И он вышел вместе с Гэндальфом и Имрахилом. Берегонд и его сын Бергиль остались с Фарамиром, не скрывая радости. Прежде, чем закрылась дверь покоя, Пипин, семенивший за Гэндальфом, услышал восклицание старой Йореты:
— Король! Слышали?! Что я вам говорила? В руке Короля — целительная сила, вот что я сказала.
Весть о чуде молниеносно разнеслась по Домам Целения, и вскоре весь город говорил, что вернулся настоящий Король и исцеляет всех, кто получил раны в бою.
Тем временем Арагорн стоял у ложа Эовины и говорил:
— Королевна получила тяжелые раны, приняла на себя страшный удар. Сломанное плечо перевязано правильно и должно срастись, если у нее хватит сил выжить. В левой руке, которой она держала щит, раздроблена кость, но главной причиной недуга являются не эти раны, а правая рука, в которой был меч. Кости в ней целы, а сама рука омертвела. Увы! Эовина встретилась с тем, кто был значительно сильнее ее разумом и телом. Кто осмеливается поднять меч на подобного противника, должен быть крепче стали — иначе убивает само столкновение. Злая судьба поставила такого врага на ее пути. Ибо она молода и красива, красивее всех королевских дочерей. Мне трудно о ней говорить. Когда я первый раз ее увидел и понял ее печаль, мне показалось, что я смотрю на белый цветок, стройный, гордый и нежный, как лилия, и вместе с тем в ней чувствовалась такая твердость, будто эльфы выковали этот цветок из стали. Может быть, холод уже давно сковал его соки, и потому цветок был еще прям, сладок и горек одновременно, красив на вид, но уже ранен и осужден на раннее увядание и смерть? Болезнь давно прокралась к ней, правда, Эомер?
— Удивлен я, что ты меня об этом спрашиваешь, Властитель,— ответил Эомер.— Я тебя не обвиняю ни в этом, ни в чем другом, но я знаю, что Эовину, мою сестру, не тронул холод, пока она не увидела тебя. У нее бывали заботы и опасения, которыми она делилась со мной, когда Причмок держал нашего Короля под своим зловредным влиянием. Эовина заботилась о Феодене, все больше тревожась о нем. Но не это привело ее на роковой путь!
— Друг! — вмешался Гэндальф.— У тебя всегда были кони, военные подвиги, вольное поле, в то время как сестра твоя, с не менее отважной душой, родилась женщиной. Ее уделом стала забота о старике, которого она любила, как родного отца. Ей выпало смотреть, как он дряхлеет и теряет славу. Она чувствовала себя униженной и еще менее нужной, чем палка, на которую опирался седой Король. Ты думаешь, что Причмок лил яд только в уши Феодена? «Старик, впадающий в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, в которой бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами!» Это слова Сарумана, хозяина Причмока. Ты ведь их слыхал? Ясно, что Причмок осторожнее и осмотрительнее выражался под крышей Феодена. Если бы любовь к тебе, Эомер, и верность своему долгу не замыкали ее уст, ты бы мог услышать эти слова и от своей сестры. Кто знает, что произносила она, когда оставалась одна в бессонные ночи, в четырех стенах, думая о том, как с каждым днем оскудевает ее жизнь, и чувствуя себя диким зверьком в тесной клетке!
Эомер не ответил. Он смотрел на сестру, будто в ином свете увидел сейчас дни детства и юности, проведенные вместе с ней. Но Арагорн сказал:
— Я знаю, о чем ты думаешь, Эомер. Из всех ударов, которые нам готовит судьба на этом свете, мало найдется таких горьких и позорных для сердца мужчины, как невозможность ответить взаимностью на любовь столь красивой и смелой девушки. Боль и печаль ни на минуту не оставляли меня с тех пор, как я простился с Королевной в Дунгарском Укрытии, оставив ее в глубоком отчаянии. Страх на Тропе Умерших не пересилил во мне страха за дальнейшую судьбу Эовины. Но я говорю, Эомер, что тебя она любит больше, чем меня, ибо тебя она хорошо знает, а во мне полюбила тень и мечту, надежду на славу и великие подвиги, очарование далеких от Рохана неведомых стран.
