И все последующие дни она больше не заговаривала со мной о призрачном ребенке. Мы вместе завтракали, обсуждали дела поместья, и за ужином делились событиями прошедшего дня. И мы спали в разных комнатах. Или, как в случае со мной, не спали. Я работал над переводами для Чейда в ночные часы гораздо больше, чем за последние шесть месяцев. Через десять дней после инцидента, поздним вечером, я набрался смелости и отправился в детскую. Дверь была закрыта. Я постоял перед ней несколько долгих мгновений, прежде чем решил постучать вместо того, чтобы просто зайти внутрь. Я слегка постучал, подождал, а затем постучал громче.
- Кто там? - в голосе Молли звучало удивление.
- Это я. - Я приоткрыл дверь. - Могу я зайти?
- Я никогда не запрещала тебе, - ответила она резко. Ее слова жалились, но все же я старался подавить улыбку. Я слегка отвернулся от нее, чтобы она этого не увидела. Вот теперь передо мной была Молли Красные юбки, которую я знал.
- Это правда, - сказал я тихо. - Но я знаю, что сильно оскорбил твои чувства, и мне показалось, что если тебе не хотелось меня видеть какое-то время, мне не следовало навязываться.
- Не навязываться, - сказала она тихо. - Фитц, ты понимаешь, что это ты старался избегать меня? На протяжении многих лет, сколько раз я просыпалась среди ночи и ощущала пустоту и холод с твоей половины кровати? Ты тихонько ускользал из спальни в темноте ночи, чтобы спрятаться в своей маленькой пыльной норке, и писать что-то до тех пока все пальцы не становились синими от чернил?
При этих словах я склонил голову. Я не знал, что она была в курсе. Меня подмывало указать ей на то, что она покинула нашу постель, чтобы спать в детской. Но я не стал. Не время было начинать битву. Я уже стоял на пороге и чувствовал себя как волк, который впервые проник внутрь дома. Я не знал где мне следует стоять и мог ли я сесть. Она вздохнула и села на диване, на который прилегла отдохнуть. Она была в ночной рубашке, но она сдвинула в сторону наполовину законченное вышивание, освобождая место для меня. - Я полагаю, что я действительно провожу там слишком много времени, - извинился я. Я присел рядом с ней. До меня донесся ее аромат и я вдруг сказал:
- Каждый раз, когда я ощущаю твой запах мне хочется поцеловать тебя.
Она потрясенно взглянула на меня, засмеялась, а потом грустно сказала: - Последнее время я задумывалась о том, хотел ли ты вообще быть рядом со мной. Старой и морщинистой, а теперь еще в добавок, считаешь меня сумасшедшей...
Я прижал ее к себе прежде, чем она смогла продолжить свои слова. Я поцеловал сначала макушку ее головы, щеки и потом прижался к губам. - Мне всегда будет хотеться целовать тебя, - сказал я ей на ухо.
- Ты не веришь, что я беременна.
Я не выпустил ее из объятий.
- На протяжении более двух лет ты твердила мне о своей беременности. Что я должен думать, Молли?
- Я и сама не понимаю, - сказала она. - Но все, что я могу тебе сказать, так это то, что каким-то образом в самом начале я ошибалась. Должно быть мне казалось, что я беременна до того, как беременность наступила. Возможно, каким-то образом я чувствовала, что вскоре забеременею.
Она уткнулась лбом в мое плечо.
- Для меня было так тяжело, когда ты отсутствовал по нескольку дней подряд. Я знаю, что служанки между собой насмехаются надо мной. Они так мало о нас знают. Они считают совершенно неприличным то, что такой молодой и энергичный мужчина может быть женат на такой старухе, как я. Они распускают слухи о том, что ты женился на мне из-за моих денег и положения в обществе! Из-за них я чувствую себя старой дурой! Если и есть в моей жизни хоть кто-нибудь, кто понимает кто мы такие и что мы значим друг для друга, так это только ты. А когда ты покидаешь меня, когда ты, как и они, считаешь меня такой же глупой, тогда... Ох, Фитц, я знаю, что тебе сложно поверить в это. Но ради тебя, я принимала на веру куда более сложные для понимания вещи, и все это доверие держалось только на одном твоем слове.
