Теперь Леголас молчал, пока друзья говорили, и неотрывно смотрел вдаль, против солнца, пока не увидел белых морских птиц, летящих над рекой вверх по ее течению.
— Смотрите! — закричал он.— Это чайки! Они летят с Моря в глубь земли. Удивительные птицы растревожили мне сердце. Я не встречал их, пока мы не дошли до Пеларгира, и там я услышал, как они кричат, когда мы скакали к кораблям на битву. Тогда я на мгновение забыл о войне, охватившей просторы Средиземья, потому что их жалобная песня была о Море. Море! Увы, я его не увидел. Но глубоко в сердцах моих соплеменников дремлет тоска по Морю, которую опасно будить. Чайки ее во мне пробудили. Больше мне не будет покоя в лесу под дубами и буками.
— Не говори так! — сказал Гимли.— Нам в Средиземье еще многое надо увидеть и много сделать. Если все эльфы отправятся в Гавани, мир сразу потеряет красоту и потускнеет для тех, кто в нем останется.
— Мир потускнеет, и будет скучно,— сказал Мерри. — Не уходи в Гавань, Леголас! На земле всегда найдутся существа, большие и маленькие, например, премудрые гномы вроде Гимли, которым ты очень нужен! Во всяком случае, мне так кажется. Хотя иногда я думаю, что худшие дни этой войны еще впереди. Как бы мне хотелось, чтобы она уже кончилась, причем навсегда!
— Не каркай! — взмолился Пипин.— Солнце светит, мы все вместе, и так будет еще по крайней мере целый день, а то и два. Я хочу услышать про все ваши приключения. Говори ты, Гимли! Вы с Леголасом уже раз пятнадцать намекали на удивительный поход с Бродяжником, но так ничего и не рассказали.
— Тут-то солнце светит,— сказал Гимли,— а от того похода мы сохранили такие воспоминания, что лучше их не вытаскивать на свет. Если бы я заранее знал, что меня ждет, наверное, никакая дружба не заставила бы меня идти по Тропе Умерших.
— Тропа Умерших? — повторил Пипин.— Я слышал, как Арагорн произносил эти слова, и дивился, что они означают. Расскажи про нее, пожалуйста!
— Не хочу,— ответил Гимли.— На этой Тропе мне стало стыдно. Я, Гимли сын Глоина, который считал себя храбрее и выносливее людей, а в подземельях сильнее эльфов, ошибся в себе. Только воля Арагорна поддерживала меня на том пути.
— И твоя любовь к нему,— сказал Леголас.— Кто его узнаёт, начинает любить, каждый по-своему; даже эта холодная королевна рохирримов. Мы уходили из Дунгарского Укрытия на рассвете, когда вы еще туда не добрались, Мерри. Страх так поразил людей, что никто не пришел нас провожать, кроме девушки, которая сейчас здесь лежит раненая. Расставание было таким печальным, что у меня сердце болело, когда я на нее смотрел.
— А я тогда жалел только себя,— произнес Гимли.— Нет, не хочу я говорить про ту Тропу.
Гном упрямо замолчал, но Пипин и Мерри так просили, что в конце концов Леголас сказал:
— Хорошо, я расскажу вам, но только чтобы удовлетворить ваше любопытство. Мне не было страшно, ибо я не боялся человеческих призраков, они ведь бледные и слабые.
Эльф коротко рассказал о заклятой Тропе под горами, о мрачной встрече у камня на горе Эрк, о дальнем спешном переходе до Пеларгира на Андуине: целых девяносто и три гона!
— Четыре дня и четыре ночи от Черного Камня мы гнали коней без отдыха,— рассказывал Леголас,— а на пятый день, когда въехали в Тень Мордора, у меня появилась надежда на успех, потому что в этой Тени войско Призраков будто окрепло, стало приобретать какую-то плотность и выглядело грозно. В нем были конные и пешие воины, передвигались они одинаково быстро. Все молчали, но глаза у них блестели. На высотах Ламедона они нагнали наших всадников и стали обходить; если бы Арагорн их не удержал, они бы сами пошли вперед. Вот тогда я подумал, что раз Призраки его слушаются, то, значит, смогут помочь.
Прошел еще один светлый день, и один, в котором солнце не взошло, а мы все ехали дальше, переправились через реки Кирлу и Ринглу, на третий день дошли до Лингира, недалеко от устья Гилраны. Там люди из Ламедона защищали переправу от умбарских пиратов и убийц из Харата, которые приплыли с Моря. Когда мы подошли, они все, как защитники, так и нападавшие, разбежались, крича, что появился Король Мертвых. Только правитель Ламедона Ангбор отважился на месте дождаться необычных гостей. Арагорн попросил его собрать воинов и, когда пройдет войско Призраков, пойти за нами, если им хватит храбрости. «Вы понадобитесь наследнику Исилдура в Пеларгире»,— сказал Арагорн.
Мы переправились через Гилрану, и перепуганные союзники Мордора все время бежали перед нами. На другом берегу мы немного отдохнули. Вскоре Арагорн нас поднял, говоря: «Минас Тирит уже осажден! Я боюсь, что город падет раньше, чем мы придем ему на помощь». Не ожидая утра, мы снова вскочили в седла и, пока коням хватало сил, мчались по равнинам Лебенина.
Прервав рассказ, Леголас вздохнул и, обратив взгляд на юг, тихо запел:
— В эльфийских песнях луга Лебенина зеленые, но тогда над ними нависла Тьма, и они были серыми в черной ночи. В широких полях мы топтали траву и цветы всю ночь до утра и весь следующий день, гоня врага перед собой, пока не доскакали до Великой Реки.
Признаться, мне показалось, что это уже Море. Андуин широко разлился, и чайки кричали на его берегах, и не было им числа. Так я услышал крик чаек. Увы! Владычица предостерегала меня. С тех пор я не могу его забыть.
— А я вот на птиц и внимания не обратил,— сказал Гимли,— потому что там началась, наконец, настоящая драка. У причалов в Пеларгире стоял Умбарский флот, пятьдесят больших судов и без счета малых. Многие из бежавших перед нами врагов успели прибыть в Пеларгир раньше нас и принести с собой страх. Несколько кораблей вышло из Гавани, пытаясь скрыться в устье Реки или в зарослях у противоположного берега, много маленьких лодок пираты подожгли, чтобы нам не отдать. Только харатцы, оказавшиеся на берегу, решили не сдаваться и дрались с отчаянной храбростью. Им было некуда отступать, но они превосходили нас числом и сначала смеялись.
Тогда Арагорн привстал в стременах, обернулся в поле и крикнул: «Теперь я призываю вас! Заклинаю Черным Камнем, ко мне!» — и вдруг войско Призраков, которое все время шло за нами, покатилось вперед, как серая волна прилива, сметая все на своем пути. Я слышал глухие крики, бесчисленные невнятные голоса, дальние звуки рога, словно эхо забытой битвы из давно прошедших лет. Светились бледные мечи, но я так и не узнал, остры ли они. Умершим они не понадобились, их лучшим оружием был страх. Никто не осмелился им противостоять. Они взошли на все суда, стоявшие у причалов, потом по воде перешли на те, которые были на якорях посреди Реки, и захватили их. Команды в ужасе прыгали за борт, оставляя только рабов, прикованных к веслам. Враги рассеивались перед нами, как листья, уносимые ветром. Так мы овладели берегом Реки. И тогда на каждый большой корабль Арагорн послал одного из дунаданов, которые успокоили перепуганных галерников и сняли с них цепи.
