Честно говоря, Дик сказал эти слова необдуманно и ему самому стало стыдно своих угроз. Но он сделал последнее усилие.
— Картер, — сказал он, — поймите меня. Я знаю, что вы были только орудием в руках других; слуга должен повиноваться своему господину; я не могу покарать его. Но, с другой стороны, я узнаю, что на мне — юном и ничего не знающем — лежит великий долг, я должен отомстить за отца. Прошу вас, забудьте мои угрозы, добрый Картер, и добровольно, с искренним раскаянием, помогите мне вашим признанием.
Раненый лежал молча, Дик никак не мог добиться от него ни слова.
— Хорошо, — сказал Дик, — я позову священника, как вы желаете; если вы виновны против меня и моих родных, то я не хочу быть виновным против кого бы то ни было, тем более против человека, находящегося при последнем издыхании.
Старый солдат выслушал его все также безмолвно и неподвижно. Он даже сдержал стоны, и Дик, выходя из комнаты, преисполнился восхищением перед этим суровым мужеством.
— А между тем, — думал он, — что значит мужество без ума? Будь у него чисты руки, он заговорил бы; его молчание выдало тайну лучше всяких слов. Ну, улики стекаются ко мне со всех сторон. Сэр Даниэль или его люди принимали участие в смерти моего отца.
Дик с тяжестью на сердце остановился в каменном коридоре. Неужели в этот час, когда счастье изменило сэру Даниэлю, когда он осужден членами шайки «Черная Стрела», когда он осажден победоносными приверженцами Йоркского дома, неужели и он, Дик, обратится против человека, выкормившего и воспитавшего его, человека, который, правда, часто сурово наказывал его, но вместе с тем неутомимо охранял его юность? Если это действительно окажется необходимым, как жестоко это будет!
— Дай Бог, чтобы он был не виновен! — сказал он. В это время чьи-то шаги раздались по плитам коридора, и сэр Оливер степенно подошел к юноше.
— Тут вас ждут с нетерпением, — сказал Дик.
— Я иду туда, добрый Ричард, — сказал священник. — Это бедный Картер. Увы, его невозможно исцелить.
— А душа у него страдает еще сильнее тела, — заметил Дик.
— Вы видели его? — спросил, заметно вздрогнув, сэр Оливер.
— Я только что от него, — ответил Дик.
— Что сказал он… что сказал он? — поспешно, отрывистым тоном проговорил священник.
— Он только жалобно призывал вас, сэр Оливер… Вы хорошо сделаете, если поскорее пойдете к нему, потому что рана причиняет ему сильную боль!
— Я сейчас пойду к нему, — ответил священник. — Ну, все мы грешны. Для всех нас настанет последний час, добрый Ричард.
— Да, сэр, и хорошо, если все мы встретим его спокойно, — ответил Дик.
Священник опустил глаза и, пробормотав благословение, поспешно ушел.
— И он также! — подумал Дик. — Он, который учил меня благочестию. Что это за свет, если все, кто заботились обо мне, виновны в смерти моего отца! Мщение! Увы! Как горька моя участь: я должен мстить моим друзьям!
При этой мысли ои вспомнил Мэтчема.
При воспоминании о своем странном товарище он сначала улыбнулся, а затем задумался над тем, где бы он мог быть. С тех самых пор, как они дошли вместе до дверей Моот-Хауса, младший мальчик исчез, и Дик стосковался по нему; ему так хотелось перекинуться с ним словечком, другим.
Приблизительно через час после обедни, довольно быстро совершенной сэром Оливером, все общество собралось в большой зале для обеда. Это была длинная, низкая комната с полом, усыпанным зеленым тростником, со стенами, украшенными коврами с изображениями охотников и гончих собак. Там и сям на стенах были развешены копья, луки и щиты; в громадном камине ярко горел огонь; вокруг стен шли скамьи, покрытые коврами, а посредине комнаты хорошо накрытый стол ожидал обедающих. Ни сэр Даниэль, ни его жена не явились к обеду. Не было даже и сэра Оливера, а о Мэтчеме не говорили ни слова. Дик начал беспокоиться; ему припомнились грустные предчувствия приятеля; он стал раздумывать, не случилось ли чего дурного с Мэтчемом в этом доме. После ужина он отыскал Гуди Хэтч, которая спешила к леди Брэклей.