Я чувствовал, будто весь мир вокруг меня замер. Да, так и было. Я никогда не рассматривал это с такой точки зрения. Я наклонился и поцеловал ее соленые от слез щеки.
- Ты верила.- Я набрал в грудь воздуха. - И я поверю тебе, Молли.
Она сдавленно засмеялась.
- Ох, Фитц, я тебя умоляю. Ты не поверишь мне. Но я собираюсь попросить тебя о том, чтобы ты притворился, что веришь. Только когда мы наедине и в этой комнате, а я изо всех сил постараюсь притворяться, что не беременна.
Она покачала головой, и ее волосы потерлись о мою щеку.
- Я уверена, что слугам это тоже принесет облегчение, всем, кроме, Ревела. Наш управляющий выглядел таким довольным, когда помогал мне вить это гнездышко.
Я подумал о Ревеле. Высокий, практически костлявый в своей худобе, всегда серьезный и почтительный по отношению ко мне.
- Правда?, - я не мог поверить.
О, да! Он нашел ширмы с анютиными глазками и распорядился, чтобы их вычистили еще прежде, чем сказал мне о них. В один прекрасный день я зашла сюда, а они уже стояли вокруг колыбели. И между ними защитная сеточка от насекомых.
Анютины глазки. От Пейшенс я слышал, что иногда их называли душевное спокойствие. Я был в долгу перед Ревелом.
Она встала, высвобождаясь из моих рук. Она отошла от меня и я посмотрел на нее. Ее длинная ночная сорочка скрывала ее тело, это при том, что Молли всегда была женщиной с пышными формами. Она подошла к очагу и я увидел, что там на подставке стоял поднос с чайными принадлежностями. Я вгляделся в ее профиль. Для меня она выглядела практически так же, как и пять лет назад. Без сомнения, если бы она была беременной, я бы заметил это. Я оценивающе посмотрел на слегка выдающийся живот, широкие бедра и пышную грудь, и внезапно мысли о ребенке растворились.
Она взглянула на меня и спросила, держа в руке чайник:
- Хочешь?
И пока я смотрел на нее, ее глаза округлились и коварная улыбка исказила ее рот. Это была улыбка, достойная обнаженной девушки с венком остролиста на голове.
- О да, хочу! - ответил я. Когда я встал и направился к ней - она пошла мне навстречу. Мы были нежны и не торопились, ту ночь мы провели на ее кровати в детской.
На следующий день в Ивовый лес наведалась зима с мокрым снегом, который сорвал с берез оставшиеся листья и покрыл их изящные ветки белым покрывалом. Спокойствие, которое неизменно приносит с собой первый снегопад снизошло на землю. В особняке Ивового леса внезапно наступило время для потрескивающих в камине дров, горячих супов и свежего хлеба в полдень. Я только вернулся в свой кабинет, острые язычки пламени танцевали на дровах яблочного дерева в камине, когда раздался стук в дверь.
- Войдите, - отозвался я, поднимая голову от послания, которое получил от Уэба.
Дверь медленно распахнулась и вошел Ревел. Его прекрасно сидящий камзол облегал широкие плечи и узкую талию. Он всегда был безупречно одет и выдержан в своих манерах. Он был на десятки лет моложе меня; его выправка и взгляд заставили меня почувствовать себя маленьким мальчиком с грязными руками, и запятнанной робой.
- Вы посылали за мной, помещик Баджерлок?
- Посылал, - я отложил письмо Уэба в сторону. - Я хотел бы поговорить с тобой о покоях леди Моли. Ширмы с анютиными глазками....
