На широком лугу за шумящей Ледянкой стояли в стройном порядке военные отряды, всего пятьдесят и пять сотен всадников в полном вооружении, за ними — несколько сот оруженосцев с легко нагруженными запасными лошадьми. Заиграла труба. Король поднял руку, и войско Рубежного Края двинулось в Поход.
Впереди ехали двенадцать гвардейцев из свиты Короля, лучшие воины и всадники, за ними сам Король, по правую руку от него — Эомер. Со своей сестрой Эовиной он простился на горе, в Укрытии, прощанье еще болью отзывалось в его сердце, но мысленно он уже был в пути. За Королем трусил Мерри на Корешке между двумя гондорскими гонцами, а за ними ехали еще двенадцать гвардейцев из свиты.
Сначала они миновали длинную двойную шеренгу солдат с суровыми непроницаемыми лицами. Когда строй почти кончился, Мерри обратил внимание на молодого, как ему показалось, всадника, не такого рослого, как остальные. Встретив взгляд светло-серых глаз, устремленных прямо на него, хоббит вдруг вздрогнул, ибо понял, что это лицо обреченного, который идет на верную смерть. И сердце его сжалось.
Войско ехало по серой дороге вдоль Ледянки, пенившейся в каменистом ложе, мимо деревенек Подгорной и Приречной, где из темных окон домов на них смотрели печальные женщины. Без музыки рогов, без звона арф и без песен начинался этот Великий Поход на восток, который потом славили в песнях многие поколения, и о котором были сложены такие слова:
Король въезжал в Эдорас в полдень, но Тьма плотно закрыла небо. Весь мир в ней потонул. Феоден почти не задержался в столице, лишь добавил к своему войску несколько десятков всадников, не успевших явиться к Смотру. После трапезы перед самым Походом Феоден милостиво пожелал своему оруженосцу счастливо оставаться. Мерри попытался еще раз уговорить Короля взять его с собой в Поход.
— Я же сказал тебе, что впереди дорога, с которой твой Корешок не справится, — ответил Феоден. — И что ты сможешь сделать в битве, которая произойдет на полях Гондора, мой храбрый Мерриадок, хотя у тебя есть меч и смелое сердце!
— Никто заранее не знает, что окажется нужным в бою, — ответил Мерри. — Но зачем же ты взял меня в оруженосцы? Разве не для того, чтобы я всегда был при тебе? Я не хочу, чтобы в песнях пели про то, как меня оставили дома!
— Мне доверили твою жизнь и твою судьбу, — ответил Феоден. — Ни один из моих воинов не может взять лишний груз на седло. Если бы битва была здесь, у наших стен, то кто знает, может быть, и ты совершил бы подвиги, достойные прославления в песнях; но отсюда до Мундура, столицы Денэтора, сто гонов и два. Это мое последнее слово, Мерриадок.
Мерри поклонился и, расстроенный, отошел. Оставалось только смотреть, как готовится к Походу войско.
Люди подтягивали подпруги, проверяли седла, поглаживали взволнованных лошадей. Некоторые тревожно смотрели на небо. Вдруг к хоббиту незаметно подошел воин и шепнул:
— У нас говорят: «Где воли хватит, пусть найдется».
Мерри посмотрел ему в глаза и узнал молодого солдата, который утром привлек его внимание.
— По твоим глазам я вижу, что ты хочешь ехать туда, куда отправляется Король Рубежного Края?
— Да, — признался Мерри.
— Значит, поедешь со мной, — сказал молодой всадник. — Я посажу тебя в седло и прикрою плащом, пока мы не отъедем далеко в степь, где станет еще темнее. Нельзя противиться такому сильному желанию, как твое. Ничего никому не говори и иди за мной.
— Спасибо тебе, спасибо от всего сердца, — сказал Мерри. — Но назови мне свое имя.
— Ты его не знаешь? — тихо спросил всадник. — Можешь называть меня Горедар.
Вот так вышло, что когда Король Рохана выступил в дальний Поход, за ним поехал хоббит Мерриадок на одном седле с Горедаром, а рослый серый жеребец Вихрь даже не почувствовал лишнего груза, ибо сам Горедар, ловкий и стройный, был невысок и весил меньше среднего воина.
Поскакали в полумрак навстречу Тьме. На ночь разбили лагерь в густом лозняке недалеко от впадения Ледянки в Реку Энтов, в двенадцати гонах от Эдораса.
На рассвете поскакали дальше по степи, потом по заболоченной низине. К середине дня справа показался массив Фириэнского леса на холмах под горой Фириэнат, пограничной вершиной Гондора, слева тонули в тумане приречные болота.
Время от времени к войску на всем скаку подъезжали одинокие всадники, чтобы доложить Королю то о нападении на восточные границы, то о банде орков, вторгшихся в пределы страны с Приречного Нагорья.