— Гуди, — сказал он, — скажите, пожалуйста, где мастер Мэтчем? Я видел, как вы пошли с ним, когда мы пришли сюда.
Старуха громко расхохоталась.
— Ах, мастер Дик, — сказала она, — какие у вас, право, зоркие глаза! — И снова засмеялась.
— Нет, где же он, в самом деле? — настаивал Дик.
— Вы никогда больше не увидите его, — сказала старуха. — Никогда. Это уж наверно.
— Я добьюсь причины этого, если не увижу его, — возразил Дик. — Он пришел сюда не вполне по своей воле; как бы то ни было, я его лучший защитник и присмотрю, чтобы с ним хорошо обращались. Тут слишком много тайн; это начинает надоедать мне!
Дик еще не договорил, как чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. То был Беннет Хэтч, незаметно подошедший сзади. Он знаком отослал жену.
— Друг Дик, — сказал он, когда они остались наедине, — да что вы, в самом деле, сошли с ума, что ли? Если вы не оставите в покое некоторых вещей, то лучше бы вам быть в соленом море, чем здесь, в Тонсталльском доме. Вы расспрашивали меня; вы закидывали удочку Картеру; вы напугали своими намеками священника. Ведите же себя умнее, безумец; и сейчас, когда вас позовет сэр Даниэль, придите к нему с ласковым лицом; будьте благоразумны. Вас будут подробно расспрашивать. Обдумайте свои ответы.
— Хэтч, — возразил Дик, — во всем этом мне чудится нечестная игра.
— Если вы не будете умнее, то скоро почуете кровь, — ответил Беннет. — Я только предупреждаю вас. А вот идут за вами.
И действительно, в эту минуту по двору шел посланный, чтобы позвать Дика к сэру Даниэлю.
ГЛАВА II Две клятвы
Сэр Даниэль был в зале. Он в гневе расхаживал перед камином в ожидании Дика. В комнате, кроме него, не было никого, за исключением сэра Оливера, который скромно сидел вдали, перелистывая требник и бормоча молитвы.
— Вы посылали за мной, сэр Даниэль? — сказал молодой Шельтон.
— Да, я посылал за тобой! — ответил рыцарь. — Что это дошло до моих ушей? Неужели я был для тебя таким жестоким опекуном, что ты поспешил поверить всему дурному, что тебе наговорили обо мне? Или, может быть, ты хочешь перейти на сторону моих врагов, потому что в настоящее время я потерпел неудачу? Клянусь мессой, отец твой был не таков! А ты, Дик, по-видимому, друг только в счастливые дни, и теперь хочешь отделаться от нас.
— Извините, это не так, сэр Даниэль, — твердо проговорил Дик. — Я благодарен и верен тем, кто меня воспитывал. И прежде чем говорить о другом, я благодарю вас и благодарю сэра Оливера; никто больше вас обоих не имеет прав на меня; я был бы настоящей собакой, если бы забыл об этом.
— Это хорошо, — сказал сэр Даниэль и потом продолжал с возрастающим гневом: — Твоя благодарность и верность — одни слова, Дик Шельтон, а я обращаю внимание на поступки. В час опасности, когда мое имя запятнано, мои земли конфискованы, когда этот лес полон людьми, жаждущими моей гибели, что значит благодарность? Что значит верность? У меня остался только маленький отряд. И что же, в знак благодарности или верности ты отравляешь сердца моих людей своими коварными нашептываниями? Избавь меня от подобного рода благодарности. Ну, чего ты желаешь? Говори, мы здесь для того, чтобы отвечать. Если ты имеешь что-нибудь против меня — выступи и скажи прямо.
