Гордая, неприступная, Лена смотрит в пустоту.
Он растерян, не знает, что сказать. Потом отвлекается, услышав внезапно запевшую птицу, пока Лена не возвращает его в реальность.
– И кто эта дура?
– Ее зовут Палома Фейт.
– Чем она занимается?
– У нее самая непристойная на свете профессия. – То есть? Она проститутка?
– Хуже. Поп-звезда.
– А что говорит Джулиан?
– Я тебе рассказывал.
– Вообще-то, ты ничего не рассказывал. Бормотал что-то несвязное.
– Потому что Джулиан тоже бормотал. У него с головой не в порядке.
– А по-моему, в порядке. За два часа он принял двадцать решений. Ушел из дома. Снял квартиру. Обсудил развод с адвокатом. Он вовсе не выглядит растерянным. Говоришь, что она некрасивая, что в ней ничего нет, но что же он нашел в ней такого, чего нет у меня?
– А я откуда знаю?
– Ты говорил, что Мик спросил его об этом.
– Я так сказал?
– Да, ты так сказал. И что ответил Джулиан?
– Что-то не припоминаю.
– Папа, не зли меня. Ты все прекрасно помнишь, и вообще ты не умеешь врать. Рассказывай!
– Я правда не помню. Наверное, нес всякую чушь.
– Если ты мне не скажешь, я сейчас начну орать, прямо здесь. Что он сказал? Что же, черт возьми, есть у нее, чего, как он считает, нет у меня? Я хочу знать: что сказал Джулиан? Я хочу это знать.
Фред останавливается. У него больше нет сил. Он вздыхает. Решает пойти ей навстречу.
– Он сказал, что эта женщина хороша в постели. Лена каменеет. Лицо напрягается, становится злым. Холодно, с яростью Лена заявляет отцу:
– Мог бы мне этого и не говорить.
Она быстро уходит, бросив отца в одиночестве посреди долины. В голове у Фреда начинают звучать две ноты, которые играл мальчик, – теперь звучит не скрипка, а мрачный контрабас.
Голые тела людей всех возрастов, окутанные паром саун и турецких бань, в ракурсе против света кажутся мертвыми, принесенными в жертву жаре и поту.
Прекрасные и подтянутые тела, полные и округлые тела, старые и дряхлые тела. Люди трудятся, чтобы поддержать физическую форму. Люди пытаются отодвинуть будущее и нелепо гонятся за ушедшей молодостью.
Кроме того, виднеются очертания людей, лежащих с закрытыми глазами, погребенных в лоханях под горами травы. Словно ожившие луга.
Неподвижные натюрморты, контрабас продолжает негромко звучать, бесконечно повторяя две простенькие ноты.
Глава 22
Свечи, дым ароматических курильниц, полутьма.
Фред и Лена лежат на мраморных скамейках. Лежат голые, на спине, с ног до головы покрытые темной грязью. Словно статуи, словно фигуры, застывшие после извержения вулкана. Только глаза не покрыты грязью, безжизненный взгляд направлен в потолок, на котором разворачивается диковинная, завораживающая, волшебная игра света. Фред неловко пытается играть роль отца:
– Я понимаю тебя, Лена. Правда понимаю, поверь. Тишина. Лена долго не отвечает. Но когда она наконец заговаривает, голос звучит ясно, гневно, безжалостно.
– Ты меня понимаешь, папа? Ничего ты не понимаешь! Мама могла бы меня понять. С тобой мама десятки раз попадала в ситуацию, в которой сегодня оказалась я. Она всегда делала вид, будто ничего не происходит. Ты изменял ей с десятками женщин, а она вела себя как ни в чем не бывало. Не только ради нас, детей, прежде всего – ради тебя. Потому что любила тебя и все прощала. Что бы ни происходило, она хотела быть с тобой. С тобой – это с кем? С кем? Я все время ее об этом спрашивала. С человеком, который никогда, ничего и никому не дал. Ты никогда, ничего и никому не дал. Ни ей, ни мне, ничего. Ты дал только музыку. Музыку, музыку, музыку! В твоей жизни ничего больше не было. Музыку. Ты был таким черствым. Ни разу не приласкал, не обнял, не поцеловал, ничего. О детях ты никогда ничего не знал. Плохо им или хорошо. Ничего. Все легло маме на плечи. Дома ты ей повторял два слова: “Мелани, тихо!” Мама нам объясняла: “Тихо, папа сочиняет”, “Тихо, папа отдыхает, у него сегодня концерт”, “Тихо, папа отдыхает после концерта”, “Тихо, папа разговаривает по телефону с важным человеком”, “Тихо, сегодня к папе придет Стравинский”. Ты хотел быть как Стравинский, но у тебя не было и капли его гения. “Мелани, тихо!” – только это ты и мог сказать. Ты так ничего и не узнал о маме! Никогда не задумывался о том, что она страдает. Сейчас то же самое: прошло десять лет, а ты ни разу не принес ей цветы. А письмо! Думаешь, мама его не читала? Нет, ты ошибаешься. Она нашла его и прочитала. А потом его нашла я. Может, ты уже и забыл об этом письме, а я нет. Письмо, в котором ты признавался в любви к мужчине. Маме пришлось и это проглотить. “Мои неизбежные эксперименты в сексуальной сфере”, – писал ты. Музыкальных экспериментов тебе не хватало, тебе потребовались гомосексуальные эксперименты! На ее страдания тебе было наплевать. Так что не надо говорить мне, что ты меня понимаешь, потому что ты ничего не способен понять.
Она закончила. Тишина. Фред не отвечает ни слова. Они с дочерью лежат, погребенные под слоем грязи, и глядят в потолок.
Глава 23
На большой стене спортивного зала отеля оборудован скалодром.
Хиппи-альпинист висит у стены на самом верху, в восьми метрах от земли. Держась одной рукой, он висит в пустоте, без страховки, с непринужденностью, которая не может не вызывать восхищения. Потом он обращается к бледной тринадцатилетней девочке, стоящей внизу, у стены. Она не вскарабкалась вверх ни на сантиметр. Мужчина ласково зовет ее сверху:
– Давай, Фрэнсис, попробуй!
Девочка смотрит на него снизу и ничего не отвечает, только грызет ногти.
– Тебе не хочется забраться и взглянуть на мир сверху?
Девочка опять смотрит на него и кивает.
– Отлично, тогда попробуй!
Она отрицательно мотает головой.
– Ладно, тогда подожди.
Три резких движения – и альпинист снова стоит на земле.
– Залезай мне на плечи.
Девочка залезает на плечи огромному мужчине. Он начинает ловко карабкаться по стене, без усилий, словно у него на плечах не человек, а легкий рюкзак.
– Пока мы поднимаемся, гляди вниз. Гляди, как красив мир сверху.
Девочка, вцепившаяся мужчине в плечи, оборачивается и смотрит вниз. Там, внизу, в дверях спортзала кто-то стоит и смотрит на них. Это Лена.
Девочка похлопывает альпиниста рукой по плечу, словно призывая его оглянуться. Он оборачивается, смотрит вниз, но Лены больше нет. Она ушла.
Глава 24
Другой гостиничный парк, более укромный, сливающийся с пейзажем, граничит со зданием, в котором проживает персонал. Сюда никто не заходит. Главное здание отеля кажется совсем далеким. В парке разбросаны пышные розовые кусты и небольшие фонтаны, журчит искусственный ручеек. Все не очень убедительно изображает нежный, цветущий рай.
Как мы сказали, никого не видно. Впрочем, один человек здесь все-таки есть, это Фред. Он сидит на скамейке. Посасывая конфетку, он смотрит на бегущий через парк ручеек. В его глазах читается такая тоска, что кажется, он того гляди расплачется. Он выглядит задумчивым, отсутствующим, погруженным в свои мысли. Внезапно он приходит в себя. Достает носовой платок, высмаркивается, четырежды быстро вытирает нос, складывает платок и засовывает в карман.
Пока он убирает платок, его внимание привлекает нечто за окном комнаты первого этажа. Он различает силуэт робкой миниатюрной массажистки: на ней футболка и шорты, она пластично танцует. Танцует перед телевизором, на котором запущена одна из игр “Кинект”. Стилизованная женская фигурка на экране показывает ей, как выполнять движения.
Забавно и трогательно видеть, как худенькая девушка играет в виртуальный теннис, отдаваясь игре без остатка. Он взмокла, волосы прилипли ко лбу и вискам.
Фред следит за ней, а его рука инстинктивно потирает конфетную обертку, создавая музыкальный ритм.
Фред не замечает, что за его спиной стоит мужчина в белом махровой халате и тоже смотрит на играющую девушку. Это Джимми Три, американский актер.
Глава 25
Многолюдный ужин. В зале ресторана по-прежнему царит глубокая тишина, как в морской бездне.
Фред и Мик наблюдают за безмолвной немецкой парой, которая сегодня снова одета в тон, в голубое.
В зале появляется Лена. Она отказалась от сдержанного, строгого стиля, изменила прическу и надела весьма откровенный наряд.
В сердце Мика рождается воспоминание:
– Ты мне напоминаешь Бренду Морель в тридцать лет. Когда она снималась у меня в “Дома у Джеймса”. Тебе надо всегда так одеваться, Лена.
– С сегодняшнего дня так и будет.
Фред следит за ней взглядом, но она намеренно не смотрит на него. Лена усаживается рядом с Фредом и Миком.
Сидящий за другим столиком хиппи-альпинист не может не заметить красоту Лены. У него загораются глаза, но вскоре гаснут, словно он заранее не верит в победу. Альпинист с безутешным видом роняет ложку в тарелку и перестает есть.
Сидящий за другим столиком хиппи-альпинист не может не заметить красоту Лены. У него загораются глаза, но вскоре гаснут, словно он заранее не верит в победу. Альпинист с безутешным видом роняет ложку в тарелку и перестает есть.
Джимми сидит за своим столиком с Марком Козелеком и друзьями. Приятели, разбившись на пары, болтают, только Джимми внимательно, не упуская ни малейшей подробности, следит за альпинистом и Леной.
Потом, в тишине, внезапно происходит нечто невероятное.
Немка из безмолвной пары спокойно поднимается и с неожиданной силой отвешивает мужу пощечину. Тот чуть не падает со стула.
Естественно, все, остолбенев, поворачиваются к ним и наблюдают за сценой.
Женщина с большим достоинством поворачивается и выходит из ресторана.
Мик, Фред и Лена с раскрытыми от удивления ртами, словно окаменев, следят за происходящим.
Приятели Джимми Три начинают тихонько посмеиваться, но Джимми не смеется. Он тоже с раскрытым ртом следит за сценой.
Получивший пощечину муж не обращает ни малейшего внимания на посторонние взгляды. Он спокойно продолжает есть грибной суп-пюре.
Тучный латиноамериканец, опираясь на жену, выходит из-за стола и с трудом пересекает зал, направляясь к выходу. Поравнявшись с получившим пощечину мужчиной, он останавливается. Пожилой немец поднимает глаза, и тут латиноамериканец делает нечто совершенно неожиданное: сначала он еле заметно улыбается мужчине, а потом гладит его по щеке. На лице у немца написана благодарность, он силится улыбнуться в ответ.
Затем, в повисшем гробовом молчании, латиноамериканец уходит.
Джимми Три, разумеется, все видел, он того и гляди расплачется.
Глава 26
В парке, перед бассейном, как обычно, устроили летнюю сцену. Сегодня выступает местная певица в сопровождении трех музыкантов. Певице лет под пятьдесят, одета она элегантно.
Сидящие на стульях зрители внимают чудесному концерту.
За одним из столиков Фред, Мик и Лена. Они молча слушают женщину, замечательно исполняющую “Лили Марлен”.
Джимми Три стоит и, словно околдованный, слушает песню. Он серьезен, сосредоточен, шепчет слова на немецком. Текст песни он знает наизусть.
Внезапно он замечает, что слева от него кто-то есть. Джимми поворачивается: молчаливая немка смотрит на него, протянув руку, словно приглашая на танец. Он улыбается немке и подходит к ней. Они начинают танцевать медленный танец.
Муж немки, сидящий за одним из столиков, еле сдерживает гнев. Его сжигает ревность.
Фред и Мик, которых разбирает любопытство, не сводят глаз с танцующей пары – актера и немки.
Джимми шепчет на ухо женщине, словно сообщая известный факт и не имея ни малейшего намерения завоевать даму:
– Вы знаете, что у вас потрясающие духи?
Мик и Фред на расстоянии ждут, что же ответит женщина.
Растерявшись, она ничего не отвечает, лишь крепче обнимает Джимми. Джимми тоже обнимает ее чуть сильнее и отдается танцу, закрыв глаза. Козелек и приятели, сидя за своим столиком, с серьезным видом смотрят на Джимми.
Хиппи-альпинист неуклюже пытается сделать вид, что оказался здесь случайно, но он явно бродит вокруг, чтобы увидеть Лену. Она его даже не замечает. От волнения он, опытный альпинист, спотыкается о ножку столика и чуть не падает.
“Лили Марлен” допета. Немка улыбается Джимми, он улыбается ей в ответ. Они расстаются.
Женщина возвращается к мужу. Он глядит на нее с яростью. Жена знает об этом и предпочитает на него не смотреть.
Появляется Джимми Три с чашкой травяного чая и усаживается рядом с Фредом. Они обмениваются улыбками: Фред и Джимми явно друг другу симпатизируют.
– Просто чай или чай с джин-тоником?
– Просто чай. Стараюсь быть пай-мальчиком. Фред улыбается:
– Жаль.
Он высмаркивается, совершая обычный ритуал. Джимми наблюдает за ним.
– Как идет работа над ролью? – спрашивает Фред.
– Ну… вроде неплохо. Нашел несколько интересных деталей.
– Отлично.
– Сегодня утром. девушка перед телевизором. Я ее тоже видел. Это было. это было.
– Незабываемо.
– Вот именно. Самое подходящее определение: незабываемо.
Джимми допивает свой чай и прощается, как обычно, шутливо отдав честь. Фред улыбается ему, но слова Лены сразу прогоняют улыбку.
– Наверное, все дело в том, что у нас с Джулианом нет детей.
Фред поворачивается к ней. Отвечает серьезно:
– Я не знаю, в чем дело. Я не стану врать или говорить то, чего сам не понимаю, чтобы тебя поддержать. Ты права: я понимаю только музыку. Знаешь, почему я ее понимаю? Потому что музыке не нужны слова, не нужен опыт. Музыка просто есть. Мама смогла бы тебя понять. А я не могу. Но мамы теперь нет.
Они смотрят друг на друга и не произносят больше ни слова.
В пустом ресторане элегантная певица, исполнявшая “Лили Марлен”. Она сидит за одним из столиков в вечернем платье, у нее благородный, старинный профиль. Опустив глаза, сосредоточенная, словно голодный зверь, она поглощает куриное бедрышко, держа его руками. Внезапно она замирает. Поднимает взгляд в пустоту, неподвижный, ничего не выражающий взгляд, в это мгновение у нее в голове звучит строчка из “Лили Марлен”, которую она поет без сопровождения. Женщина снова опускает глаза на куриное бедрышко, обрывает песню. С прежней жадностью набрасывается на еду.
Поздно. В парке, где проходят концерты, никого нет. Только Фред Баллинджер спит, сидя на стуле. Огни приглушены. Фред открывает глаза и видит, как ветер качает в унисон десяток кресел-качалок в саду. Все остальное неподвижно.
В вестибюле отеля никого нет. На диване сидит пухленькая, некрасивая девушка-эскорт. Ей, как всегда, неловко.
Через холл проходит Мик Бойл. Он возвращается к себе в номер. Его взгляд падает на девушку. Она подмигивает, неуклюже подавая ему знак.
Мик улыбается ей по-отечески, эта улыбка – как вежливый отказ. Он проходит мимо.
Девушка опять серьезнеет и грустнеет, однако, пройдя несколько метров, Мик останавливается, словно передумав.
Девушка заметила, что он остановился, но намеренно не поднимает на него глаз.
Мик оборачивается к ней. Он тоже серьезен, заметно, что он никак не может решиться. Он раздумывает. Смотрит на девушку.
Она все-таки глядит на него, но уже поздно. Мик ушел.
Глава 27
Двуспальная кровать. Фред и Лена спят.
За окнами комнаты, на балконе, медленно зажигается театральный свет, освещающий десять женских фигур в черном. Женщины серьезны и неподвижны.
Тихо начинает звучать скрипка, исполняющая первые ноты “Приятной песенки номер три”.
Десять женщин подхватывают мелодию скрипки и начинают изумительно петь. У всех женщин сопрано.
Фред открывает глаза и говорит:
– Хватит!
Внезапно, словно испугавшись, Фред сбрасывает одеяло и кидается к окну. На балконе никого нет. Там пусто и темно. Фред яростно колотит кулаками по стеклу и кричит:
– Хватит! Немедленно прекратите петь. Хватит!
Лена внезапно просыпается. Она встревожена. – Папа, перестань! Тебе приснилось.
Фред приходит в себя. Он прекращает кричать и растерянно замирает, словно прилипнув к стеклу. Лена смотрит ему в спину и не знает, что сказать.
Глава 28
Парашютисты-любители плавно и бесшумно кружатся чуть ниже острых горных вершин.
Фред и Мик прогуливаются.
Ни с того ни с сего, немного бравируя и делая вид, что он случайно завел об этом речь, Фред заявляет:
– Сегодня утром я долго-долго мочился. Долго и много. Пока мочился, думал: “Господи, когда же это закончится? Ну когда?” А оно не кончалось. Я так не радовался уже много месяцев.
Мик с трудом скрывает досаду:
– Отлично. Рад за тебя.
Фред замечает, что друг огорчен.
– Да я пошутил, Мик. Ничего такого не было.
– С такими вещами не шутят, Фред. Простата – дело серьезное.
– Ты всегда попадаешься. Шестьдесят лет веришь всему, что я говорю.
– Я придумываю истории. Чтобы придумывать, я должен всему верить. Помнишь, что было позавчера? Ты мне сказал, что уже не помнишь своих родителей?
Фред смеется:
– Нет, не помню.
– А вот и нет, прекрасно ты все помнишь. Ты заставил меня задуматься над тем, что я не только не помню своих родителей, я вообще не помню своего детства. Помню только одно.
– Что?
– Помню, как я научился кататься на велосипеде. В этом нет ничего необычного, но я был так счастлив! Именно счастлив! Сегодня утром, словно по волшебству, я впервые вспомнил, что произошло потом.
– Потом ты свалился.
– А ты откуда знаешь?
– Потому что падали все, Мик. Ты чувствуешь, что научился, ты счастлив и забываешь притормозить.
– Разве это не великая метафора жизни?