Может быть, мне удастся исцелить ее тело, вызвать ее к живым из долины смертной тени. Но я не знаю, что ее ждет здесь: надежда, забвение или отчаяние. Если она проснется в отчаянии, то умрет; чтобы ее спасти, понадобится лекарство, которое я не смогу ей дать. И это будет огромная потеря, ибо своими подвигами твоя сестра покрыла себя славой и заняла подобающее место среди достойнейших правительниц мира!
Арагорн нагнулся, заглянул в лицо Эовины, белое, как лилия, застывшее, как резной камень, покрытый льдом. Он поцеловал ее в лоб и ласково зашептал:
— Проснись, Эовина дочь Эомунда! Враг погиб от твоей руки! Проснись!
Девушка не шевельнулась, только глубже задышала, белое покрывало на ее груди слегка поднялось и опало. Арагорн взял еще два листа ацеласа и бросил в кипяток. Этим отваром он вытер лоб и холодную правую руку девушки, неподвижно лежавшую поверх покрывала.
Может быть, Арагорн в самом деле обладал забытой колдовской силой древнего племени с Заокраинного Запада, а может быть, его слова взволновали присутствующих, но когда легкий аромат целебного зелья разнесся в воздухе, всем показалось, что от окна повеял ветер, в котором не было никакого запаха, а просто свежесть, не испорченная ничьим дыханием, прилетевшая прямо со снежных вершин из-под звезд или дальнего морского берега, омытого серебряной пеной.
Проснись, Эовина, королевна Рохана!— повторил Арагорн, беря ее правую ладонь в свою и чувствуя, как теплеет рука.— Пробудись. Тень ушла, мрак рассеялся, мир снова светел.— Он отступил, передавая руку девушки Эомеру.— Позови ее ты, Эомер! — сказал он и тихо вышел из покоя.
— Эовина! Эовина! — рыдая, воскликнул Эомер.
Девушка открыла глаза.
— Эомер! Какое счастье. Мне говорили, что ты убит. Но нет, это были только злые голоса во сне. Я долго спала?
— Недолго, сестра,— ответил Эомер.— Не думай об этом.
— Я очень устала,— сказала девушка.— Как странно. Мне надо немного отдохнуть. Скажи, что с Королем Рохана? Увы, я знаю, это был не сон, не обманывай меня. Он погиб, он это предчувствовал.
— Он умер,— сказал Эомер.— Но перед смертью просил передать слова прощания Эовине, которую любил больше, чем родную дочь.
— Это печальная новость, но вместе с тем это добрая весть, о такой смерти для него я не могла даже мечтать в хмурые дни, когда мне казалось, что Дом Эорла стал хуже нищей пастушьей хижины. А что стало с его оруженосцем, невысокликом? Эомер, ты должен возвести его в рыцари Рубежного Края за доблесть!
— Он лежит здесь, рядом, я сейчас к нему пойду,— вмешался Гэндальф.— Эомер пока останется с тобой. Но не говори о войне и печали, пока не окрепнешь. Мы все рады, что ты проснулась, скоро будешь здорова и полна надежды, самая храбрая из королевен!
— Здорова? Может быть. Буду настолько здорова, чтобы заменить на пустом седле упавшего воина, пока нужны бойцы. Но полна надежды? Не знаю,— ответила Эовина.
Гэндальф и Пипин вошли в покой, где лежал Мерри, и застали Арагорна у его изголовья.
— Бедный мой любимый Мерри!— заплакал Пипин, подбегая к кровати.
Ему показалось, что другу стало еще хуже, его лицо посерело и как бы постарело, в нем было столько печали. Пипин испугался, что Мерри умирает.