— Сэр, — отвечал Дик, — отец мой умер, когда я был еще ребенком. До моего слуха дошло, что с ним поступили низко. До моего слуха дошло, я не хочу ничего скрывать, что вы принимали участие в его гибели. И, говоря правду, я не могу ни успокоиться, ни честно помогать вам, пока не получу разрешения этих сомнений.
Сэр Даниэль опустился на скамью. Он подпер рукой подбородок и пристально взглянул на Дика.
— И ты думаешь, что я мог быть опекуном сына убитого мной человека? — спросил он.
— Простите, если я отвечу вам невежливо, — сказал Дик, — но ведь вы отлично знаете, что быть опекуном чрезвычайно выгодно. Разве все эти годы вы не пользовались моими доходами и не управляли моими людьми? Разве у вас в будущем нет расчета на мою женитьбу? Не знаю, что она может принести вам, но чего-нибудь да стоит. Простите меня еще раз, но если вы были настолько низки, что убили доверявшего вам человека, то, может быть, у вас было достаточно поводов для менее низких поступков.
— Когда я был юношей твоих лет, — сурово проговорил сэр Даниэль, — мой ум не был так склонен к подозрениям. А сэр Оливер, — прибавил он, — как мог он, священник, оказаться виновным в этом деле?
— Ну, сэр Даниэль, — сказал Дик, — собака идет, куда ей приказывает ее господин. Всем известно, что этот священник только орудие ваших замыслов. Я говорю совершенно откровенно, теперь не до вежливости. Я хочу, чтобы мне ответили так же искренно, как я говорю вам. А ответа я не получаю. Вы только предлагаете мне еще больше вопросов. Советую вам остеречься, сэр Даниэль, таким образом вы только увеличиваете мои подозрения, а не удовлетворяете их.
— Ну, сэр Даниэль, — сказал Дик, — собака идет, куда ей приказывает ее господин. Всем известно, что этот священник только орудие ваших замыслов. Я говорю совершенно откровенно, теперь не до вежливости. Я хочу, чтобы мне ответили так же искренно, как я говорю вам. А ответа я не получаю. Вы только предлагаете мне еще больше вопросов. Советую вам остеречься, сэр Даниэль, таким образом вы только увеличиваете мои подозрения, а не удовлетворяете их.
— Я отвечу тебе откровенно, мастер Ричард, — сказал рыцарь. — Я не был бы честным человеком, если бы сказал, что ты не возбудил гнева во мне. Но я буду справедлив даже в гневе. Приди ко мне с этими словами, когда вырастешь и станешь мужчиной, а я не буду уже опекуном, который не может отплатить за них. Приди ко мне тогда, и я отвечу тебе, как ты этого заслуживаешь — ударом в зубы. А до тех пор у тебя два выхода: или проглоти эти оскорбления, держи язык за зубами и старайся за человека, который кормит тебя и сражался за тебя в детстве, или — дверь открыта, леса полны моими врагами — ступай.
Решимость, с которой были произнесены эти слова, взгляды, которыми они сопровождались — все это поколебало Дика; однако он не мог не заметить, что не получил ответа на свой вопрос.
— Я ничего так не желаю, как поверить вам, сэр Даниэль, — сказал он. — Убедите меня, что на вас нет этой вины.
— Ты примешь мое честное слово, Дик? — спросил рыцарь.
— Приму, — ответил юноша.
— Даю тебе это слово, — сказал сэр Даниэль. — Подтверждаю моим честным словом, клянусь вечным спасением моей души и будущим ответом на суде Божием — я не принимал никакого участия в смерти твоего отца.
Он протянул руку, и Дик с горячностью взял ее. Никто из них не заметил священника, который в ужасе и с мучительным раскаянием приподнялся со своего места при этой торжественной ложной клятве.
