– Надо его семью в заложники взять! Нет! Это чересчур. Надо телефоны на прослушку поставить, он точно станет звонить, про деток своих, типа, узнавать. «Как там мой маленький лягушонок», – плаксиво скривив рот, передразнил не пойми кого генерал Петя, и Гера, не выдержав, прыснул от смеха. – Чего ржешь-то? – строго спросил Сеченов. – Ничего смешного нету. Натрепется где-нибудь перед журналюгами западными… – Он потер виски, успокаиваясь, пробурчал: – Убью гада.
Гера, отойдя от шока, вызванного генеральской яростью, и проанализировав услышанное, выудил в этом потоке ругательств и угроз главное для себя и задумался. Некоторое время на лице его была написана нерешительность, но в конце концов он не выдержал и спросил:
– А с какой стати ему было машину-то ковырять? В ней что-то особенное находилось?
– Это тебя не касается, – отрезал генерал.
– Петр, это несерьезно, – холодно вымолвил Герман, – меня это как раз очень даже касается. Тачка-то моя бывшая как-никак. Что в ней такое было?
– Спутниковый передатчик, – неохотно признался Сеченов, – все служебные машины такими оборудованы. Думаешь, я просто так попросил, чтобы ты ему свою тачку отдал? Это для нашего же удобства, чтобы следить возможно было за его передвижениями круглосуточно.
– Значит, и за мной тоже следят круглосуточно? – спросил Гера с унылым видом.
– А ты как думал?! – встрепенулся Сеченов. – Ты кто такой есть? Где работаешь? У тебя допуск к гостайне имеется! Ты сам себе не принадлежишь, к твоему сведению.
– Понятно, фиг ли… – Гера решил не усугублять и, соорудив на лице озабоченность, перевел разговор в иное русло: – Я не верю, что он куда-то сбежал. Насколько я его знаю, это не тот человек. Тем более он прекрасно понимает, что семья его здесь, детей своих он любит безумно. Нет. Он где-то в Москве. Можно же как-то по мобиле его вычислить, в конце концов?
Генерал хмыкнул:
– А есть она у тебя, его мобила-то? Я имею в виду не ту, что официально на него зарегистрирована, а ту, по которой он сейчас разговаривает. Официальная не работает, я пробовал звонить.
– У меня нету, – честно признался Герман, – да и уговора такого не было, чтобы он мобилу менял. Вроде бы как вообще об этом речь не шла. Слушай, Петр, а этот сигнал от машины, он может не проходить?
– В каком смысле? – встрепенулся генерал. – Ты имеешь в виду помехи? Да-да-да, как же это я не подумал? Машина ведь может находиться где-то, где много радиопомех вокруг. Или, скажем, материал стен такой, что сквозь него не проходит сигнал. Точно!
Сеченов бросился к монитору:
– Вот, в последний раз он был в Перове, а потом я ненадолго отвлекся, и сигнал исчез. Я не заметил, в каком именно месте. Но куда он мог заехать? В бомбоубежище? В метро? Бред какой-то.
– На подземную автостоянку, например, – предположил Кленовский. Генерал схватил трубку селектора, распорядился, чтобы ему тут же подготовили список всех подземных стоянок Москвы. Список был перед ним спустя пять минут.
– Вот! – хлопнул Сеченов по бумаге. – В Перовском районе такая стоянка одна-единственная! Рядом улица 1-я Владимирская, Сбербанк и дом бывших пионеров. Давай-ка, дуй туда!
– Зачем?! – опешил Герман.
– Затем! Это тебе тест на оперативную смекалку. Если машина там, то постарайся найти и его самого. Действуй, студент, – хохотнул генерал Петя, к которому вернулось его прежнее расположение духа, и покровительственно потрепал Геру по щеке. Тот молча развернулся и, бормоча себе под нос что-то насчет наказуемой инициативы и мальчика на побегушках, пошел выполнять задание генерала.