—Вперед, вперед! — кричал Эомер. — Сейчас не время оглядываться по сторонам. Болота прикроют нас с фланга. Нельзя терять ни минуты. Вперед!
Король Феоден покинул свое королевство, удалялся от него с каждой милей, не сворачивая с дороги на юго-восток. В стороне остались Каленхед, Мин Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на вершинах успели погаснуть. Земля была серой и тихой, только по мере того, как войско продвигалось, мрак густел, а надежда в сердцах слабела.
Глава четвертая. ОСАДА ГОНДОРА
Пипина разбудил Гэндальф. В доме горели свечи, потому что через окна просачивался только мутный полумрак. В воздухе парило, как перед грозой.
— Который час? — спросил, зевая, Пипин.
— Третий, — ответил Гэндальф. — Пора вставать и одеваться, тебя зовет Наместник. Приступай к своим новым обязанностям.
— Там меня накормят?
— Нет, но я кое-что тебе припас, до полудня обойдешься. Получен приказ беречь продукты.
Пипин грустно посмотрел на маленькую горбушку хлеба и совершенно недостаточную, по его мнению, порцию масла рядом со стаканом жидкого молока.
— И зачем ты меня сюда привез! — вздохнул он.
— Ты прекрасно знаешь, зачем, — отрезал Гэндальф. — Чтобы уберечь тебя же от худших бед. Так что, если тебе здесь не нравится, вспомни, что это несчастье ты накликал сам.
Пипин замолчал.
Когда хоббит вошел вслед за Гэндальфом в сумрачный Башенный Зал, Денэтор уже сидел там; можно было подумать, что он не сдвинулся с места со вчерашнего дня. «Как старый терпеливый паук», — подумал Пипин.
Наместник указал Гэндальфу на кресло, а стоявшего рядом хоббита словно не заметил. Наконец, он сказал:
— Ну, господин Перегрин, я надеюсь, что вчерашний день ты провел с пользой и удовольствием? Боюсь только, что питание у нас, по твоим понятиям, слишком скромное.
Пипина неприятно поразило, что Наместник каким-то образом угадал его мысли, но он промолчал.
— Что ты хочешь делать у меня на службе?
— Я думал, Повелитель, что ты сам определишь мои обязанности.
— Так и будет, но сначала я должен определить, на что ты годишься,— ответил Денэтор.— Я скорее это узнаю, если оставлю тебя при себе. Мой дворцовый оруженосец как раз попросил отпустить его в отряд воинов, охраняющих стены города, так что я временно беру тебя на его место. Будешь мне прислуживать, ходить по поручениям и развлекать беседой, если война оставит мне свободное время. Петь умеешь?
— Конечно,— ответил Пипин.— То есть, пою неплохо в своем кругу, но у нас в Хоббитшире не знают песен, подходящих для исполнения во дворцах, тем более в такое трудное время, государь. В наших песнях не бывает ничего страшнее дождика, а чаще всего мы поем о чем-нибудь веселом, чтобы можно было посмеяться, и еще о еде и питье.
— Почему же эти песни не подойдут для моего дворца в такое время? Мы долго жили под угрозой Мрака, тем охотнее послушаем эхо из страны, не тронутой бедами. Может быть, они помогут нам понять, что не напрасно мы тут стояли на страже, ведь иной благодарности за свои труды мы вряд ли дождемся.
Пипин помрачнел. Его не привела в восторг мысль об исполнении хоббичьих песенок Наместнику Минас Тирита, особенно тех шутливых, которые он лучше всего знал. Они ему казались слишком простецкими для такой торжественной обстановки. Но на этот раз он был избавлен от трудного испытания: Денэтор пока не просил его петь. Наместник обратился к Гэндальфу, расспрашивая его о рохирримах, об их намерениях и о положении королевского племянника Эомера. Пипин не успевал удивляться, откуда Денэтор, наверняка много лет не покидавший своей страны, столько знает о народе, живущем далеко от его столицы.
Во время беседы, будто невзначай, Денэтор снова заметил присутствие хоббита и услал его:
— Иди в оружейню,— сказал он,— получишь там одежду и доспехи, как все, кто несет службу в Башне. Все должно быть готово, я вчера отдал приказ. Переоденься и возвращайся.
Всё действительно оказалось готово, и вскоре Пипин увидел себя в необычном наряде — черное и серебряное. Кольчужка была черной, как агат; высокий шлем с обеих сторон украшали небольшие вороненые крылья; надо лбом была серебряная звезда, вписанная в круг. Поверх доспехов надевалась короткая черная куртка с вышитым на груди гербом, изображающим серебряное дерево. Старую одежду хоббита свернули и отнесли на склад, из нее ему разрешили взять лишь серый плащ, но одевать его можно было только в свободное от службы время. Пипин, конечно, не ведал о том, что в этой одежде он и вправду стал похож на князя невысокликов, Эрнил-и-Ферианнат, как его прозвали в Гондоре. Сам он чувствовал себя очень неловко и подавленно от всей этой мрачности.