— Ах, — сказал Дик, — пусть ваше великодушие поможет вам простить меня! Я был действительно негодяем, что не поверил вам. Но вот вам моя рука, я не буду больше сомневаться.
— Ты прощен, Дик, — ответил сэр Даниэль. — Ты незнаком со светом и его наклонностью к клевете.
— Я тем более виноват, — прибавил Дик, — что негодяи указывали не прямо на вас, а на сэра Оливера.
Говоря это, он повернулся к священнику и остановился на полуслове. Этот высокий, румяный, дородный, важный человек вдруг как бы развалился на куски: румянец исчез, все его тело ослабло; губы бормотали молитву. А когда Дик внезапно взглянул на него, он громко вскрикнул, словно дикое животное, и закрыл лицо руками.
Сэр Даниэль в два шага очутился рядом со священником и яростно потряс его за плечо. Подозрения Дика проснулись с новой силой.
— Пусть сэр Оливер также поклянется, — сказал он. — Обвиняли и его.
— Он поклянется, — сказал рыцарь.
Сэр Оливер безмолвно замахал руками.
— А, клянусь мессой, вы поклянетесь! — кричал сэр Даниэль вне себя от бешенства. — Поклянитесь здесь, на этой книге, — продолжал он, подымая упавший на пол требник. — Как! Вы заставляете меня сомневаться в вас! Клянитесь, говорю вам, клянитесь!
Но священник был не в состоянии произнести ни слова. Страх перед сэром Даниэлем, ужас при мысли о клятвопреступлении, охватившие его с одинаковой силой, душили его.
В это мгновение в высокое, расписное окно залы с треском влетела черная стрела и, дрожа, впилась в середину большого стола.
Сэр Оливер громко, пронзительно вскрикнул и упал в обморок на тростник, разбросанный по полу. Рыцарь в сопровождении Дика бросился во двор, а оттуда по ближайшей винтовой лестнице на зубцы стены. Часовые все были настороже. Солнце спокойно освещало зеленые поляны с разбросанными на них деревьями и лесистые холмы, окаймлявшие горизонт. Нигде не было видно следов нападающих.
— Откуда вылетела эта стрела? — спросил рыцарь.
— Из-за той группы деревьев, сэр Даниэль, — ответил часовой.
Рыцарь стоял некоторое время в раздумье. Потом он обернулся к Дику.
— Дик, — сказал он, — пригляди за этими людьми; я поручаю их тебе. Что касается священника, то он должен оправдаться, или я узнаю, в чем дело. Я начинаю почти разделять твои подозрения. Поверь мне, он поклянется, не то мы докажем его виновность.
Дик ответил довольно холодно, и рыцарь, бросив на него проницательный взгляд, поспешно вернулся в залу. Прежде всего он оглядел стрелу. Он в первый раз видел такой метательный снаряд; поворачивая стрелу то в одну, то в другую сторону, он почувствовал некоторого рода страх при виде ее мрачного цвета. Кроме того, на стреле было написано одно лишь слово: «Зарытый».
— А, — проговорил он, — значит, они знают, что я дома. «Зарытый»! Да, но между ними не найдется ни одной собаки, годной на то, чтобы откопать меня.
Сэр Оливер пришел в себя и с трудом поднялся на ноги.
— Увы, сэр Даниэль! — простонал он. — Вы поклялись страшной клятвой; вы осуждены навеки!
— Да, — возразил рыцарь, — я дал клятву, глупая башка; а ты дашь еще более важную. Ты поклянешься на святом Холивудском кресте. Смотри же, приготовь слова. Клятва должна быть дана сегодня ночью.
— Да просветит вас небо, — ответил священник, — да отклонит небо ваше сердце от такого беззакония!