…Машина нашлась на минус третьем этаже паркинга. Охранник стоянки бегал за Герой по пятам, выслуживался за тысячу пожалованных ему барином рублей.
– А телефон свой он вам не оставлял? – поинтересовался Гера.
– Конечно, конечно! – засуетился охранник, толстый и лысый мужик лет сорока семи. – В будке у меня, в талмуде записан.
– В Талмуде? – усмехнулся Гера. – В Талмуде, мой необрезанный друг, записано, как править миром, который населяют такие, как ты.
Мужик в ответ лишь глупо улыбнулся.
3
Если бы не чертова трава, то я нипочем бы не стал отвечать на телефонный звонок. Эта «симка» была куплена в «Связном» на улице Красной Сосны, где мне продали ее без предъявления паспорта. Я всего лишь назвал вымышленное имя, серию и номер документа. Этим телефонным номером я очень дорожил, так как считал, что никто, кроме сторожа парковки, не может его знать. После второго косяка, когда мир вокруг освежился словно после июльского ливня, телефон вдруг зазвонил. Я, совершенно забыв о его особенном секретном статусе, подумал, что могут позвонить со стоянки, и ответил на звонок. Это был Кленовский. Я назвал ему адрес квартиры, и вскоре он присоединился к нам, быстро выкурив изрядное количество травы.
– А мы тебя потеряли, представляешь?! – вновь и вновь полувопрошал Гера, и мы принимались глупо хихикать.
О том, что стакан марихуаны кончился, с отчаянием в голосе сообщил Верещ:
– Охренеть! Стакан на троих скурили! – уныло исследуя пустой газетный лист, в который была завернута дурь, констатировал он. – Хотел я пятку заначить, блин! Чего не заначил? Вот я осел!
– А вы у кого брали-то? – спросил его Гера, поводя по сторонам красными, точно у кролика, глазами навыкате.
– У барыги, ясный пень! – удивленно ответил Верещ. – Где ж ее еще возьмешь? У Магаррама самая четкашная трава и гашик. Говорят, еще и герыч есть, и даже амфетамины.
– У кого? – встрепенулся я. Во время первой покупки, покуда Верещ бегал в подъезд за стаканом, я сидел в машине и барыгу не видел.
– Так барыгу зовут Магаррам. Он азер, – пояснил Верещ, – жирный такой, как колобок. Его менты крышуют из тридцать девятого отделения.
– Ты бы нас познакомил, а, чувак? – попросил Гера Вереща и заговорщически подмигнул мне.
– Зачем? – снова удивился Верещ.
– Ну как же зачем! Захочется взять, а тебя рядом не будет, – пояснил я. – Да ты не ссы, с каждого стакана корабль тебе.
– Высшая тема! – Верещу идея понравилась. – Так чего? Может, поедем возьмем?
– Конечно, поехали! – подхватил Кленовский. – Два, нет, три стакана плана и корабль пластилина!
– Уау! – Верещ, охваченный эйфорией и предвкушением затаривания погребов дурью по самый верх, вскочил и сделал вид, что берет риф на электрогитаре. – Беееу, та-да-да! Едем, пацаны! О-йе-йе! Камон, беби, лайт май файя-а-а!