Наступившая темнота его угнетала. Целый день было хмуро. От бессолнечного рассвета до вечера мрак все густел, у горожан сердца сжимались от страшных предчувствий. Из Страны Тьмы на запад медленно ползла на крыле войны огромная туча, поглощая свет. Внизу пока было тихо, как перед грозной бурей. Долина Великого Андуина ждала.
Около одиннадцати часов Пипина ненадолго отпустили со службы, он вышел из Башни поискать еды и питья, а заодно развеяться и сократить тягостное время ожидания неизвестно чего.
В солдатском погребке он опять встретил Берегонда, только что вернувшегося с Пеленнора, куда он ходил с поручением к охранникам Дамбы. Опять они поднялись вдвоем на стену, потому что в башнях Пипин чувствовал себя как в тюрьме, и даже сели в той же самой нише, обращенной на восток, где подкреплялись и беседовали за день до этого.
Был вечер, солнце в это время должно было заходить, но покров Тени распростерся так далеко, что оно только в последние минуты, перед тем как опуститься в Море, смогло бросить на горы и Башню косой прощальный луч, тот самый, который позолотил голову свергнутого каменного Короля на Перепутье, когда ее увидел Фродо. На поля Пеленнора у подножия Миндоллуина не упало ни отблеска. Они были бурыми и мрачными.
Пипину показалось, что с того времени, когда они сидели тут в прошлый раз, прошли годы, а ведь это было только вчера. Тогда он был хоббитом, легкомысленным путешественником, которого лишь слегка касались всякие опасности и неприятности. Сейчас он стал маленьким солдатом в городе, готовящемся отразить страшное нападение, носил гордую и мрачную форму стражей Башни.
В другое время и в другом месте Пипина, может быть, позабавило бы его новое одеяние. Но сейчас он понимал, что не в забаве участвует, а впервые в жизни по-настоящему служит суровому Повелителю в смертельно опасное время.
Кольчуга стесняла его, шлем давил виски. Плащ он сбросил на каменную скамью. Он отвел усталый взгляд от темных полей внизу, зевнул и вздохнул.
— Устал за день? — спросил Берегонд.
— Очень! — ответил Пипин. — Замаялся в ожидании и ничегонеделании. Все пятки оттоптал у дверей в покоях Наместника, пока он долгие часы беседовал с Гэндальфом, с князем Имрахилом, с другими достойными лицами. Знаешь, Берегонд, не привык я прислуживать с пустым желудком людям, которые едят. Для хоббита это тяжкое испытание. Ты, конечно, считаешь, что я должен ценить оказанную мне честь? А за честью-то что? Скажи лучше, зачем беречь еду и питье под страхом наступающей Тени? Что это за Тень такая? Даже воздух стал густой и бурый. У вас часто бывают такие пыльные туманы, когда дует ветер с востока?
— Нет, — ответил Берегонд. — Это не обычная непогода. Это злодейские козни Того, чье имя у нас не произносят. Он шлет отравленные дымы из Огненной Горы, чтобы помутить сердца и умы. Это губительно действует. Скорее бы вернулся мой командир Фарамир! Он бы страху не поддался. Только сможет ли он вообще перебраться через Реку в такой тьме?
— И Гэндальф беспокоится, — сказал Пипин. — Мне кажется, что он очень огорчен отсутствием Фарамира. Куда делся сам Гэндальф, хотел бы я знать? Перед полуденным завтраком он ушел с совета у Наместника очень хмурым, я видел. Только не понял, это у него очередное предчувствие, или он получил плохие вести.
Вдруг оба приятеля замолчали и застыли на месте. Пипин присел на камни, закрыв ладонями уши, а Берегонд, который, вспомнив Фарамира, подошел к парапету и смотрел на восток, замер, напряженно вытянувшись и широко раскрыв глаза.
Пипин узнал ужасный крик, который раздирал им уши. Он слышал его давным-давно на болотах в Хоббитшире, но голос теперь звучал громче, был сильнее налит ненавистью и злобой, отравой проникал в самое сердце и вселял отчаяние.
Берегонд сбросил оцепенение и с трудом произнес:
— Они явились. Наберись храбрости и смотри. Увидишь чудовищ.
Пипин с неохотой влез на каменную скамью и выглянул из-за стены. У его ног лежали потемневшие поля Пеленнора. Река в темноте только угадывалась. Над равниной быстро, как ночные тени, кружили гигантские чудовища, похожие на птиц, отвратительные, как стервятники, и страшные, как сама смерть. Их было пять. Они то приближались к стенам на расстояние полета стрелы, то удалялись.
— Черные Всадники, — прошептал Пипин. — Черные Всадники в небе. Но смотри, Берегонд, они чего-то ищут. Или заметили? Смотри, как кружат и снижаются все время над одним местом, видишь? Там что-то движется, маленькое, темное. — И вдруг хоббит громко закричал: — Там люди! Люди на конях! Три… четыре всадника! Ой, я не могу на это смотреть! Где же Гэндальф? Гэндальф, спаси нас!..
Снова раздался ужасный леденящий крик, Пипин отскочил от парапета и упал у стены, глотая воздух, как затравленный зверек. Затихающий крик вдруг перебил сигнал рога, прозвучавший на высокой ноте.
— Фарамир! Наш Фарамир! Это его рог!— крикнул Берегонд. — Он не убоялся. Но как он прорвется к Воротам, если эти чудища вооружены и бьют не только страхом? Смотри! Наши всадники не отступают, они скачут к Воротам… Нет! Это кони понесли! Они обезумели!.. Смотри! Кони их сбросили, люди бегут пешком. Нет, не все, один остался в седле! Он возвращается к остальным. Это наш Капитан! Его слушаются и люди, и животные. Ах! Чудище снижается, летит на него! Спасите! Спасите! Неужели никто не придет на помощь? Фарамир!! — с этим именем на устах Берегонд сбежал со стены и скрылся во тьме.
Пристыженный, что дрожит за собственную шкуру, когда Берегонд прежде всего подумал о любимом командире, хоббит поднялся и снова выглянул из-за парапета. В эту минуту в темноте с севера на поле мигнула серебряная звездочка, она будто росла, стремительно приближаясь к людям, спешащим к Воротам. Пипину показалось, что от нее исходит свет, и черные тени отступают, а потом он услышал громкий крик и сам закричал во все горло:
— Гэндальф! Гэндальф! Он всегда является в минуту смертельной опасности! Вперед, Белый Всадник! Вперед, Гэндальф! — он кричал азартно, как зритель на гонках.
Кружащие в воздухе Тени заметили нового противника. Один из Черных развернулся и снизился над ним, но Белый поднял руку, послал вверх пучок светлых огней. Протяжно вскрикнув, один Назгул, неровно взмахивая крыльями, отлетел на восток, а четверо других спиралью взвились вверх и скрылись в туче. На минуту над Пеленнором стало немного светлее.
Пипин увидел, как конный рыцарь встретился с Белым Всадником, как оба придержали коней и подождали пеших воинов. Из Города к ним уже бежали люди. Вскоре все скрылись под стеной, и хоббит уже никого не видел, но знал, что они вошли в Город, и догадывался, что они пойдут прямо в башню к Наместнику. Он помчался к Воротам Цитадели, и еще не добежав, оказался в толпе людей, которые, вероятно, так же, как и он, смотрели со стен и спешили теперь приветствовать спасенных.
Радостная весть молниеносно облетела Город, улицы бурлили, народ шумел, выкрикивая имена Фарамира и Мифрандира. Вскоре Пипин увидел факелы и двух всадников, едущих шагом, в окружении толпы. Один был в белом, но не сиял, а казался бледным в полумраке, будто схватка пригасила его огонь, а другой, в темной одежде, ехал, опустив голову на грудь, его глаз видно не было. У последнего яруса крепости оба сошли с коней, которых слуги сразу увели в конюшни, и пешком пошли к верхним воротам. Гэндальф шагал уверенно; серый плащ был откинут с плеч, в глазах еще тлел огонь. Второй прибывший слегка пошатывался, будто очень устал или был ранен.
Пипин протиснулся через толпу и в свете фонарей под аркой ворот близко увидел бледное лицо Фарамира. У него застрял комок в горле. Во-первых, это было лицо человека, пережившего жуткий страх, а может быть, боль, и сумевшего огромным усилием воли побороть свою слабость. Во-вторых, он был удивительно похож на Боромира, которым хоббит восхищался с самой первой минуты до последней. Но Фарамир вызвал у хоббита еще какое-то незнакомое до сих пор чувство. Необыкновенное достоинство было в нем, такое же, какое Пипин иногда замечал у Арагорна, но здесь оно было ближе и понятнее. Перед ним был один из королей по рождению и предназначению, принадлежавший сегодняшней эпохе, но вместе с тем в нем была мудрость и печаль Старших Братьев Человечества. Пипин вдруг понял, почему Берегонд произносил имя Фарамира с такой любовью. За таким полководцем с радостью шли солдаты, за ним и хоббит пошел бы без колебаний, пусть даже в тень черных крыльев.