Ожидание моего неодобрения промелькнуло в его глазах. Он вытянулся в полный рост и посмотрел на меня с достоинством, которое, как правило, исходит от по-настоящему хорошего управляющего.
- Сэр. Как вам будет угодно. Ширмами не пользовались десятки лет, но все же они так красивы, что их не стыдно показать. Я знаю, что действовал без разрешения, но в последнее время леди Молли выглядела такой ... отчаявшейся. Перед отъездом, вы наказали мне заботиться о ее нуждах. Я так и делал. Что касается колыбели, я наткнулся на нее, сидящую наверху лестницы, она выбилась из сил и чуть не плакала. Колыбель очень тяжелая, сэр, и все же она умудрилась одна протащить ее так далеко. Мне стало неловко, из-за того, что она не подошла ко мне и просто не попросила меня сделать то, что ей было нужно. А с ширмами, я просто постарался предугадать чего бы ей хотелось. Она всегда была добра ко мне.
Он замолчал. Откровенно говоря, он чувствовал больше, чем мог бы сказать кому-то настолько тупоголовому и бессердечному, каким, очевидно, я и был. Я встретил его пристальный взгляд и затем тихо заговорил.
- И ко мне тоже. Я благодарен тебе за услуги, которые ты оказываешь ей и этому поместью. Спасибо тебе.
Я позвал его для того, чтобы сообщить ему о своем решении вдвое увеличить его жалованье. И хотя, намерение мое было правильным, внезапно я понял, что если озвучу его сейчас, то это прозвучит корыстно. Он сделал это не ради денег. Он отплатил добром за добро. Он обнаружит нашу щедрость, когда получит свое ежемесячное жалованье и тогда поймет ее причины. Но значение для этого человека имели не деньги. Я тихо заговорил:
- Ты отличный управляющий, Ревел, и мы очень высоко ценим тебя. Я хочу удостовериться, что ты знаешь это
- Ты отличный управляющий, Ревел, и мы очень высоко ценим тебя. Я хочу удостовериться, что ты знаешь это
Он слегка склонил голову. Это не был поклон, это было принятие.
- Теперь знаю, господин.
- Спасибо, Ревел.
- Я уверен, что не за что, господин.
И он покинул комнату, так же тихо, как и пришел.
Зима в Ивовом лесу входила в свои права. Дни стали короче, навалило снега, а ночи были темные и морозные. Мы с Молли заключили соглашение, и придерживались его. Это облегчило жизнь нам обоим. Я искренне считал, что мы более всего стремились к умиротворению. Первую половину вечеров я проводил в комнате, которую начал считать кабинетом Молли. Она стала засыпать там, я укрывал ее одеялом и тихонечко возвращался в свою захламленную комнату, где меня ждала работа.
Итак, это случилось одной поздней ночью, когда мы приблизились к середине зимы. Чейд прислал мне весьма увлекательный набор свитков, на языке близком к языку Внешних островов. В них содержались три иллюстрации, которые оказались изображениями колонн с небольшими обозначениями на сторонах, на которых должны были быть вырезанные символы. Это был тот вид головоломок, которого я опасался у меня было недостаточно данных, чтобы разгадать их, и в то же время я не мог оставить их в покое. Я работал над свитками, создавая страницу, похожую на первую из них, дублирующую поврежденные иллюстрации и заменяя слова, которые я мог перевести и оставляя место для остальных. Я пытался получить общее преставление о том, о чем был этот свиток, но был полностью сбит с толку использованием слова "каша" в его названии.
Было уже поздно, и я верил, что был единственным, кто бодрствовал в доме. Мокрый снег густо валил снаружи, и я отгородился от ночи пыльными занавесками. Когда дул ветер, снег налипал на стекло. Мне было в равной степени интересно, будем ли мы завалены снегом к утру и не обратится ли мокрый снег на виноградных лозах в слой льда. Внезапно я поднял голову. Мой Уит уловил движение, а моментом позже дверь приоткрылась и Молли заглянула внутрь.