– Щас поедем, ага. Я только отлить схожу, – соврал я, но вместо туалета прошел на кухню, где похитил два здоровенных кухонных ножа и убрал их под куртку…
…Да, я время от времени курю траву. Это факт. Случается это не нарочно, и я никогда не рыщу в ее поисках, я независим от нее, но при случае не откажусь. Трава лучше, чем водка, и последствий от нее ощутимо меньше. Просто государству выгодна продажа белой жидкости, оно получает свои деньги с акциза, а с травы государство ни хрена не получает, поэтому легалайза мы никогда не дождемся. А жаль… Если угодно, я собираюсь в старости (если доживу) выращивать траву в горшках на собственном подоконнике. Когда я стану старым и не интересным женщинам пердуном, то я буду укуриваться и сочинять сумасшедшие пьесы, которые, быть может, окажутся гениальными. Старость – самое время для занятия театральной драматургией, ибо жизнь уже познана во всех ее проявлениях, все маски сброшены, и понимаешь, что под ними пустые, словно у манекенных болванов, лица, лишенные глаз. Сразу хочется заставить все это безликое стадо двигаться, и я воображаю себе кайф, который мне еще только предстоит испытать, когда я пойму, что пьеса, написанная мною под травяными парами, получилась. Итак, я люблю траву. Но я ненавижу героин и все прочее дерьмо, от которого люди мрут как мухи. Героин превращает их в бездушные огурцы, пожирая душу. Душа героинового наркомана никогда не возродится в новом теле. Душа героинового наркомана похожа на вдрызг растерзанную половую тряпку: дырка на дырке, не зашить нипочем. И это известно тем, кто барыжит героином и прочей тяжелой хренью, однако им глубоко наплевать на все те дырявые, истонченные души, у которых нет сил подняться вверх, в ноосферу, в чистилище. Тех, кто продает героин, я буду убивать. Без всякой жалости. Героиновый барыга достоин лишь одного – ужасной и мучительной смерти.
К барыге, живущему на улице Лазо, мы поехали на машине Кленовского. Верещ просился за руль, но повел я, так как знал уже дорогу. Остановились у белого облезлого дома: панельная девятиэтажка, пропахшая крысами. У входа на скамейке три старухи, завидев нас, принялись шушукаться. Верещ подошел к ним вплотную, наклонился и гаркнул: «Ху а ю?!» Старухи, кряхтя и крестясь, ретировались.
– Три стража ада в ужасе бежали! – пошутил Кленовский. – Веди, чувак, ты первый.
За спиной Вереща я достал из-под куртки нож и протянул его Герману, тот молча поднял вверх большой палец и, не задавая никаких вопросов, взял у меня смертоносную кухонную утварь, спрятал нож под одеждой.
– Три стража ада в ужасе бежали! – пошутил Кленовский. – Веди, чувак, ты первый.
За спиной Вереща я достал из-под куртки нож и протянул его Герману, тот молча поднял вверх большой палец и, не задавая никаких вопросов, взял у меня смертоносную кухонную утварь, спрятал нож под одеждой.
– Приколемся? – тихо, так, чтобы не слышал Верещ, спросил он.
– Приколем, – кивнул я, – если повезет.
Лифт не работал, мы поднялись на шестой этаж по грязной, заплеванной лестнице. Складывалось впечатление, что клиенты этого Магаррама прямо здесь и «заправлялись», что называется, «не отходя от кассы». Валялись использованные шприцы: тонкие, инсулиновые. Стены были расписаны сатанинской символикой, а между пятым и шестым этажами был мастерски изображен Фредди Крюгер вполуторс. Герой кошмаров улицы Вязов омерзительно улыбался, и вместо лезвий из его знаменитой перчатки торчали иглами вверх наполненные шприцы. Несмотря на свое обкуренное состояние, я содрогнулся от ужаса, настолько чудовищным злом веяло от этих подъездных художеств. Кленовский плевался от омерзения, Верещу все это было привычным, и он не обращал на картинки никакого внимания. Его вели вперед нюх и алчность наркомана со стажем. Его сознание не воспринимало настенные росписи так, как наше. Верещ давно жил в другой реальности, в той, где сатана правит бал.
Мы подошли к железной двери с видеодомофоном. Верещ почесал свой нечесаный хайр и сказал, что вообще-то лучше, чтобы мы «куда-нибудь на время сдриснули, а то он не откроет, если увидит столько рыл сразу». Мы с Герой спрятались за угол.
– Решил развлечься, небожитель? – тихо спросил я его, напряженно вслушиваясь в возню и сопение Вереща за углом. (Чего он там копается? Почему не звонит?)
– Ты думаешь, у тебя у одного принципы? – ответил он. – Когда просто куришь траву, то не думаешь, что на этом наживается какой-то Магаррам. Трава, брат, – это не героин. За героин надо убивать.