— Не бойся,— успокоил его Арагорн.— Я пришел вовремя и успел его позвать. Он вернется. Он очень устал, и ему больно. С ним то же, что и с Эовиной, потому что он осмелился ударить страшного противника. Но это скоро пройдет, в нем живет сильный и веселый дух. О пережитом горе Мерри никогда не забудет и станет от этого мудрее, но веселье в сердце сохранит.
Арагорн положил ладонь на лоб Мерриадока, ласково погладил его по кудрявой голове, тронул его веки и позвал по имени. А когда запах ацеласа наполнил комнату, словно аромат садов и вересковой поляны, гудящей от пчел в солнечный день, Мерри вдруг очнулся и заявил:
— Есть хочу. Который час?
— Время ужина прошло,— серьезно ответил Пипин,— но я постараюсь принести что-нибудь перекусить, если здешние люди не откажут.
— Конечно, не откажут,— сказал Гэндальф.— Все, что найдется в Минас Тирите, будет охотно предложено рыцарю Рохана, прославившему свое имя.
— Отлично! — воскликнул Мерри.— В таком случае, сначала я попрошу ужин, а потом трубочку…— и вдруг погрустнел.— Нет, трубки не надо. Я, наверное, больше никогда не буду курить.
— Почему? — спросил Пипин.
— Потому,— ответил медленно Мерри,— что он погиб. Я все вспомнил. Когда он прощался со мной, то жалел, что не успел поговорить об искусстве курить трубочное зелье. Это были почти последние его слова. Теперь я никогда не смогу закурить трубку, чтобы не вспомнить про него, Пипин, и про тот день, когда он подъехал к Исенгарду и так вежливо с нами разговаривал.
— Наоборот, кури трубку и вспоминай о нем! — сказал Арагорн.— У него было благородное сердце, и он был великим Королем. Он остался верен присяге и вырвался из мрака в свое последнее ясное утро. Недолго ты ему служил, но об этой службе сохранишь светлое и гордое воспоминание до конца дней.
Мерри улыбнулся.
— Хорошо, пусть будет так,— сказал он.— Если Бродяжник достанет мне все, что для этого надо, я буду курить и думать. У меня в мешке было трубочное зелье, лучшее из запасов Сарумана, но я не знаю, что с ним стало после Битвы.
— Ты сильно ошибаешься, господин Мерриадок, если думаешь, что я прошел через горы и пробил в Гондор дорогу огнем и мечом для того, чтобы снабжать зельем растяпу-солдата, потерявшего снаряжение,— ответил Арагорн.— Если твой мешок не найдется, обратись к здешнему Главному Собирателю Зелий. Он тебе объяснит, что ему неизвестно, обладает ли требуемое зелье какими-нибудь достойными свойствами, но сообщит, что в народе оно называется трубочным зельем, по научному — галена, а в языках разных племен так и этак; потом угостит тебя полузабытым присловьем в стихах, смысла которого сам не понимает, и с прискорбием уведомит, что в Домах Целения нет такого лекарства, так что развлекайся размышлениями об истории его названия. А сейчас я должен тебя покинуть. На такой постели, как та, в которой ты тут нежишься, я не спал с тех пор, как ушел из Дунгарского Укрытия, а со вчерашнего дня еще и не ел ничего.
Мерри схватил его руку и расцеловал.
— Прости меня, мне очень стыдно! — сказал он.— Иди, не думай обо мне. С того самого вечера в Пригорье мы тебе одни хлопоты доставляем. Но уж так мы, хоббиты, устроены, что в серьезные минуты говорим пустые слова. Боимся слишком много сказать. А когда не до шуток, у нас слов не хватает.
— Это я хорошо знаю,— ответил Арагорн.— Поэтому и плачу тебе той же монетой. Да здравствует Хоббитшир и неистощимое жизнелюбие!
Он поцеловал Мерриадока и вышел, взяв с собой Гэндальфа.
Пипин остался у постели друга.
— Кто может сравниться с Арагорном в целом свете? — воскликнул он.— Разве только Гэндальф. Мне кажется, между ними есть какое-то родство. Слушай, разиня, мешок у тебя под кроватью,— когда мы встретились, он у тебя за плечами был. Бродяжник, наверное, на него смотрел, когда с тобой расправлялся. Да и у меня есть запасец трубочного зелья. Вот, бери — это Долгодонские листья. Набей пока трубочку, а я побегу поищу еду. Потом можно будет расслабиться. Эх, и наговоримся! Пора спускаться на землю. Мы, Туки и Брендибаки, не умеем долго жить на высоте.
— Не умеем,— признался Мерри.— Во всяком случае, я пока не умею. Но, Пипин, мы уже умеем увидеть высокое и отдать ему честь. Я думаю, что лучше всего просто любить то, к чему сердце тянется. С чего-то надо начинать, и корни должны быть,— а в Хоббитшире почва подходящая, можно глубоко зарыться. Но есть вещи глубже и выше. Если бы не они, ни один дед не мог бы копаться в своем огороде, наслаждаясь миром, хотя не всякий дед про это знает. Я рад, что теперь кое-что про них понял… Только сам не пойму, с чего я про все это разболтался. Дай-ка табачку. И достань из мешка мою трубочку, если она еще цела.
Арагорн и Гэндальф пошли к Главному Попечителю Домов Целения и попросили его еще некоторое время продержать Фарамира и Эовину в постелях и ухаживать за ними получше.
— Королевна Эовина будет рваться из постели, — сказал Арагорн,— и захочет поскорее выйти в мир, но постарайся удержать ее хотя бы в ближайшие десять дней.
— Что до Фарамира,— сказал Гэндальф,— то придется ему вскоре сказать о смерти отца, но всю правду о безумии Денэтора он не должен знать, пока совсем не поправится и не приступит к новым обязанностям. Проследите, чтобы свидетели страшных событий, Берегонд и фериан, не проговорились.
— А как нам быть со вторым ферианом, по имени Мерриадок, который лежит больной? — спросил Попечитель.
— Похоже, что завтра он попробует встать,— ответил Арагорн.— Можно ему разрешить, если захочет. Пусть немного погуляет с помощью друзей.
— Удивительное племя,— промолвил Попечитель, качая головой.— Очень крепкая порода!
У входа в Дома Целения собралась толпа, которая ждала Арагорна. Люди пошли за ним, а когда он поужинал, стали просить, чтобы он исцелил одним родственников, другим друзей, тяжело раненых или отравленных зловредной Тьмой. И Арагорн встал и вызвал на помощь сыновей Элронда, и они втроем до поздней ночи ходили по городу, помогая больным и раненым.
И шла по городу молва: «Настоящий Король вернулся». Гондорцы сразу назвали его Камнем Эльфов из-за зеленого камня, который сверкал у него на груди; так собственный народ подтвердил имя, данное ему при рождении.
Поздно ночью, когда силы почти покинули Арагорна, он завернулся в плащ и тайно вышел из города и последние часы перед рассветом проспал в шатре. Увидев утром на Белой Башне флаг Дол Эмроса, на котором, словно лебедь, колыхался на голубой волне белый корабль, люди удивились и спрашивали себя, не приснилось ли им возвращение Короля?
Глава девятая. ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ
Утро после Битвы настало ясное, легкие белые облачка плыли по небу, ветер переменился и дул с запада на восток. Леголас и Гимли поднялись с рассветом и испросили разрешения пойти в город, потому что очень хотели повидаться с Мерри и Пипином.
— Как я рад, что оба живы,— говорил Гимли.— Столько сил мы на них потратили на роханских дорогах, хорошо, что не зря, а то было бы очень обидно.
Эльф с гномом вместе вошли в город, и гондорцы на улицах с удивлением разглядывали необычную пару: Леголас сиял невиданной красотой, чистым и звонким голосом пел в блеске утра эльфийские песни, а Гимли топал рядом с ним, поглаживая бороду и с интересом осматриваясь.
— В обработке камня они неплохо разбираются,— высказался гном, разглядывая стены.— Иногда, правда, небрежничают. Мостовую можно было ровнее выложить. Как только Арагорн примет хозяйство, я ему предложу услуги наших подгорных каменщиков. Уж мы ему отстроим столицу, которой можно будет гордиться!
— Тут не хватает садов,— заметил Леголас.— Дома мертвые, мало живой зелени, которая растет и радуется жизни. Если Арагорн примет хозяйство, Лесной народ пришлет ему поющих птиц и деревья, которые зеленеют зимой.
Наконец они оказались пред лицом князя Имрахила. Леголас посмотрел на него и низко поклонился, потому что признал человека, в чьих жилах текла эльфийская кровь.
— Привет тебе, Повелитель! — сказал он.— Давно ушли соплеменники Нимродэли из Лориэнских лесов, но, как видно, не все отплыли из Эмроса на Запад за Большую Воду.
— Так говорят старые легенды в моей стране,— ответил князь.— Но с Незапамятных времен в ней ни разу не появлялся ни один из сыновей Дивного Народа. Удивлен я такой встречей среди военных забот и горя. Что тебя сюда привело?
— Я один из Отряда, вышедшего с Мифрандиром из Имладриса. Сюда я пришел с другом, вот этим гномом, в свите Достойного Арагорна. Мы хотим встретиться еще с двумя друзьями, Мерриадоком и Перегрином, которые, как нам сказали, находятся у тебя в городе.
— Ты их обоих найдешь в Домах Целения, я охотно тебя туда провожу,— сказал князь.
— Нам хватит и менее знатного провожатого, Повелитель,— сказал Леголас.— А к тебе я пришел с поручением от Арагорна: он не хочет сейчас входить в город, но есть необходимость немедленно созвать совет военачальников, и он просит тебя и Эомера Роханского безотлагательно прийти в его шатер. Мифрандир уже там.
— Мы придем,— ответил Имрахил, и они расстались, учтиво обменявшись прощальными словами.
— Вот благородный муж и большой вождь людей, — сказал Леголас.— Если сейчас, на закате Гондора, в нем есть такие мужи, то, наверное, велика была его слава в дни расцвета!
— И в каменном деле они были мастера,— подтвердил Гимли.— Самые старые постройки сработаны лучше новых. Так всегда у людей: сеют старательно, а потом весенние заморозки, а потом летние напасти, и урожай уже не такой, каким обещал быть.
— Но все зерно редко вымирает,— заметил Леголас.— Бывает, что в пыли и грязи оно терпеливо ждет, чтобы прорасти в неожиданном месте. Дела человеческие нас переживут, мой Гимли.
— И все же в конце будет лишь тень того, что могло быть,— сказал гном.
— Этого даже эльфы не знают,— ответил Леголас.
Подошел слуга, посланный князем, отвел их в Дома Целения, где они застали своих друзей в саду, и встреча их была радостной. Некоторое время они все вместе гуляли и беседовали, наслаждаясь краткими часами покоя в тишине раннего утра, свежим ветром, овевающим верхние ярусы города. Потом, когда Мерри устал, сели на стене, спиной к зеленому саду, окружавшему Дома Целения, лицом к югу, к сверкающему на солнце Великому Андуину, который убегал туда, где даже зоркие глаза Леголаса ничего не видели, пропадал в широких равнинах и буйной зелени Лебенина и Южного Итилиэна.
Теперь Леголас молчал, пока друзья говорили, и неотрывно смотрел вдаль, против солнца, пока не увидел белых морских птиц, летящих над рекой вверх по ее течению.