Еще до конца того черного дня нам не с кем стало драться: враги, которые не погибли от мечей и не утонули, бежали на юг, надеясь, что им удастся вернуться на родину по суше. Странно и непонятно мне, что планы Мордора оказались сорванными благодаря призракам, вызванным из Мрака и сеющим страх. Мы разбили Врага его оружием.
— Да, это и мне тогда показалось странным,— признался Леголас.— Я смотрел на Арагорна и думал, каким великим и грозным Властелином мог бы стать человек с такой волей, если бы оставил у себя Кольцо Всевластья. Не напрасно Мордор дрожит перед ним. Дух его неизмеримо благороднее, чем изощренный разум Саурона. Разве он не из рода прекрасной Лютиэнь? Ее род не пресечется, даже когда над Миром прокатится волна лет без числа.
— Ты прав,— сказал Гимли,— велик был Арагорн в тот день! Весь черный флот оказался в его руках. Он выбрал самый большой корабль и вступил на него. Приказал заиграть во все боевые трубы, которые бросил противник. По этому сигналу войско призраков вернулось на берег. Умершие стояли в полной тишине. Ничего не было видно, кроме их глаз, горевших в красных отблесках пламени, ибо на судах еще были пожары. Арагорн громовым голосом сказал: «Слушайте слово Наследника Исилдура! Ваш долг исполнен. Возвращайтесь в места успокоения и больше никогда не выходите в долины! Идите с миром и обретите покой!»
Король Мертвых выступил вперед, сломал копье и бросил обломки оземь. Потом низко склонился, повернулся, и все его войско стало удаляться, пока не исчезло, словно туман, развеянный ветром. Мне показалось, что я пробудился от сна. В ту ночь мы отдыхали, а другие работали. Мы освободили много пленников и рабов, среди которых были гондорцы, захваченные пиратами во время бандитских налетов. Скоро подошли люди из Лебенина и из Этира. Прибыл Ангбор из Ламедона со всеми, кого сумел собрать. Ужас, посеянный призраками, прошел, развеялся, как они сами, и люди шли к нам на помощь и стремились увидеть Наследника Исилдура, ибо имя его уже притягивало их, как свет в темноте.
Вот и кончается наш рассказ. Вечером и ночью суда готовили к отходу и собирали команды, а на рассвете флот поплыл вверх по Великой Реке. Мне кажется, что это было уже очень давно, а ведь на самом деле мы сели на корабли позавчера, на шестой день от выхода из Дунгарского Укрытия. Но Арагорн по-прежнему боялся опоздать. «От Пеларгира до причалов Арлонда сорок гонов и два,— говорил он.— За сутки надо доплыть, иначе все пропало».
На веслах теперь сидели свободные люди и старались изо всех сил. Мне казалось, что мы очень медленно плывем, потому что мы шли против течения и ветер сначала не надувал паруса. И несмотря на победу, одержанную в Пеларгире, мне было бы совсем тяжело на сердце, если бы Леголас не смеялся. «Выше бороду, друг Гимли! — кричал он.— Вспомни присловье: когда всего темней, надежда светит ярче!» Но в чем надежда, он не сказал. Ночь была темнее дня, а нас охватило нетерпение, ибо вдали на севере под тучами мы увидели большое зарево, и Арагорн сказал: «Минас Тирит горит!».
К полуночи надежда все-таки появилась. Опытные моряки из Этира, глядя на юг, уловили перемену погоды, и удалось поймать ветер в паруса. Корабли поплыли быстрее еще ночью, а на рассвете их форштевни уже совсем быстро разрезали пенную воду. Дальше вы все знаете: в третий час утра мы при попутном ветре и солнечной погоде приплыли в гавань Арлонд, развернули знамя и бросились в битву. Это был великий день и великий час, что бы ни случилось в будущем.
— Что бы ни случилось, такие подвиги не затмеваются другими,— сказал Леголас.— Пройти по Тропе Умерших — уже великий подвиг, и будет им, даже если в Гондоре не станет певцов, чтобы воспеть его в грядущие дни.
— Может случиться и так,— сказал Гимли.— У Арагорна и Гэндальфа лица озабоченные. Я бы очень хотел узнать, что они там решают в шатре на поле. Я согласен с Мерриадоком и тоже хочу, чтобы война этой нашей победой закончилась. Но если остались еще дела, то приму участие, не посрамлю Подгорное племя из Эребора.
— И я не уроню чести Лесного племени и докажу свою любовь к Повелителю Страны Белого Древа, — добавил Леголас.
Друзья замолчали и долго сидели на высокой стене, каждый со своими мыслями. А военачальники тем временем держали совет.
Расставшись с Гимли и Леголасом, князь Имрахил тут же послал за Эомером и вместе с ним вышел из города, спеша к шатру Арагорна, поставленному в поле недалеко от того места, где пал Король Феоден. Кроме Арагорна и Гэндальфа там были сыновья Элронда, тоже приглашенные на совет.
— Друзья, я хочу, чтобы вы узнали слова Наместника Гондора, сказанные перед кончиной,— начал Гэндальф.— Слушайте: «Ненадолго, может быть, на один день ты станешь победителем на поле битвы! Но мощь, которая разрослась вокруг Черной Башни, такими победами не сокрушить». Я не призываю вас предаться отчаянию по его примеру, но давайте рассудим, какая правда заключена в этих словах.
Кристаллы Ясновидения не лгут, даже Властелин Барад-Дура не может заставить их показать то, чего нет. Он только может подсунуть более слабому то, что выберет сам, или внушить ему ошибочное понимание того, что показывает Палантир. Безусловно, Денэтор видел огромные силы, подготовленные против него в Мордоре, и это обманом не было. Там силы есть, и они растут. Нам же сил едва хватило, чтобы отбить первое серьезное нападение. Второе будет страшнее.
В этой битве, как справедливо сказал Денэтор, на окончательную победу с помощью оружия у нас надежды нет. Нам не удастся победить ни в открытом бою за Рекой, где мы встретимся с сокрушительным преимуществом Врага, ни сидя в городе и выдерживая одну осаду за другой. Выбирать мы можем только из двух зол. Осторожность требовала бы укрепить оборону и ждать нового нападения. Так мы продлили бы время, отпущенное нам для жизни.
— Значит, ты советуешь нам запереться в Минас Тирите, или в Дол Эмросе, или в Дунгарском Укрытии и сидеть там, как дети сидят в замке из песка, когда приближается волна прилива? — спросил Имрахил.
— В этом не было бы ничего нового,— ответил маг.— При Денэторе вы все время почти только это и делали. Я этого не советую. Я сказал: требовала бы осторожность. Но к осторожности не призываю. Я утверждаю, что одержать победу в открытом бою нам не удастся. Я надеюсь на победу, но победить рассчитываю не силой оружия. Ибо главная причина военных действий Мордора — Кольцо Всевластья, основа силы Барад-Дура, надежда Саурона.
Все вы теперь достаточно осведомлены, чтобы ясно представить себе наше положение и положение Саурона. Если он раздобудет Кольцо, нас никакое мужество не спасет. Победа Саурона тогда будет скорой и такой полной, что его триумф продлится до конца света. Если Кольцо будет уничтожено, то Саурон падет, причем так низко, что вряд ли когда-нибудь встанет. Он тогда потеряет главную часть своей силы, большую часть самого себя, то, с чего начинал; а все, что было сделано с помощью Кольца, развалится и рассыплется в прах. Враг будет навсегда искалечен; превратится в жалкого духа зла, который сам себя сожрет во мраке, ибо не сможет уже ни вырасти, ни принять обличье. Тогда мир избавится от великого зла.
Могут, конечно, появиться другие злые силы, ибо сам Саурон — лишь посланец и исполнитель. Но мы не управляем всеми течениями и волнами, которые катятся через мир. Мы должны сделать все, что в нашей власти, для того времени, в котором живем. Наше дело — вырвать корни зла в тех полях, которые нам известны, чтобы передать наследникам чистую землю, готовую к севу. Какая у них будет погода — не нам решать. Саурон все прекрасно знает. Знает и то, что Сокровище, которое когда-то потерял, найдено. Не знает только, где оно. Во всяком случае, мы надеемся, что пока он этого не знает. Значит, его мучают сомнения. Если бы Кольцо было у нас, среди нас нашлись бы сильные, чтобы им воспользоваться. Это тоже известно Саурону. Я не ошибаюсь, Арагорн, догадываясь, что ты показался ему в Кристалле Ортханка?
— Да, в Рогатой Башне,— ответил Арагорн.— Решил, что время пришло, и что Кристалл не случайно попал мне в руки. Тогда шел десятый день после ухода Несущего Кольцо на восток от водопада Рэрос. Я рассудил, что надо отвлечь Глаз от его собственной страны на события за ее пределами. С тех пор, как он вернулся в Черную Башню, слишком мало находилось смельчаков, бросавших ему вызов. Если бы я мог предвидеть, как молниеносно он ответит, то, может быть, не решился бы ему показываться. Мне едва хватило времени прийти к вам на помощь.
— Не понимаю,— раздался голос Эомера.— Ты говорил, Гэндальф, что никакое подкрепление нам не поможет, если Саурон получит Кольцо. Почему тогда он не задержал нападение — оно ведь было бы бесполезной тратой сил, если он думал, что Кольцо у нас?
— Он в этом еще не уверен,— ответил Гэндальф.— И решил не ждать, пока противник укрепит свое положение, как это сделали мы. Кроме того, за считанные дни мы бы не смогли научиться использовать всю силу Кольца. У Кольца может быть только один хозяин, а нас много. Возможно, Саурон надеется на ссору между нами — если кто-то из сильнейших завладеет Кольцом, принизив остальных, Саурон выиграет, напав молниеносно. Так Кольцо поможет ему, а не нам.
Он следит за нами. Он далеко видит и хорошо слышит. Назгулы продолжают кружить над миром. Сегодня перед восходом солнца они пролетали над этим полем, хотя мало кто из уставших людей при этом проснулся. Он исследует знаки, которые ему поданы: меч, в прошлом отобравший у него Кольцо и теперь перекованный наново; ветер, обратившийся нам на пользу; неожиданное поражение в первом наступлении; гибель своего великого полководца. Даже пока мы тут говорим, его сомнения растут. Глаз напряженно следит за нами, ничего другого почти не видит. Надо его задержать на себе как можно дольше. В этом вся надежда.
Я рассуждаю так: Кольца у нас нет. Мудрость или безумие подсказывало нам отослать его туда, где оно может быть уничтожено, пока не уничтожило нас. Без него мы не можем силой противостоять мощи Саурона. Но любой ценой мы должны отвратить внимание Глаза от той единственной опасности, которая ему угрожает. Победить с помощью оружия не удастся, но с помощью оружия можно дать Несущему Кольцо единственную ничтожную возможность выполнить свое Дело. Значит, надо продолжать то, что начал Арагорн. Надо заставить Саурона выпустить из колчана последнюю стрелу. Надо выманить в бой все его войско, чтобы он оголил страну. Давайте немедленно выступим навстречу Врагу. Станем приманкой, хотя при этом он наверняка сомкнет на нас челюсти. Он схватит приманку из жадности; он также может подумать, что наша дерзость — следствие самонадеянности нового хозяина Кольца. Он себе скажет: «Значит, так! Слишком высоко и слишком быстро поднял голову новый Правитель. Пусть подойдет ближе, я его заманю в ловушку, из которой ему уже не вырваться. Я сокрушу его, и Сокровище, которым он дерзко завладел, снова будет моим, теперь уже навеки!»