— Вот что, мой добрый отец, — сказал сэр Даниэль, — если разговор зашел о благочестии, я больше ничего не скажу; только вы поздно принимаетесь за это. Но если у вас есть хоть сколько-нибудь разума, выслушайте меня. Этот мальчик начинает раздражать меня, словно оса. Он нужен мне, потому что я хочу с выгодой для себя женить его. Но, говорю вам прямо, если он будет надоедать мне, он отправится к своему отцу. Я отдам приказание перевести его в комнату над капеллой. Если вы сможете подтвердить свою невиновность хорошей, солидной клятвой и со спокойным, уверенным выражением лица, — все будет хорошо: мальчик несколько успокоится, и я пощажу его. Если же вы запнетесь, или побледнеете, или затруднитесь во время произнесения клятвы так, что он не поверит вам, то, клянусь мессой, он умрет. Обдумайте все хорошенько.
— В комнату над капеллой! — задыхаясь, проговорил священник.
— Именно туда, — ответил рыцарь. — Итак, если вы желаете спасти его, спасайте; если же нет, пожалуйста, уходите и оставьте меня в покое. Будь я человек вспыльчивый, я давно бы проколол вас мечом из-за вашей невыносимой трусости и безрассудства. Что же вы выбрали? Отвечайте.
— Я выбрал, — сказал сэр Оливер. — Да простит меня небо, — я выбираю зло ради добра. Я поклянусь ради спасения юноши.
— Так-то будет лучше! — сказал сэр Даниэль. — Ну, так посылайте скорее за ним. Вы увидитесь с ним наедине. Но я буду следить за вами. Я останусь тут, рядом в комнате.
Рыцарь поднял драпировку из ковра и опустил ее за собой. Послышался звук щелкнувшей пружины, затем скрип шагов по лестнице.
Сэр Оливер, оставшись один, бросил боязливый взгляд на завешенную ковром стену и перекрестился с выражением ужаса и сокрушения.
— Если иначе ему придется быть в комнате над капеллой, — пробормотал он, — то я должен спасти его хотя бы ценой моей души.
Три минуты спустя Ричард Шельтон, за которым был отправлен другой посланный, нашел сэра Оливера, бледного, с решительным выражением лица стоящим у стола в зале.
— Ричард Шельтон, — сказал он, — вы потребовали от меня клятвы. Я мог бы обидеться и отказать вам в этом требовании, но сердце мое тронуто при воспоминании о прошлом, и я удовлетворю ваше желание. Клянусь вам святым Холивудским крестом в том, что я не убивал вашего отца.
— Сэр Оливер, — ответил Дик, — когда мы в первый раз прочли записку Джона Мстителя, я был уверен в этом. Но позвольте мне предложить вам два вопроса. Положим, вы не убивали его. Но не принимали ли вы участия в этом убийстве?
— Ни малейшего, — ответил сэр Оливер. И в то же время лицо его как-то странно передернулось, как будто он хотел выразить этой мимикой предостережение, но не смел сделать этого.
Дик с изумлением посмотрел на него, потом обернулся и оглядел пустую залу.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Да ничего, — поспешно ответил священник, меняя выражение лица. — Я ничего не делаю, я страдаю, я чувствую себя нехорошо. Я… я… извините, Дик, мне нужно уйти. Клянусь святым Холивудским крестом, я не виновен ни в насилии, ни в измене. Успокойтесь, добрый юноша. Прощайте.
И он вышел из залы с непривычной для него быстротой.
Дик остался на месте, словно прикованный; взгляд его блуждал по комнате, на лице сменялись выражения различных чувств: удивления, сомнения, подозрения и удовлетворения. Постепенно, по мере того, как ум его прояснялся, подозрения одержали верх; за ними последовала уверенность в самом худшем. Он поднял голову и сильно вздрогнул. Высоко на стене на тканом ковре была изображена фигура дикаря-охотника. Одной рукой он подносил ко рту рог, другой размахивал большим копьем. У него было темное лицо, так как он должен был изображать африканца.