Наконец Верещ решил какие-то свои проблемы (отчего он так долго копался, я так никогда и не узнал) и позвонил в дверь барыги. Переговорное устройство ответило искаженным голосом с сильным южным акцентом. Верещ сказал, что он «чисто по делу пришел», и дверь открылась.
– Я с пацанами, – услышали мы хриплый голос Вереща, – они много взять хотят, а мне бабло не доверяют.
– Чего?! С какими еще пацанами?! Давай вали отсюдова!
– Да ты чо, Магар, – зачастил Верещ, – они ровные пацаны, упакованные и на лавэ. Я за них отвечаю. Они не мусора.
– Да я мусоров не боюсь, – самодовольно ответили из-за двери. – Ладно, если ты за них отвечаешь, то пусть заходят.
И мы зашли в квартиру. Ничего общего с притоном она не имела. Прихожая маленькая, чистая, с трюмо и цветастой занавеской «бамбук» вместо комнатной двери. На полу линолеум под паркет, в углу калошница. Магаррам оказался жирным, очень волосатым пузырем в майке. Глазки его, маленькие, поросячьи, бегали по нам сверху донизу. Довольный осмотром (стоят три укурка, вполне его контингент, притом один из них очень хорошо одет: на Кленовском был отличный итальянский костюм), он спросил, чего нам надо.
– Три стакана плана, – радостно зачастил Верещ, поглядывая на нас в поисках поддержки, – и корабль хэша.
– И нам еще герыча десять граммов, – добавил Гера.
– Бабки есть? – деловито осведомился барыга.
Я достал из кармана куртки «котлету», перехваченную резинкой:
– Хватит?
При виде кипы лавандоса его глаза жадно загорелись, он назвал сумму. Я отсчитал ему деньги, а остаток «котлеты» спрятал в карман.
– За дверью подождите, – велел Магар. – Я вам вынесу.
– Да не, так не пойдет, – подал голос Кленовский, – чо мы там чалиться будем? Ты бабки взял? Взял. Давай, чо надо, и мы отвалим. Мы ж те по-честноку заплатили все. А вдруг мы за дверь – а ты кинешь или подтянешь по телефону кого, а у нас бабки. Не, братан, давай здесь, сразу.
– Ладно, шайтан с вами, – недовольно проворчал Магаррам и скрылся за бамбуковой занавеской. Слышно было, как он принялся что-то передвигать, по-видимому, доставая дурь. Верещ был рад, как ребенок – погремушке, и глупо улыбался. Я откровенно достал из-под куртки нож и, не оборачиваясь, вошел следом за барыгой. В первой комнате, проходной, его не было, и я в два быстрых и бесшумных шага пролетел ее, оказавшись в угловой комнатушке с наглухо задернутыми шторами. Эта комната служила ему спальней, и он втиснулся между стеной и кроватью, развернулся задницей к выходу, наклонился и будто бы что-то отсчитывал. Недолго думая, я изо всех сил вонзил ему нож прямо в зад, угодив аккурат в анус. Я дефлорировал этого парня кухонным ножом, и он ужасно, дико, предсмертно завопил. Его вопль прервал Кленовский, который вскочил на кровать и сверху нанес удар своим ножом барыге прямо в шею. Лезвие перебило шейные позвонки и вышло через кадык, заставив Магаррама заткнуться навеки. Кровь хлестала будто бы из всех его пор, моментально залив пол, кровать, стену, попала даже на шторы. Из прихожей слышались сдавленные вопли Вереща: «Бля, пацаны, бля, пацаны» – и так нескончаемо, точно у этого парня внутри заело на хрен пластинку или он мучительно хотел ссать и переминался с ноги на ногу.
– Валим отсюда! – завопил я, схватив Кленовского за рукав. Тот в состоянии шока сделал попытку вытащить из трупа свой нож, но я сгреб Кленовского в охапку и буквально выбросил его в соседнюю комнату. Здесь мы упали на пол, задыхаясь от адреналина, а Верещ все бормотал: «Бля, пацаны», и я готов был убить его, лишь бы он заткнулся. Я оглядел свою одежду, на ней были пятна крови. Белая рубашка Кленовского также была забрызгана кровью, кровь была на его лице и на руках. Он тяжело дышал, выкатив глаза, будто на шею ему накинули удавку. Я ударил его по щеке наотмашь, и тогда он пришел в себя:
– Поверить не могу, ведь мы его убили! Охренеть! Господня срань!
– Это не человек, – я тряс его за плечи и думал, что неплохо было бы влепить ему еще одну пощечину, – это гребаный барыга! Он не человек!
– Да, да, – Кленовского стал колотить озноб, он сидел, нелепо дергая конечностями, словно марионетка, а Верещ все бубнил, и тогда я крикнул, чтобы он заткнулся, иначе я его убью, и он сразу замолчал. Я был единственным в этой тройке, кто более-менее сохранял присутствие духа, и покуда Верещ лихорадочно собирал всю имевшуюся в квартире наркоту в большой пакет «Метро кэш энд кэрри», я заставил Геру раздеться до пояса и замыть рубашку под краном в ванной. На мне была темная одежда, кровь быстро впиталась, ее не было заметно. Чертова белая рубашка не отстирывалась, я дал Гере свою футболку, а сам остался в куртке и в свитере, надетом прямо на голое тело, что было не очень-то приятно, так как я с детства не люблю, когда «шерстит».
Хорошо, что Верещ напугал старух. Никто не видел, как мы вышли из подъезда, как сели в машину. Странный дом с разрисованными стенами был словно нежилым. Еще тогда я подумал, что этот дом – обитель дьявольских призраков. Мысль промелькнула и исчезла в глубинах сознания. Мог ли я знать тогда, лихорадочно выруливая и спешно покидая место преступления, что вскоре судьба занесет меня в подлинную обитель зла? Почувствовал ли я тогда что-то? Или, убив этого продавца смерти, я взял у дьявола взаймы и он послал меня отработать долг? Чуть позже я расскажу и об этом.
А пока вот что. Мы с Верещем остались в нашей берлоге, а Кленовский выкурил еще одну жирную папиросу, и это уравновесило его, вернуло нервы в нормальное состояние. Покуда Верещ с увлеченностью библиотекаря каталогизировал наркоту и вслух размышлял, не стать ли ему самому барыгой, мы с Кленовским тихо беседовали. Он рассказал мне о шпионском передатчике, установленном в «Ауди», и о том, что все мы у Сеченова под колпаком. Расскажи он мне раньше, я бы ему не поверил. В конце концов, это ведь именно Кленовский «случайно» догнал меня в той пробке. Но теперь, после того как мы с ним оказались связанными кровью, я решил, что ему вполне можно доверять.
– Раз так, то пусть твоя машина так и стоит на той стоянке, – предложил я, – куплю себе какой-нибудь драндулет попроще, зарегистрирую вон на Вереща, он и не заметит даже, – кивнул я на счастливого, словно ребенок, Димона, раскладывающего наркотики по кучкам. – Верещ, – проникновенно попросил я его, – не доводи до греха, смой все дерьмо, кроме травы, в унитаз.
– Да ты чего?! Да как же?! – всполошился было Верещ, но, увидя, что взгляд мой похож на дуло заряженной двустволки, осекся и мрачно сгреб пакетики с порошком и таблетками в одну приличных размеров кучу.
– Кури лучше, – хохотнул Гера, – от курева будешь просто радостный додик, а от герыча сдохнешь через год-два. Оно тебе надо?
– Ну да, – вздохнул Димон, – да я вот прибарыжить думал. Хотя, конечно… Сразу ведь выпалят, если толкать начну. Слух пойдет, придут сюда кореша Магаррамовы и превратят мою жопу в решето.
Под звук спускаемой воды Гера вернулся к прерванному разговору: