Поравнявшись с «ДШК», Орлов мельком глянул на него, потом повернулся к Малышеву и гневно закричал:
— Ты что с пулеметом сделал, остолоп? Кто же бросает оружие под дождем? Я тебя…
Орлов подошел к пулемету, взялся за ручки. Снова посмотрел на старшего сержанта, который что-то громко отвечал ему, извиняясь, наверное, но Орлов его не слушал.
Пятьдесят патронов в ленте. Пятнадцать человек в кузове полуторки. Калибр пули — двенадцать и семь, темп стрельбы — восемьсот выстрелов в минуту. Расстояние — десять метров.
Орлов рывком развернул пулемет и нажал на гашетку.
Пули ударили в деревянный борт, разнесли, не останавливаясь, его в щепу, и за несколько секунд перемололи всех сидящих в кузове людей в мертвое мясо. Никто даже не попытался выпрыгнуть или выстрелить в ответ. Тяжелые пули прошивали все навылет и уходили к низким серым тучам, чтобы сорвать на них свою неутоленную злость.
Тремя последними пулями Орлов разорвал в клочья водителя, и пулемет замолчал.
Оказывается, Малышев все это время кричал, стоя спиной к спине с Орловым, орал, надсаживаясь, что диверсанты, что скорее, что все сюда, в машине диверсанты…
Когда пулеметная очередь закончилась, Малышев оглянулся на Орлова и, отбросив в сторону винтовку, упал на колени, поднимая руки. Рядом с ним рухнул коленями в лужу старший лейтенант Орлов.
И их стали бить.
…Черные одинаковые силуэты. Севка почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Слева от входа — не Скрипников. Туда отступил автоматчик. Где-то еще должен быть один, старшина говорил, что двое охранников…
Мысли неслись вскачь, автоматчик слева начал движение, поворачиваясь к внезапно появившемуся в блиндаже чужаку.
Лейтенант в фуражке. И второй должен быть в фуражке. И начальство — наверняка в фуражке… а капитан Скрипников был в пилотке. В пилотке он был, точно.
Севка вскинул руку с револьвером.
Выстрел. Отдача отозвалась в руке, уши заложило.
Высокий человек в пилотке рухнул, капли крови полетели вперед, забрызгав тех, кто сидел за столом лицом к двери.
— Не стреляйте, — крикнул Севка, отбрасывая в сторону оружие. — Не стреляйте, прошу вас!
Он упал на колени, поднимая руки и продолжая кричать.
— Это немец! Слышите! Немец!
Только сейчас, в эту секунду, Севка понял, что его могут убить. Нет, он сознавал, что рискует, но больше боялся убить своего, советского, а теперь осознал, что и сам может погибнуть, расстрелянный в упор этими черными силуэтами.
И поэтому он кричал с неподдельным ужасом, вцепился побелевшими пальцами в край стола, запрокинув голову, пытаясь увидеть лицо того самого начальника, от слова которого теперь зависит жизнь Всеволода Залесского.
— Не стреляйте!
— Не стрелять! — прозвучало в блиндаже.
Севку ударили в лицо, швырнули на пол, устланный ветками. Навалились сверху, заламывая руки.
За дверью взревел пулемет.
— Посмотри, что там, — приказал спокойный голос.
Севка лежал, прижавшись щекой к листьям на полу, и продолжал шептать, крепко-крепко зажмурив глаза:
— Не стреляйте, это немец, немец… Не стреляйте…
Пулемет замолчал, послышались невнятные крики. Потом кто-то вбежал в блиндаж.
— Что? — спросил уверенный низкий голос, принадлежавший, по-видимому, начальнику.
— Старший лейтенант расстрелял из зенитного пулемета грузовик. Сказал, что это диверсионная группа…
— И что?
— Я посмотрел… Похоже, он прав. Немецкая рация, карты, ракетницы… Нужно тщательнее ознакомиться, но пока я приказал старшего лейтенанта не убивать.
— Значит, и этого можно поднять на ноги, — сказал начальник. — Поднимайте.
Севку поставили на ноги, но рук не отпустили. Кто-то невидимый смахнул у него с лица приставшие листья.
— Значит, так выглядит наш герой… — Человек встал из-за стола и подошел к Севке. — Черт, бывает же такое… Как зовут?
— Всеволод Залесский… — Севка спохватился, что назвал свое настоящее имя, но ничего уже поделать не мог.
— Значит, Залесский… — Человек в черном кожаном плаще внимательно смотрел в лицо Севки, словно изучал его. — Повернись к свету…
Севка повернул голову.
— Бывает же… — протянул человек в плаще. — Ты как понял, что это немец?
— Ну… — Севка дернул плечом и застонал — руку сразу же заломили.
— Отпустите его, — приказал человек в плаще и оглянулся на командира, все еще сидевшего за столом. — Вы бы, майор, пошли, глянули, что ли… Если это действительно диверсанты, то с минуты на минуту можно ждать атаки со стороны моста. Всех, кто есть, отправляйте в окопы.
— Есть. — Майор встал и вышел.
— Никита, давай за ним, — приказал человек в плаще. — Проследи, чтобы не рванули мост сгоряча. А ты присаживайся, политрук.
— Товарищ комиссар, у вас на лице кровь, — сказал кто-то из-за спины Севки.
— Это не моя. — Комиссар достал из внутреннего кармана платок и провел по лицу. — Все?
— Да.
— Ну и хорошо. Ты скажи водителям, чтобы заводились. Проследи, чтобы комдива в бронеавтомобиле разместили. И — минутная готовность. Нечего нам тут в отражении атаки участвовать.
— А как же…
— Не беспокойся, я сам как-нибудь справлюсь. — Комиссар сел за стол напротив Севки, устроившегося на ящике.
На вид комиссару было лет сорок — сорок пять. В углах глаз — морщинки, над переносицей кожа собрана в глубокие вертикальные складки. Взгляд спокойный, но Севка вдруг отчего-то подумал, что, не меняясь в лице и так же доброжелательно улыбаясь, этот комиссар спокойно разрядит пистолет в лицо собеседнику. Или прикажет его вывести в расход.
— Так как ты сообразил, что это диверсанты? — Комиссар сложил руки перед собой, как прилежный ученик, только пальцы что-то бесшумно выстукивали, медленно-медленно.
— Это мой командир, старший лейтенант Орлов…
— Тот, что с пулеметом?
— Наверное. В смысле — да. Он увидел и понял… А я… я уж потом, когда капитан… то есть немец, своему водителю показал тройку рукой… вот так…
Севка поднял руку и оттопырил три пальца с большим.
— А это по-немецки…
— Наверное… — кивнул комиссар. — На таких вещах и прокалываются обычно. По мелочам. То есть из-за такой ерунды немцы лишились удовольствия лично поболтать со мной…
— Товарищ комиссар, — позвали от входа. — Тут старший сержант Малышев просится к вам, говорит — очень важно. Говорит — вопрос государственной безопасности.
— Ну, раз говорит — впускай. — Комиссар посмотрел на Севку. — Твой сержант?
— Мы вместе шли… — Севка оглянулся на дверь.
Какая такая государственная безопасность? Что еще придумал старший сержант Малышев?
Севка сжал руки в кулаки.
Чего это его интересует сержант? Ему нужно думать о своей судьбе. Стоит комиссару задать вопрос о прошлом… или только проверить документы. И все. Все.
И шутить он не станет.
— Разрешите? — старший сержант Малышев вытянулся у входа.
— Входи, сержант. Что у тебя?
Малышев протянул комиссару сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил комиссар.
— Записка вам от старшего лейтенанта Орлова, — отчеканил Малышев. — И вот тут еще карта.
Комиссар взял записку, развернул ее… Вздрогнул, посмотрел на сержанта, перевел взгляд на Севку. Еще раз перечитал записку.
— Сержант, позови сюда лейтенанта Ивановского, он, наверное, возле входа… — голос комиссара чуть дрогнул.
Когда лейтенант вошел, отодвинул Малышева, комиссар положил записку перед собой текстом вниз и несколько раз провел ладонью, разглаживая.
— Никита, сейчас очень аккуратно выйди наружу, без разговоров выруби старшего лейтенанта Орлова… Только выруби, он мне нужен живым. И тащи сюда.
— Есть. — Лейтенант вышел из блиндажа.
— Как зовут этого Орлова? — спросил комиссар.
Желваки дернулись у него на лице.
— Данила, — сказал Севка и похолодел, увидев, как меняется выражение лица комиссара, как мгновенно исчезает даже подобие улыбки, проступают сталь и камень. И лед.
— Отчество?
— Я не помню…
— Ефимович, — сказал Малышев. — Старший лейтенант Данила Ефимович Орлов.
— Так… — Комиссар выпрямился, в руке его вдруг оказался пистолет. — Данила Ефимович Орлов… Это ж сколько ему сейчас? Лет сорок пять?
— Да нет, он сказал, что двадцать шесть… — Севка растерянно смотрел на небольшой пистолет, очень уместно выглядевший в руке комиссара.
— А на вид?
— Да столько же…
— Может, не он… — пробормотал комиссар, взял записку в левую руку, еще раз перечитал. — Тогда почему?..
— Нет его, — выпалил влетевший в блиндаж Ивановский. — Ушел. Только-только, говорят, был и исчез… Прикажете догнать? Только…
— Что?
— Танки на той стороне. Две штуки. И пехота до роты.
— Что?
— Танки на той стороне. Две штуки. И пехота до роты.
— Значит, нужно уходить. — Комиссар спрятал пистолет в карман, прошел к выходу.
Севка осторожно перевел дыхание.
— А что там еще за карта? — спросил комиссар.
— Вот. — Малышев протянул свернутую топографическую карту.
— Хорошо. — Комиссар ее взял, и, не разворачивая, сунул за борт плаща. — Старший сержант свободен, а политрук… политрук следует за мной. Никита, подними его револьвер, и поехали.
Со стороны реки доносились выстрелы пушек и пулемета. Один снаряд взметнул фонтан песка возле дзота.
— В машину. — Комиссар пропустил Севку на заднее сиденье, сел рядом и захлопнул дверцу.
Лейтенант сел на переднее сиденье возле водителя.
Вначале тронулась легковушка, потом за ней двинулся бронеавтомобиль.
Севка оглянулся — старший сержант Малышев стоял возле блиндажа и растерянно махал рукой.
Дождь стих, на дороге стояли лужи, в которых отражались стремительно несущиеся облака.
— Всеволод, — комиссар потер переносицу, — у старшего лейтенанта на лице были особые приметы?
Севка пожал плечами.
— Ты его давно знаешь?
— Позавчера познакомились, вместе выходили из окружения… А что?
— Ничего, наверное… Мало ли бывает на свете совпадений…
Севка прикрыл глаза, пытаясь мысленно представить себе лицо Орлова.
Обветренная кожа, черные брови и ресницы, зеленые глаза. Четко очерченные скулы. И тонкая полоска от внешнего края левого глаза к виску. Шрам.
— Шрам у него. Вот тут. — Севка показал пальцем на своем лице. — Старый.
— Так говоришь, что всего два дня знакомы? — задумчиво произнес комиссар. — Может, подскажешь, что он имел в виду, когда написал, что очень советует спросить у тебя точную дату твоего рождения и выбить честный ответ?
Глава 4
31 июля 1941 года, 05 часов 20 минут.
Западный фронт
— Кто бы мог подумать, что бывают такие шустрые лейтенанты, — сказал Сличенко и поморщился. — Ведь упал же, кровь из виска…
— Наверное, пуля прошла вскользь. — Егоров осторожно, как мог, стащил с капитана гимнастерку. — А у вас — навылет.
— Что-то в «тэтэшках» есть и хорошее. — Сличенко закрыл глаза, вдохнул и выдохнул сквозь зубы. — Высокая пробивная способность, например… Пуля из «нагана» могла бы остаться внутри… А из немецкого «парабеллума» — так вообще разворотить все к черту. Все-таки девять миллиметров…
Капитан застонал, когда Егоров стал накладывать ему на плечо повязку.
— Ничего-ничего, — пробормотал Егоров. — Я, конечно, не медсестра, но и тут не разорванный живот… потерпите.
— А я и не спорю… — прошептал Сличенко. — Обидно немного… Я последние годы стрелял из стадвадцатидвухмиллиметровых гаубиц… Сейчас у меня — стотридцатидвухмиллиметровые установки… а чуть не помер от семь шестьдесят два… Обидно?
— Справедливо, — серьезно ответил Егоров. — Еще справедливее было бы, если бы пуля попала прямо в лоб.
— Серьезно? И тогда получилось бы, что смерть этих людей, — Сличенко открыл глаза и посмотрел на тела убитых, — их смерть была бы вообще бессмысленна. Твою мать…
— Все-все, я уже завязал. — Егоров выпрямился, уперев руки в поясницу. — Сами наденете гимнастерку?
— Если вам не трудно — помогите. Если буду орать — не обращайте внимания. Я вообще плохо переношу боль… — Сличенко поднял правую руку и посмотрел на Егорова.
Тот вначале не понял, что от него требуется, потом сообразил и помог капитану подняться.
— Значит, гимнастерку… — выдохнул Сличенко.
На висках у него выступили капельки пота, лицо побледнело. Наверное, капитан и в самом деле плохо переносит боль, подумал Егоров, но сейчас держится вполне пристойно. Сам военинженер был дважды ранен еще в Гражданскую, помнил ту ослепительную боль, что приходит после минутного недоумения.
Удар или толчок — ты удивленно смотришь на дырку в своей шинели, потом оттуда — из отверстия в одежде — вдруг появляется кровь, и ты успеваешь вначале почувствовать досаду по поводу испорченной вещи, потом — жалость к себе самому и только потом — боль.
Во всяком случае, так было с Егоровым. И еще военинженер помнил, что орал, ничуть не стесняясь, корчился на земле, пока ему делали перевязку. А второй раз, когда шуметь было нельзя, когда его крик мог выдать в ночи местоположение всего отряда, Егоров чуть не откусил палец приятелю, который попытался зажать ему рот.
Так что капитан держался молодцом. И когда Егоров натягивал ему на руку гимнастерку поверх повязки, только замычал что-то нечленораздельное. И побледнел, словно собирался падать в обморок.
— Все нормально. — Егоров на всякий случай схватил капитана под руку, и тот оттолкнул его не сразу — стоял с минуту, приходя в себя.
Над лесом низко пролетел самолет. Егоров поднял голову, но рассмотреть не успел.
— Бомбардировщик «Ю-87», — сказал Сличенко. — Пикирующий бомбардировщик. Рано что-то они…
— Наступление.
— Прорыв, Артем Егорович. Прорыв… — невесело засмеялся Сличенко. — Очередной. Похоже, мы с вами можем оказаться в окружении. Вы никогда не попадали в окружение? Это очень забавно, а иногда даже и поучительно. Идет по полю к лесу группа красноармейцев во главе с командирами… сотни три или даже пять, знамя полка несут, а то и дивизии… И вдруг на дороге появляется немецкий мотоцикл — два запыленных тевтона в стальных шлемах и кожаных плащах. Казалось бы, ерунда. В другое время эти мотоциклисты бросились бы наутек, а бойцы и командиры даже внимания на них бы не обратили, но то в другое время… А сейчас мотоциклисты живенько с ходу открывают огонь по колонне, а колонна вместо того, чтобы залпом из трех или даже пяти сотен винтовок разнести наглецов в клочья, бросается бегом к лесу, теряя вещмешки и винтовки… и бойцов, между прочим, тоже теряя… не потому бегут, что струсили, а потому, что в окружении. Когда вокруг враг, ты начинаешь думать иначе, чувствовать не так, дышать по-другому… Вы сейчас куда?
Егоров вздрогнул — капитан сменил тему слишком резко. Егоров даже и не думал об этом, просто перевязывал человека.
Куда он сейчас? На дорогу? Попытаться добежать до станции? Так вряд ли эшелон его ждет, что бы там ни пытался сделать Мовсесян. Пикировщики уже проснулись, и это — повод поторопиться.
Значит, выйти на дорогу и идти на встречу с первым мотоциклистом? Сличенко ждал, не торопил. Он прекрасно понимал, что в такой ситуации человеку лучше дать возможность все понять самому. Осознать, что другого выхода нет. Разумного выхода нет.
— Нужно их похоронить, — сказал наконец Егоров.
Капитан пожал плечами и поморщился от боли:
— У нас нет времени.
— Нужно похоронить, — упрямо повторил военинженер. — Что мы — не люди?
— Нет, — спокойно сказал Сличенко. — Мы не люди. Мы — орудие мести. И у нас нет времени на сантименты и прочие ритуалы. Нам нужно успеть замаскировать машины, пока самолеты их не засекли. Нам нельзя рисковать…
Егоров посмотрел на тела убитых, перевел взгляд на небо.
— Что нужно сделать? — спросил Егоров.
— Нужно загнать машины под деревья, нарубить или наломать веток, набросать на капоты… И все это вам придется сделать одному.
— А вы?
— А я попытаюсь оттащить тела куда-нибудь в сторонку, чтобы воронье не налетело и не… — Сличенко потер правой рукой лоб. — Не демаскировало это место… Приступаем…
Капитан переступил через свой автомат, лежавший на прошлогодних листьях, и подошел к телам, наклонился, ухватил лейтенанта за ремень на спине и потащил к деревьям. Мертвое тело согнулось, руки и ноги тащились по земле, как тряпичные.
Егоров отвернулся, снял зачем-то фуражку, потом снова надел ее и пошел к машине.
Капитан тела оттаскивал недалеко, оказалось, что в пяти метрах от машин есть неглубокая промоина. Туда Сличенко и сбрасывал трупы.
Егоров по очереди отогнал грузовики, нарубил саперной лопаткой, найденной под сиденьем, ветки с кустарника, уложил их на капоты машин, а Сличенко все еще перетаскивал убитых. Ему было тяжело — одной рукой, с кровоточащей повязкой на левом плече, но он не попросил помощи и даже не посмотрел на Егорова. Тащил, останавливался, чтобы передохнуть и дать возможность темноте перед глазами рассеяться, и снова хватался за ремень убитого.
Когда оказалось, что Егоров тащит мертвеца вместе с ним, Сличенко ничего не сказал и не поблагодарил.
— Нужно было документы у них собрать, — сказал Егоров, когда они сбросили в промоину последний труп.
— Хотите, я туда и свои документы брошу? — Сличенко прислонился спиной к дереву и вытер ладонью со лба пот. — Нам не нужны имена…
— Но их родственникам…
— А кто передаст весточку родственникам? — Сличенко дышал хрипло и часто. — Я? Я не планирую выжить в этой операции… И, боюсь, не могу гарантировать выживание и вам… Если, конечно, вы прямо сейчас все не бросите и не уйдете…