- Что такое? - спросил я, внезапная тревога сделала мой вопрос резче, чем я хотел. Я не мог вспомнить последний раз, когда она искала меня в моем кабинете.
Она вцепилась в дверной косяк. На мгновение она замерла, и я испугался, что ранил ее чувства. Затем она заговорила, задержав дыхание.
- Я здесь, чтобы нарушить свое обещание.
- Что?
- Я больше не могу притворяться, что не беременна. Фитц, я рожаю. Ребенок родится сегодня ночью, - слабо улыбнулась она сквозь стиснутые зубы. Мгновением позже она глубоко вдохнула.
Я пристально посмотрел на нее.
- Я уверена, - ответила она на невысказанный вопрос. - Я почувствовала первые схватки несколько часов назад. Я ждала, пока они не станут сильнее и чаще, чтобы быть уверенной. Ребенок на подходе, Фитц.
Она ждала.
- Может быть, плохая еда? - я спросил ее. - Соус из баранины за ужином, кажется, был слишком острым даже для меня, и, возможно...
- Я не больна. И я не ужинала, если ты не заметил. Я рожаю. Да поможет нам Эда, Фитц, за всю жизнь у меня родились семеро живых детей и было всего два выкидыша. Тебе не кажется, что я должна бы понимать, что я ощущаю сейчас?
Я медленно встал. Ее лицо слабо блестело от пота. Лихорадка, усугубившая ее наваждение?
- Я пошлю за Тавией. Она может отправиться за целителем, пока я помогу тебе прилечь.
- Нет, - твердо сказала она. - Я не больна. Мне не нужен целитель. Акушерка не придет. И она, и Тавия считают меня сумасшедшей, также как и ты. Она вдохнула и задержала дыхание . Она закрыла глаза, сжала губы, костяшки ее пальцев, уцепившиеся за дверной косяк, побелели. После продолжительной паузы, она сказала:
- Я могу сделать это одна. Баррич всегда помогал мне с другими родами, но если я должна, я могу сделать это сама.
Понимала ли она, насколько это уязвило меня.
- Позволь мне отвести тебя в детскую, - сказал я. Я наполовину ожидал, что она оттолкнет меня, когда взял ее за руку, но вместо этого она тяжело навалилась на меня. Мы медленно шли сквозь темные залы, трижды останавливались и я подумал, что возможно, я должен буду нести ее. Нечто глубоко неправильное происходило с ней. Так долго дремавший во мне волк, встревожился, учуяв ее запах.
- Тебя стошнило? - я спросил ее. И: - У тебя нет температуры.
Она не ответила ни на один из вопросов.
Прошла вечность, прежде чем мы достигли ее покоев. Внутри горел огонь в камине. Было даже слишком тепло в конмате. Когда она села на низкий диван и застонала в судороге, я тихо сказал:
- Я мог бы принести чай, который поможет тебе очиститься. Я действительно полагаю...
- Я рожаю твоего ребенка. Если от тебя не будет никакой помощи, то оставь меня, - сказала она мне жестоко.
Я не выдержал. Я поднялся со своего места подле нее, повернулся и подошел к дверям. Там я остановился. Я никогда не узнаю, зачем. Возможно, я подумал, что присоединиться к ней в этом безумии будет лучше, нежели оставить ее одну. Или, возможно, что присоединиться к ней будет лучше, чем остаться в рациональном мире без нее. Я изменил свой голос, наполнив его любовью:
- Молли. Скажи мне, что тебе нужно? Я никогда этого не делал. Что мне следует принести, что мне следует сделать? Должен ли я позвать какую-нибудь женщину тебе на помощь?
Ее мускулы напряглись, когда я спросил; она ответила не сразу:
- Нет. Мне они не нужны. Они будут только ухмыляться и хихикать над глупой старухой. Так что я хочу, чтобы только ты был здесь. Если ты можешь, найди в себе силы поверить мне. По крайней мере, пока ты в этой комнате, Фитц, сдержи слово. Сделай вид, что веришь мне. - у нее снова перехватило дыхание и она наклонилась вперед над своим животом.Прошло время и она обратилась ко мне. - Принеси таз с подогретой водой, чтобы вымыть ребенка, когда он родится. И чистую ткань, чтобы вытереть его. Небольшой шнурок, чтобы туго перевязать. Кувшин холодной воды и чашку для меня. - И она снова, скрючившись, подалась вперед, испустив долгий и низкий стон.
И я ушел. Я наполнил кувшин горячей водой из чайника, который всегда держали возле очага. Я находился в комфортном, знакомом хаосе ночной кухни. Огонь слегка потрескивал, в мисках медленно поднималось тесто для выпечки завтрашнего хлеба, а из стоявшей в глубине очага кастрюли разносился запах ароматного говяжьего бульона. Я нашел кадку и набрал большую кружку холодной воды. Вытащил из стопки чистого белья кусок ткани, и разместил все это на подносе. Какое-то время я стоял и вдыхал спокойствие и умиротворение упорядоченной жизни кухни в тихий час.
-Ох, Молли, - сказал я безмолвным стенам. Затем я вооружился мужеством, словно обнаженным холодным клинком, поднял тяжелый поднос, сбалансировал его и направился вперед, через тихие залы Ивового Леса.
Я плечом отпер дверь, поставил на стол поднос и подошел к дивану у камина. Комната пропахла потом. Молли молчала; она уронила голову на грудь. После всего этого, она могла заснуть, сидя перед огнем? :
Она сидела с широко расставленными ногами на краю дивана, ее ночная рубашка была закатана до бедер. Ее сжатые руки находились между ее колен и на ее руках покоился самый крошечный ребенок, которого я когда-либо видел. Я пошатнулся и , близкий к обмороку, опустился на колени, глядя широко раскрытыми глазами. Такое маленькое существо, покрытое кровью и слизью. Глаза ребенка были открыты. Мой голос дрожал, когда я спросил:
- Это ребенок?
Она подняла глаза и посмотрела на меня с терпимостью, приходящей с годами. Глупый, любимый мужчина. Даже не смотря на истощение, она улыбнулась мне. Триумф и любовь в этом взгляде я не заслуживал. Ни упрека моим сомнениям. Она тихо заговорила:
- Да. Она - наш ребенок. Наконец.
Крошка была темно-красной с бледной толстой пуповиной, тянувшейся от ее живота к последу у ног Молли.
Я с трудом смог вдохнуть. Полнейшая радость соперничала с глубочайшим стыдом. Я сомневался в ней. Я не заслужил этого чуда. Жизнь накажет меня, я был абсолютно уверен в этом. Мой голос показался мне ребяческим, когда я спросил умоляющим голосом: - Она жива?
Молли звучала истощенно.
- Она такая маленькая. Половина амбарной кошки! Ох, Фитц, как такое может быть? Такая длительная беременность и такой маленький ребенок. - она судорожно вздохнула, практично подавляя рыдания. - Принеси мне тазик с теплой водой и мягкие полотенца. И что-нибудь, чтобы перерезать пуповину.
- Немедленно!
Я все принес и поставил у ее ног. Ребенок все-еще отдыхал в материнских руках, наблюдая за ней. Молли провела пальцами по маленькому рту ребенка, погладила ее по щеке.
- Ты такая спокойная, - сказала она, и ее пальцы сдвинулись на грудь ребенка. Я видел, как она прижала их, чтобы почувствовать как бьется там сердце. Молли посмотрела на меня. - Как птичье сердце, - сказала она.
Младенец слегка пошевелился и глубоко вздохнул. Вдруг она вздрогнула и Молли прижала ее к груди. Она вглядывалась в маленькой личико и проговорила: