Лофтус глубоко вздохнул.
– Я не могу работать с этим кувшином. Он слишком огромный и безобразный.
Нора промолчала, и он махнул рукой.
– Я поговорю об этом с Мензисом. Это на самом деле невозможно.
– Уверена, что у вас так же мало времени, как и у меня, поэтому я вас покину, – ответила Нора. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.
Лофтус тут же отвернулся и набросился на другого возившегося в темноте бедолагу ассистента.
– Нижний кранковатор находится там же, где и провод, – на полу. Ты практически на нем стоишь. Опусти глаза, он у тебя между ног! О Господи!
Нора вышла из Зала колесниц и направилась в погребальную камеру, оставив Лофтуса ругаться с подчиненными. Кураторы расставляли артефакты в этом помещении в последнюю очередь, и сейчас, когда работа была закончена, Нора собиралась сравнить то, что получилось, с первоначальным планом. Несколько техников возились с аппаратами нагнетания тумана, установленными в огромном каменном саркофаге. Несколько часов назад был проведен генеральный прогон всего светомузыкального шоу, и Нора вынуждена была признать, что результат превзошел все ее ожидания. Каким бы придурком и сумасшедшим ни оказался Уичерли, он проявил себя блестящим ученым и отличным писателем. Написанный им сценарий был настоящим tour de force, и финал, когда Сенеф вдруг оживает и поднимается над клубами тумана, вовсе не казался дешевым трюком. Кроме того, Уичерли удалось вставить в шоу много полезной информации, и посетители должны были покинуть выставку, получив не только удовольствие, но и новые знания. Она задумалась. Странно, что такой квалифицированный археолог вдруг превратился в безумца. Нора невольно потерла покрытую синяками и все еще болевшую шею. Ей было тяжело заходить в свой кабинет после того, что случилось. Странный, трагический, необъяснимый несчастный случай… Она опять постаралась отогнать воспоминания о нападении. У нее еще будет время об этом подумать после открытия выставки.
Нора вдруг почувствовала, как ее плеча легко коснулась чья-то рука.
– Доктор Келли, если не ошибаюсь? – послышалось тихое контральто, явно принадлежавшее образованной англичанке.
Нора обернулась и увидела высокую женщину с длинными темно-рыжими блестящими волосами, одетую в старые льняные брюки, кеды и такую же непрезентабельную рабочую рубашку. Нора подумала, что это, вероятно, одна из сотрудниц, с которыми она еще не встречалась: женщину с такой яркой внешностью не запомнить было невозможно. Тем не менее, внимательно глядя на незнакомку, она была почти уверена, что где-то ее уже видела.
– Да, это я, – ответила Нора. – А вы?..
– Виола Маскелин. Я египтолог и новый приглашенный куратор шоу. – С этими словами она энергично пожала руку Норы.
Пожатие было сильным, а ладонь Виолы Маскелин показалась Норе немного шершавой. Эта женщина явно много времени проводила под открытым небом – об этом свидетельствовали ее загар и худое лицо, которое можно было даже назвать обветренным.
– Рада знакомству, – ответила Нора. – Я не ждала, что вы приедете так быстро.
– Мне тоже очень приятно, – сказала Маскелин. – Доктор Мензис очень вас хвалил, да и все здесь вас просто обожают. Доктор Мензис сейчас занят, но я решила не ждать его и пойти сюда сама, чтобы познакомиться с вами… и увидеть эту потрясающую выставку!
– Как видите, подготовка близка к завершению.
– Уверена, что у вас все под контролем. – Маскелин с одобрением посмотрела вокруг. – Меня очень удивило приглашение от музея. Не могу передать, как я была рада приехать сюда: ведь гробницы Девятнадцатой династии – моя специализация. К тому же, как ни странно это звучит, гробница Сенефа никогда серьезно не изучалась, а материалы о ней не публиковались, несмотря на то что в ней содержится наиболее полный из известных текстов Книги мертвых. Гробница всегда считалась чем-то вроде мифа – как, например, крокодилы в канализации. Это просто невероятно!
Нора улыбалась и кивала, одновременно внимательно изучая лицо женщины. Ее удивила скорость, с которой была найдена замена Уичерли, – ведь тот умер всего пару дней назад. Но в конце концов, подумала она, до открытия осталось не так уж много времени, а музей просто обязан иметь в своем распоряжении египтолога.
Виола, не замечая царящего вокруг хаоса, с восхищением осматривала гробницу.
– Какое сокровище!
Нора поймала себя на том, что ей понравилась восторженность Маскелин. Ее открытость и прямота были куда лучше, чем напыщенность и занудство какого-нибудь старого, покрытого пылью профессора.
– Я как раз проверяю размещение экспонатов и правильность надписей на табличках, – сказала она. – Если хотите, можем заняться этим вместе. Вдруг вы заметите какую-то ошибку?
– С удовольствием вам помогу, – ответила Виола, радостно улыбаясь. – Хотя, зная, что всю работу выполнил Эдриан, уверена, что никаких ошибок быть не может.
Нора бросила на нее удивленный взгляд.
– Вы были с ним знакомы?
Виола помрачнела.
– Нас, египтологов, не так уж много. Доктор Мензис рассказал мне о том, что случилось. Я не в состоянии это понять. Какой ужас вам пришлось пережить!
Нора в ответ лишь кивнула.
– Я знала Эдриана как профессионала, – продолжала Виола, уже спокойнее. – Он был замечательным египтологом, хоть и считал себя настоящим подарком для женщин. Но я никогда не думала, что… Какой ужас! – Она замолчала.
Повисла неловкая тишина. Наконец Нора взяла себя в руки.
– Он оставил о себе хорошую память, – медленно произнесла она. – Я имею в виду его работу по подготовке выставки. И хоть это звучит и банально, жизнь продолжается.
– Думаю, вы правы, – ответила Виола и уже немного веселее добавила: – Я слышала, что светозвуковое шоу – это что-то потрясающее.
– Да, и в нем будет все, даже говорящая мумия.
Виола рассмеялась:
– Звучит заманчиво!
Они продолжили путь. Нора, сверяя надписи на табличках со своими записями, в то же время незаметно разглядывала Виолу Маскелин, которая внимательно изучала содержимое стеклянных витрин. У одной из них, где была выставлена очень красивая канопа, женщины остановились.
– Боюсь, эта канопа Восемнадцатой династии, – сказала Виола. – Она кажется немного анахроничной в сравнении с другими экспонатами.
Нора улыбнулась:
– Да, я знаю. У нас нет всех нужных артефактов Девятнадцатой династии, поэтому пришлось пойти на хитрость, немного расширив временной период. Эдриан объяснил, что в захоронения, даже во времена фараонов, часто клали старинные предметы.
– Совершенно верно. И зачем только я об этом заговорила! Я слишком придираюсь к мелочам.
– Именно это качество нам и нужно.
Они обошли погребальную камеру: Нора – сверяясь со своим списком, Виола – читая надписи на табличках и внимательно разглядывая артефакты.
– Вы умеете читать иероглифы?
Виола кивнула.
– Что вы можете сказать о надписи над дверью, на которой изображен глаз Гора?
Маскелин рассмеялась:
– Это самое страшное проклятие из всех, которые мне приходилось видеть.
– В самом деле? Я думала, они все страшные.
– Напротив. Множество египетских гробниц вообще не защищены проклятиями. В этом не было необходимости: все и так знали, что грабить фараона – все равно что грабить самих богов.
– Тогда зачем проклятие высечено на этой гробнице?
– Думаю, дело в том, что Сенеф не был фараоном и, следовательно, не считался богом. Вероятно, он решил, что дополнительная защита в виде проклятия обеспечит сохранность его усыпальницы. А уж это изображение Аммута… Брр! Гойя и тот не написал бы его лучше.
Нора взглянула на чудовище и мрачно кивнула.
– Насколько мне известно, слухи об этом проклятии уже успели распространиться, – сказала Виола.
– Первыми о нем заговорили охранники, а теперь уже весь музей гудит. Технический персонал наотрез отказывается входить в гробницу с наступлением вечера.
Обойдя колонну, они наткнулись на женщину в сером костюме, которая сидела на коленях на каменном полу и собирала в пробирку пыль из трещин. Рядом с ней мужчина в белом халате раскладывал какие-то образцы в переносной химической лаборатории.
– Что это она делает? – шепотом спросила Виола.
Нора никогда раньше не видела эту женщину, совсем не похожую на сотрудницу музея. Скорее она напоминала офицера полиции.
– Давайте узнаем. – Нора подошла поближе. – Здравствуйте, меня зовут Нора Келли, я куратор выставки.
Женщина поднялась с колен.
– А я Сьюзан Ломбарди, из Администрации по контролю профессиональной безопасности и здоровья.
– Могу я узнать, что вы здесь делаете?
– Мы берем пробы на вредные вещества – токсины, микробы и так далее.
– Вот как? И в связи с чем возникла такая необходимость?
Сьюзан пожала плечами:
– Насколько мне известно, это задание полицейского управления Нью-Йорка. Причем очень срочное.
– Вот как? И в связи с чем возникла такая необходимость?
Сьюзан пожала плечами:
– Насколько мне известно, это задание полицейского управления Нью-Йорка. Причем очень срочное.
– Понятно. Благодарю вас.
Нора отвернулась, и Сьюзан Ломбарди продолжила свою работу.
– Странно, – задумчиво произнесла Виола. – Может, они опасаются какой-то эндемической инфекции? В некоторых египетских гробницах были обнаружены древние вирусы и споры.
– Скорее всего так и есть. Однако странно, что меня никто не предупредил.
Но Виола уже отвернулась и не услышала ее последних слов.
– Посмотрите, какой прекрасный сосуд для мази! В Британском музее нет ничего подобного! – С этими словами она бросилась к витрине с покрытым росписью сосудом из гипса, на крышке которого был изображен лев, приготовившийся к прыжку. – О Господи, это же орнамент самого Тутмоса! – Виола опустилась на колени, с восторгом разглядывая артефакт.
В облике Виолы Маскелин было что-то освежающее, живое, даже мятежное. Нора окинула взглядом ее старые брюки и выцветшую рубашку, вспомнила об отсутствии косметики и невольно подумала: интересно, эта женщина всегда будет являться в музей в таком виде? Она абсолютно не соответствовала образу того консервативного надутого британского археолога, который создала себе Нора.
Виола… Виола Маскелин… Имя казалось ей странно знакомым и словно о чем-то напоминало… От кого она его слышала? От Мензиса? Нет, не от него, от кого-то еще…
И вдруг она вспомнила.
– Это вас похитил человек, укравший коллекцию алмазов! – выпалила Нора, не успев как следует подумать, и тут же покраснела.
Виола поднялась и медленно отряхнула пыль с колен.
– Да, это была я.
– Простите, не понимаю, как у меня это вырвалось…
– На самом деле я даже рада, что вы об этом упомянули. Лучше уж выяснить все сразу и больше об этом не говорить.
Нора чувствовала, как пылают ее щеки.
– Все в порядке, Нора. Правда. Честно говоря, это было еще одной причиной, по которой я с радостью согласилась на эту работу и прилетела в Нью-Йорк.
– В самом деле?
– Для меня это как падение с лошади: если хочешь продолжать скакать верхом, нужно сразу же снова сесть в седло.
– Мне нравится такой подход. – Нора помолчала, потом спросила: – Значит, вы подруга Пендергаста?
Теперь настала очередь краснеть Виоле Маскелин.
– Можно сказать и так.
– Мы с мужем, Биллом Смитбеком, хорошо знаем специального агента Пендергаста, – пояснила Нора.
Виола взглянула на нее с интересом.
– Правда? А как вы познакомились?
– Я помогала ему в расследовании, которое он вел несколько лет назад. То, что с ним случилось, просто ужасно! – Помня о просьбе Билла, Нора не упомянула, чем занимается ее муж.
– Агент Пендергаст – еще одна причина моего возвращения, – тихо сказала Виола и замолчала.
Завершив обход погребальной камеры, они быстро проверили экспонаты в соседних. Нора посмотрела на часы:
– Уже час. Не хотите ли перекусить? Мы пробудем здесь как минимум до полуночи, а какая работа на пустой желудок? Пойдемте, суп из креветок, который готовят в столовой для персонала, стоит того, чтобы его попробовать.
Услышав это, Виола улыбнулась:
– Ну что ж, Нора, тогда вперед!
Глава 40
Специальный агент Пендергаст лежал с открытыми глазами в душной темноте сорок четвертой камеры, в самой глубине одиночного блока Херкморского федерального исправительного учреждения. Темнота не была абсолютной: на потолке замер неподвижный бледно-желтый прямоугольник – проникший сквозь единственное окно отблеск яркого света, заливающего территорию тюрьмы. Из соседней камеры продолжало доноситься постукивание, теперь приглушенное и задумчивое, – этакое скорбное адажио, которое, как ни странно, помогало Пендергасту сосредоточиться.
Его чуткий слух улавливал и другие звуки: лязг стали, захлебнувшийся вдали испуганный вскрик, чей-то непрекращающийся кашель, шаги охранника, совершающего обход. Огромная тюрьма отдыхала, но не спала. Это был особый мир со своими правилами, законами, ритуалами и привычками.
Вскоре Пендергаст заметил появившуюся на противоположной стене дрожащую зеленую точку – луч лазера, направленный в окно с большого расстояния. Вскоре точка замерла, а через несколько секунд стала мигать. Пендергаст привычно читал закодированное послание, и лишь его участившееся дыхание свидетельствовало о том, что сообщение содержало важную для него информацию.
Точка исчезла так же внезапно, как и появилась, и в темноте прозвучало единственное слово, произнесенное шепотом: «Прекрасно».
Пендергаст закрыл глаза. Завтра в два часа дня во дворе номер четыре ему предстояло вновь столкнуться с членами шайки Лакарры «Выбитые зубы», после чего – если, конечно, он останется жив – его ожидало еще более серьезное испытание.
Сейчас же ему нужен сон.
Используя особый секретный вид медитации – чон-рэн, – Пендергаст сосредоточился на боли в сломанных ребрах, после чего отключил ее поочередно в каждом ребре. Затем его сознание сфокусировалось на растянутой мышце плеча, колотой ране в боку, покрытом синяками и ссадинами лице. Огромным напряжением воли Пендергаст один за другим заблокировал и выключил все участки боли.
Он не мог позволить себе расслабиться – впереди его ждал очень трудный день.
Глава 41
Старинный особняк в стиле бю-арт на Риверсайд-драйв мог похвастаться множеством просторных залов, но самой большой была все же широкая галерея, занимающая всю фронтальную часть второго этажа. В стене, выходящей на улицу, было несколько огромных, от пола до потолка, окон, заклеенных и закрытых ставнями. Арки в противоположных концах соединяли галерею с остальными помещениями старого дома, а между ними тянулась непрерывная череда портретов в натуральную величину, написанных маслом. Тусклый свет электрических канделябров дрожал на тяжелых позолоченных рамах, а из невидимых колонок лились фортепианные аккорды – энергичные, напряженные и дьявольски сложные.
Констанс Грин и Диоген Пендергаст медленно шли по галерее, останавливаясь у каждого портрета, и Диоген вполголоса рассказывал историю изображенного на нем человека. На Констанс было бледно-голубое платье с глубоким вырезом, спереди отделанное черными кружевами, на Диогене – темные брюки и серебристо-серый кашемировый пиджак. Оба держали в руках высокие бокалы для коктейлей.
– А это, – сказал Диоген, встав перед портретом дворянина в роскошном костюме, с лихо закрученными вверх усами, которые несколько странно выглядели на его исполненном благородства лице, – le duc[6] Гаспар де Мушкетон де Прендрегаст, крупнейший землевладелец Дижона второй половины шестнадцатого века. Он был последним достойным уважения представителем благородного рода, основанного сиром де Монт-Прендрегастом, который получил этот титул от Вильгельма Завоевателя во время войны в Англии.
Гаспар был кем-то вроде местного тирана. В конце концов работавшие на его землях вилланы и крестьяне подняли восстание, и ему пришлось бежать из Дижона. Он хотел укрыться в королевском дворце вместе со своей семьей, но разразился скандал, вынудивший его покинуть Францию. Что случилось с семьей после этого, окутано тайной. Известно лишь, что в ней произошел чудовищный раскол. Одна ее ветвь перебралась в Венецию, а другая – та, что лишилась всех привилегий, денег и титулов, – бежала в Америку.
Он перешел к следующему портрету, на котором был изображен молодой человек с соломенного цвета волосами, серыми глазами, безвольным подбородком и полными, чувственными губами, почти точной копией губ самого Диогена.
– А это представитель венецианской ветви, сын герцога Гаспара граф Люневилль. Увы, к тому времени от былого величия семьи остался лишь титул. Он вел праздную беспутную жизнь, и на протяжении нескольких поколений его потомки следовали его примеру. Фактически в течение достаточно долгого времени род угасал, и эта ситуация сохранялась еще целых сто лет. Семья никак не могла вернуть былое процветание, пока две ее ветви не объединились в результате брака, заключенного в Америке. Но и эта новообретенная слава оказалась не вечной.
– Почему же? – спросила Констанс.
Диоген несколько секунд молча смотрел на нее, потом заговорил:
– Род Пендергастов уже долгое время находится в состоянии медленного угасания. Мы с братом – его последние представители. Хоть мой брат и был женат, его очаровательная жена… встретила безвременный конец, не успев родить ребенка. У меня же нет ни жены, ни детей. Если мы умрем, не оставив потомства, наш род исчезнет с лица земли.
Они молча подошли к следующему портрету.
– Американская ветвь семьи обосновалась в Новом Орлеане, – продолжил Диоген своей рассказ, – и была сразу же принята в высшие круги довоенного общества. Вскоре последний представитель венецианской ветви, il Marquese[7] Горацио Паладин Пендергаст, женился на Элоиз де Бракиланж. Их свадьба была такой шумной и роскошной, что о ней вспоминали на протяжении еще нескольких поколений. Однако их единственный сын неожиданно заинтересовался жившими в тех краях представителями коренного населения, а также их обычаями, и дело приняло совершенно неожиданный для семьи оборот. – Диоген указал на портрет высокого человека с эспаньолкой, в ослепительно белом костюме и широком голубом галстуке. – Август Робеспьер Сент-Сир Пендергаст. Это был первый потомок объединенной семьи, врач и философ. Он отбросил лишнее «р» в фамилии, сделав ее более «американской». Август был представителем сливок старого общества Нового Орлеана, пока не женился на потрясающе красивой женщине из одного индейского племени, которая вообще не говорила по-английски, зато совершала странные ночные обряды. – Пендергаст замолчал, словно о чем-то задумавшись, потом негромко рассмеялся.