ехать собрались.
Шофер вышел из кабины дверцу закрыть, его не слушают. Милиционера нет.
— Будем стоять, — сказал шофер.
Тогда трое, ругаясь, отцепились. Закрыли дверь. После этого кондукторша стала продираться через весь автобус от передней дверцы к задней, продавать билеты стоячим.
Анна Павловна наблюдала неподалеку, дивилась, качала головой. Однако размышлять у нее времени не было, самой надо ехать. Но все-таки лезть просто вот так нахрапом, она не решалась и пропустила еще два автобуса, на четвертый попыталась было, но ее сразу отжали. Анна Павловна зашла слева — и здесь не лучше. А народу на остановке ничуть не убыло. Некоторые пытались остановить такси, такси проходили мимо, загруженные, взяв пассажиров где-то там, далеко за площадью.
Что делать? Второй час на исходе, как она пытается сесть.
Тут мужичок один совет ей дал. Сторонний мужик.
Сам он не ехал никуда, пиво возле ларька пил. Посмотреть подошел. Стоит усмехается.
— А вы, гражданочка, в какую сторону? — спросил Анну Павловну. — До санатория? Понятно, Я вот что хочу сказать: если вы культуру соблюдать станете, до вечера продежурите. Да, да, не улыбайтесь! А и вечером не краше, автобусы реже ходят. Вы рассчитайте примерно, где автобус остановится, и первой, не глядя ни на кого, к дверцам. Сразу, понятно, не попадете, мужики оттолкнут, так вы не сдавайтесь, за ними держитесь, локтями помогайте. Главное — за дверцу схватиться, тогда уж не оторвут, считайте — в автобусе. Да вас легко не отпихнешь — силу нужно иметь, — мужичок засмеялся.
«А и правда, — подумала Анна Павловна. — Что же это я стою, как дурочка? Другие уехали давно. Раз у них заведено так. Пробовать надо, верно мужик говорит. Простоишь до темноты, ночевать на вокзале придется. А ну-ка!..»
Анна Павловна подсоединилась к мужикам во главе очереди — человек десять собралось их — нацелившись, напружинились, вот-вот автобус подадут.
Подали. Очередь качнуло влево, навстречу дверце, дверца проехала мимо, очередь качнуло назад — Анна Павловна расставила ноги, чтоб удержаться. Все в ней сейчас было напряжено, собрано в единое желание — сесть. Если не сядешь в этот, на другой заход ни силы, ни смелости не хватит. Трое уже боролись в дверях, Анна Павловна на шаг приблизилась к цели, но тут сбоку, невесть откуда, налетел какой-то — бродяжка но виду — небритый, в мятой кепке и со словами: «А ты, тетка, куда?» хотел оттеснить ее. Анна Павловна, упершись правой, поймала момент и — а весу в ней порядочно — так поддела мужичонку плечом меж лопаток, что тот отлетел на сажень.
— Куда прешь, дура, на буфет?! — заорал он и стал заходить с другой стороны.
Очередь пошатывало. Правая рука Анны Павловны вместе с сумкой оказалась за спиной, левую она пыталась протиснуть между мокро-горячих спин и боков, чтобы ухватиться за что-нибудь в автобусе и подтянуться. Все это время она, не отпуская, держала зажатую между телами сумку, боясь, как бы не оторвались ручки. Вот ее установило на минуту какую-то против дверей, Анна Павловна подалась, насколько могла, вперед, сзади с ревом нажали, и Анна Павловна, вырвав сумку, упав на одно колено, очутилась в автобусе. Она быстро вскочила, шагнула к окну и встала там, опустив к ногам сумку. Одна ручка сумки еще держалась, вторую, там, где она крепилась, оторвало. Оторвало не ручку от кольца, а само кольцо вырвало из кожаной боковины, образовав прореху.
Анну Павловну трясло, она чувствовала телом намокшую одежду, пот, стекающий по спинной ложбинке. Анна Павловна стояла возле окна, считая, что хоть тут немного повезло, ее прижало к стенке — не повернуться. Шофер ругался с кем-то впереди. Наконец тронул.
Дорога шла бесконечными поворотами, стоячих шатало из стороны в сторону, они то наваливались на Анну Павловну, так что, казалось, останавливалось дыхание, то отклонялись к дверям, и тогда она падала на них. Было душно и горячо. Хотелось одного — оказаться подальше от дороги, в тени, расстегнуть одежду, попить холодной поды, полежать на траве.
Сойдя на остановке, Анна Павловна ни о чем уже не могла ни думать, ни говорить, некоторое время посидела под железобетонным навесом, чтобы образумиться. Через дорогу увидела она арку. Сверху на фанерном полудужье было выведено крупно: «Лечебно-профилактический санаторий «Южный».
Анна Павловна пересекла дорогу, зайдя в кусты, осмотрела-поправила платье, вытерла свежим платком лицо, шею, причесалась и, прижимая к себе поврежденной стороной сумку, пошла по длинной пустынной аллее разыскивать контору санатория.
Контору нашла сама, там посмотрели бумаги Анны Павловны и выписали направление во второй корпус, объяснив, как пройти к нему.
И на территории санатория, и в корпусе самом, где предстояло жить двадцать четыре дня, отдыхающих не было. Анну Павловну встретила дежурная по этажу, взяла направление, провела в комнату, объяснив, что все сейчас на море, соберутся к ужину. Ужин в семь. Во вторую очередь — Анну Павловну зачисляли во вторую — в семь тридцать. Сегодня накормят по общему столу, завтра врач определит норму питания, возможно, поставит на диету. Если есть с собой деньги — крупная сумма, — сдать в сберкассу, сумку — в камеру хранения, душ внизу, работает до шести, спуск к морю — за третьим корпусом, рядом. Гладильная комната справа по коридору, не забывайте выключать утюг. По всем вопросам обращаться к дежурному по этажу.
Дежурная ушла. Анна Павловна, взяв халат, полотенце, белье, спустилась и душ — душ был у них в мастерских, и она умела пользоваться им, — долго мылась, промыла волосы, вернулась с обмотанной полотенцем головой, высушила волосы, причесалась перед зеркалом и села на отведенную кровать, оглядывая комнату.
Комната небольшая, об одно окно, выходящее на главную аллею. «Аллею любви», как узнала она позже. Три кровати стояло в комнате. Две по сторонам от окна и третья, что досталась Анне Павловне, — возле двери. К подоконнику придвинут маленький столик, стулья, Справа от двери — умывальник, зеркало, широкий шкаф для одежды. Около каждой кровати — низкая тумбочка. Пол крашен, чист, по нему, наполовину задвинутые под кровати, толстые набивные коврики. На столе — стеклянный кувшин для воды, стаканы. Над дверью — радио, под умывальником плетеная пластмассовая корзина — бумагу бросать. Комната понравилась. Чувствовалось, следят за порядком.
Анна Павловна настроилась отдохнуть — до ужина оставалось достаточно времени, — но пришли с моря женщины — те, что жили в этой комнате: загорелые, веселые; стали знакомиться, расспрашивать — кто она, откуда, чем занимается, как добралась.
Разговорились.
Одна, лет двадцати шести, Лариса, худая, гибкая, не двигается - танцует, большой рот крашен, лицо веснушчатое, рыжеватые волосы собраны на затылке. Родом с Волги. Работает техником-конструктором в отделе главного механика на заводе.
Вторая, Зоя Михайловна, Зоя, называла ее Лариса, — лет на десять старше, сдержаннее. Черноволосая, коротко остриженная, ходит ровно, курит, говорит, слегка приподнимая левую бровь. Много в ней женского. Приехала из средней полосы, жила в областном городе, преподавала в институте химию.
Липа Павловна рассказала о себе. От них же она узнала говорила больше Лариса, Зоя Михайловна улыбалась, иногда добавляла словечко, поправляя, — что санаторий последней категории, но ничего, жить можно. Они уже восьмой день здесь. Море спокойное, чистое. И пляж тихий. Относительно, конечно. На городских пляжах ступить негде. Кормят так себе, но им, например, хватает. Вечером танцы, кино. Приезжают артисты филармонии. Филармония слабенькая. Иногда организуют поездки в горы, на озеро Рица, в Сочи или Туапсе. На катере. «Не бывали в этих городах?» Плохо, что Анну Павловну поставили во вторую очередь в столовую. Всех так вначале — приезжих. Дня через четыре переведут в первую. Надо почаще подходить к диетсестре, напоминать о себе.
— Ой, Зойка, нам пора — уже семь. Одевайся. Погляди, платье не слишком тесно? Не тянет в плечах? Похудела, значит. Перед отъездом самым пошила. Наспех...
Они ушли. Анна Павловна раскрыла сумку, вынула мятые наряды, разыскала гладильную комнату, перегладила все заново и развесила на плечиках в шкафу. Потом пошла в столовую, но долго еще сидела на скамье перед входом, покормили часов в восемь, после первой смены, когда совсем стемнело. Подали макаронную запеканку, два яйца, чай. Анна Павловна попробовала макароны, они оказались холодными, съела яйца и выпила чай.
Рядом со столовой, за цветником, на освещенной танцплощадке играла музыка, готовились танцевать, что-то выкрикивал массовик-затейник, приглашая пары. Ночь была теплая, звездная, чистый месяц взошел над островерхими деревьями. Анна Павловна постояла, посмотрела, послушала, вернулась к себе и, утомленная дорогой, впечатлениями, легла с радостью в постель, чтобы проснуться утром.
Проснулась Анна Павловна в седьмом часу, как обычно, полежала, вспоминая, где она теперь и что не нужно выходить, управляться по хозяйству: доить, выгонять в стадо корову, завтрак готовить — девок не докричишься, — на работу спешить. Стараясь не скрипеть кроватью, встала — Лариса и Зоя Михайловна спали еще, — начала умываться. Вода из крана текла с шумом, и Анна Павловна подумала, что надо бы повременить, чтобы подняться всем вместе. Вон Лариса зашевелилась. Получилось, разбудила она их. Заругают. Чертов кран!
— Ты не стесняйся, Анна Павловна, — сказала Лариса, открыв глаза. — Вставай когда хочешь, ложись когда вздумается. Не больница. Здесь мы равны. Зоя, на море сбегаем до завтрака пли поздно уже? Засоня, прогуляла ноченьку. Зна-аем...
Не прислушиваясь к разговорам, Липа Павловна причесалась и, взяв выписанную при регистрации санаторную книжку, спустилась на нижний этаж, где располагались врачебные кабинеты.
День, начинался погожий. Анна Павловна на небо взглянула мельком — спешила. С восьми до девяти нужно было взвеситься, попасть к зубному врачу, после завтрака сразу же — к своему, лечащему, потом к главному на беседу в административный корпус — так подсказала дежурная сестра.
Возле кабинета взвешивания пришлось дожидаться: две очереди образовались, мужская и женская, в каждой — человек по пятнадцати. Анна Павловна не помнила, взвешивалась ли она когда-нибудь, не ведала, каков рост ее, и сейчас интересно было узнать о себе, что ростом она — метр шестьдесят девять сантиметров, весом — восемьдесят два килограмма. Вес не огорчил, не порадовал, просто над этим она никогда не задумывалась, почувствовала только, что похудела в дороге, когда вот в автобус садилась да ехала, — потеряла самое малое три-четыре килограмма. После взвешивания направилась дальше по коридору к зубному кабинету, опасаясь, что и здесь надо томиться в ожидании, да и в самом кабинете небось начнут пересчитывать зубы, интересуясь, какой болит, нет ли дупла. Но, к удивлению, у врача дольше минуты никто не задерживался, скоро и Анну Павловну впустили.
Толстая женщина-врач, сонная как бы, указала на кресло, попросила открыть рот, причем смотрела не в рот, а в сторону. Спросила:
— Жалоб нет?
И только было Анна Павловна, обрадованная, что заодно тут и зубы вылечит, хотела рассказать про запломбированный зуб, как врач произнесла ровно:
— Так, понятно. Закройте рот. Зубы в порядке. Пройдите вот сюда. — Сделала пометку в санаторной книжке, и Анна Павловна, сама того не желая, очутилась в коридоре. «Быстро, — удивилась она, — это сколько же за день проскочит?..»
После этого побывала Анна Павловна в столовой на завтраке, у своего лечащего врача — молодой женщины Тамары Ивановны, которая, расспросив обо всем, назначила курс лечения, на беседе с главным врачом в административном корпусе, где им объясняли, как следует вести себя во время отдыха в санатории, на обеде, на процедурах и освободилась только во второй половине дня, в пятом часу. Тогда она пошла гулять по санаторию, чтобы узнать, что где размещается.
Санаторий располагался на берегу, в большом парке; через парк, от моря к шоссе, тянулись кипарисовые аллеи. Берег высокий, глянуть с обрыва — внизу железная дорога, идущая на Адлер и дальше, еще ниже — желтая, изломистая кайма пляжа, море. Поезда шли круглосуточно по расписанию в обе стороны, но стук колес не раздражал, не воспринимался даже. По шоссе днем и ночью двигались машины, парк глушил шум моторов, ветер с моря относил в горы пыль, бензиновую гарь. Со стороны Туапсе к санаторию примыкал дом отдыха, с востока — детский оздоровительный лагерь. Санаторий состоял из нескольких корпусов, больших и малых, ближе других к морю построены были второй и третий корпуса, оба двухэтажные, третий корпус, или «уральский», как его еще называли, возвели совсем недавно, на паях с уральцами — они-то в нем и отдыхали из года в год.
Все осмотрела Анна Павловна, гуляя, переходя из аллеи в аллею, проходя мостки, тропинки, повороты, минуя подъемы и спуски, и вышла опять на берег, против своего второго корпуса. Она села на широкую, со спинкой, скамью, шагах в шести от обрыва, вытянула ноги, откинулась и стала смотреть между деревьев на море, которого никогда до того не видела и к которому никак не находила времени подойти. Никого рядом не было. Тихо, тепло. Деревья мешали, Анна Павловна шагнула ближе, прислонилась спиной к стволу. Внизу широко и плоско лежала вода. Анна Павловна стала смотреть прямо перед собой, стараясь увидеть противоположный берег, но, как ни напрягалась, ничего не могла различить — вода сливалась с небом. Ветра не было, воду не рябило, мешали только солнечные пятна, но все равно хороню различались ближние и дальние буи, лодки рыбаков.
«Это надо же, столько воды!» — неясно подумала Анна Павловна, вернулась на скамью, уселась поудобнее, сложила на низу живота руки, пригрелась и неожиданно для себя уснула. Спала она не более получаса, проснулась оттого, что стала слегка похрапывать, заваливаться на правый бок. Выпрямилась, оглянулась быстро — не видел ли кто? — и заругалась: «Вот дура, не хватало еще и захрапеть тут на скамье!» Зевнув в ладонь, встала, пошла к себе, чтобы успеть не торопясь написать девкам письмо — думают, поди, как там мать.
В комнате Анна Павловна разложила на столе конверт, бумагу, села, спрятав ноги под стол. Сначала вывела на конверте адреса — домашний и новый свой, потянула лист бумаги, подумала, с чего начать письмо. Девкам она писала все три года — на станцию, в техникуме когда учились. Раз в неделю письмо. Они — ответ. «Здравствуйте, мои золотые и ненаглядные дочки Лена и Вера, — вывела Анна Павловна, прикусив губу. — Пишет вам ваша мать.
Во первых строках своего небольшого письма спешу сообщить, что я жива и здорова, чего и вам желаю. Доехала благополучно. Второй день уже нахожусь на месте. А как вы там живете?..»
Перед тем как написать каждую новую фразу Анна Павловна поднимала голову и подолгу смотрела в окно. Но видела она не кипарисовую аллею, идущую от «уральского» корпуса к шоссе, а свое село, избу на берегу речки, лица дочерей. На одиннадцати страницах Анна Павловна подробно описала все, что пережила и перечувствовала, начиная с того момента, когда села на станции в вагон, и но теперешний час. Написала и о море. «Пропасть, девки, как много воды». Пообещала прислать фруктов, дала дополнительные распоряжения но хозяйству, а то у них, должно, в головах перепуталось. Баню чтоб не спалили, ежель топить начнут.
Последние страницы отпела Анна Павловна под поклоны и приветы, перечислив знакомых села, начиная с соседей. Еще хотелось написать о том, как ехала она поездом и на последнем перегоне, перед станцией, проходил через вагон не то грузин, не то армянин — кто их разберет! — остановился, стал смотреть на Анну Павловну, цокать языком. Потом сел напротив, колени в колени, и начал звать к себе жить, хоть в Тбилиси, хоть в Цхалтубо — у него и там и там, дескать, дома. А она отказалась. Но девкам своим разве расскажешь такое? Хотела подруге написать, той, что в месткоме, да передумала. Разнесет по мастерским, приедешь — над тобой же и смеяться станут. Вот, скажут, не успела отъехать и... Зубоскалов много...
Алла Павловна дважды лизнула конверт, заклеила и по пути в столовую бросила в ящик. После ужина пошла сразу обратно, посмотрела на своем этаже в холле телевизор до полуночи и легла спать. О доме подумала спокойно, уснула. Так прошел ее второй день в санатории. Полный день. Без особых событий...
Через поделю Анна Павловна совершенно освоилась на новом месте. Со многими познакомилась, с некоторыми подружилась, как можно подружиться за такое короткое время. Стала гораздо смелее в разговорах. Но все равно продолжала прислушиваться, присматриваться к поведению других, более опытных, чтобы самой не оконфузиться. Думала, прежде чем сказать что-то. А лучше — помолчать...
День в санатории отличался одни от другого разве только погодой, по погода менялась здесь редко. Утро начиналось с подъема, Вставали сами по себе, кто когда хотел, лишь бы на завтрак не опоздать. Иной в шесть, иной в семь, иной до завтрака самого лежит в постели. Мужчины, удивилась Анна Павловна, просыпались раньше. Вскочут, натянут трикотажные тренировочные костюмы, не умываясь, полотенце на шее, рысцой к морю — купаться. Подруги по комнате, если поздно возвращались с гулянья, то и утром просыпались поздно.
Лариса проснется в восьмом часу, глянет — окно всегда настежь — и окно: «Ах, какая погода!» — поправит волосы и за дверь, халатик на бегу застегивая. Зоя Михайловна, продрав наведенные с вечера глаза, позевывая, тянулась к столику за сигаретами «Стюардесса», закуривала да так и лежала, пуская дым, глядя поверх двери, улыбаясь чему-то.
Анна Павловна с первого же дня, как прописали ей лечебную гимнастику, стала по утрам — днем само собой ходить на море. Халат у нее был, а шлепанцы уступала Зоя Михайловна, когда ленилась. Или в туфлях отправлялась — ничего.