Честно говоря, это был очень опрометчивый поступок. Находись я в более спокойном расположении духа, я отошел бы подальше. Но спокойное достоинство, исходящее от колобка, подсказывало если не моему разуму, то инстинктам: ничего разрушительного не произойдет. Планета не расколется, небо не рухнет. Обойдется без ядерного взрыва, даже небольшого.
Кончик пальца слегка кольнуло. И сейчас же дождливая ночная тьма над моей вытянутой рукой перестала существовать.
Я почему-то думал, что теплый колобок превратится в растущий бублик и в нем… сам не знаю, что я ожидал в нем увидеть. Все, что угодно. Но вышло иначе: колобок остался колобком, только мягко засветился, а над ним возникли они, Врата. Огромные. Те самые, сквозь которые запросто мог проехать и не такой танк, как «Крусайдер». Круг света во тьме.
А во Вратах…
– Да вы что, с ума сошли? – очень убедительно вопил Песков, щупая забинтованную голову. Рук ему не связали, хотя я на этом настаивал, но оружие уже не разбрасывали где попало. – Я что, похож на маньяка? Да, прятал! Да, не хотел ни говорить, ни показывать! Да, врал вам иногда! Имел причину! Сам за полгода ни разу не воспользовался этом шаром и вам не советую, потому что занесет к едрене-фене! Лаза ждать надо, Лаза! По крайней мере, нам точно известно, куда он выведет, а с этим шариком – как пальцем в небо!..
– Ну и что? – спросил Аскольд.
– Как – что? Как это что?! Я боялся, пойми ты! Боялся, что кто-нибудь из вас, из молодых, не выдержит… Соблазн же! А только сунься туда – пропадешь, и тогда уж забудь о Земле навсегда. Знаешь, сколько там всего? Тьма миров! Одного там нет – Лаза. Да я лучше еще пять лет среди австралопитеков проживу – отсюда хотя бы есть надежда выбраться! А уж оттуда – шиш! Вадим, это молодые, какой с них спрос, но ты-то, ты-то должен понять!..
Стерляжий угрюмо сопел.
Моросило. Медленно-медленно светлел восток. Блестела в первых скудных лучах мокрая броня. А возле танка творился суд, скорый и правый.
По крайней мере, мне хотелось так думать.
– Шерлокхолмсы! Пинкертоны! – бушевал Песков, вызывающе топорща бороду-метлу. – Кому я угрожал, ну кому? Кого убить хотел? Тебя? Или, может, тебя? Спасти я вас, дураков, хотел, а не наоборот! Лишить глупого искушения! Там-то есть миры получше этого…
Он искусно вывертывался. Скользкий, не ухватить… И я понимал, что по-своему он был прав. Хотя бы отчасти.
Точнее, его оправдания выглядели сравнительно логичными. Не более.
Жаль, что и не менее.
– Я полгода им пользовался! Смотрел картинки, а войти не решался. И правильно сделал! Да, я нашел его там, где начиналась танковая колея! Это правда! Австралопитеки о нем знали и боялись до судорог…
Я смотрел на него и думал, что он, наверное, и сейчас лжет. Вот так просто пошел по колее и нашел? Ой ли? А может, отобрал у австралопитечьего вождя и в одной из тщетных попыток попасть в нужное место и время нечаянно сам открыл Врата перед «Крусайдером»?