А что, разве количество ответственности перед зрителем прямо пропорционально бюджету фильма?
И потом, что Вы считаете малобюджетным кино? Или Вы считаете, что это кино низкого качества? Знаете ли Вы, что в Италии малобюджетное, а попросту нищее кино дало целое течение неореализма? И это были картины, помогавшие людям пережить тяжелое время!..
Возьмите тех же «Похитителей велосипедов» или «Рим – открытый город»… На копейки это снималось, но это были фильмы, в которых люди узнавали себя!..
У нас малобюджетность – просто отговорка, оправдывающая кино безвоздушное. Кино, где никто никого не любит, где нет людей, которых жалко, где нет героев, на которых хочется быть похожими…(I, 69)
Мультипликационное кино
(2012)
Вопрос: Интересно ваше мнение о современной отечественной мультипликации. Ее мало или она плохо освещается?
Она есть, но ее не так много.
Если мы вспомним мультипликацию советской эпохи, потрясающие рисованные мультяшки, сказки на пушкинские стихи, на стихи Маршака, очень трогательные рисованные варежки («Рукавичка», по-моему, называлась), всякие восточные сказки – эти мультипликации были целой эпохой. И сегодня, я думаю, что возвращение к ним, оно очень желаемо. Но многие мультипликаторы боятся, как бы вернуться и не отстать. Потому что сегодняшняя мультипликация, анимационное кино носит философский, идеологический характер. Это кино, очень близкое по уровню мышления ненаивности художественного кино, и оно, конечно, превалирует. Но мне, честно вам скажу, дорога та мультипликация. Может быть, я отстал от жизни, но мне думается, что старая мультипликационная школа еще не умерла в России, и она требует огромной поддержки. И мне бы хотелось, чтобы класс и школа мультипликационные, они бы все-таки основывались на той великой нашей советско-русской мультипликации, на которой воспиталось огромное количество людей.
Нет ли у Вас в планах снять свой мультфильм?
Нет. Вы знаете, как говорится, где родился, там и сгодился. Я вообще стараюсь не делать того, за что я не могу полностью отвечать.
Что такое мультипликация? Это взгляд на мир, это особый взгляд на мир. А стать продюсером-режиссером и заключить договоры с тридцатью художниками-мультипликаторами, чтобы они работали… Ну а ты-то сам что будешь делать?
Да, конечно, мы сегодня видим примеры, когда Скорсезе занимается этим, когда снимаются большие 3D-картины, очень дорогостоящие (десятки миллионов долларов они стоят), и они собирают много, потому что жанр такой семейно-раскованный, и там огромное количество возможностей. К тому же жанр этот еще и условный, он не требует такой психологической разработки сюжетов и характеров, как в художественном кино. Важно и то, что озвучивают этих рисованных персонажей звезды, что само по себе привлекает к картине внимание. Им это интересно, потому что там они могут совершенно отвязаться от своей внешности (это для любого актера хорошего и ищущего определенный поиск и риск), и они это делают с удовольствием. Но в данном случае, если говорить про меня, я больше люблю смотреть, нежели пытаться это делать, тем более что, повторяю, я все-таки стараюсь делать то, что могу ощутить на кончиках пальцев. (XV, 69)
Национальное кино
(1998)
Интервьюер: Вы заявили, что намерены помогать фильмам «национально ориентированным». Что Вы в это понятие вкладываете?
Возможность реального отклика зрителя.
Это может быть малобюджетная картина, не претендующая ни на Голливуд, ни на Канны. Но она непременно должна быть живой.
Хотим мы этого или не хотим, кино в кинотеатре – это институт общения сидящих в зале людей через отражения себя на экране. Это, если говорить об индустрии, способ единения, а не метод самовыражения без всякой ответственности перед теми, кто платит свои деньги за билеты… Кино, после десяти минут которого ты не знаешь, то ли закрывать ребенку глаза, то ли жене уши, – это, простите, не кино…
Разговор идет о профессии. О ремесле.
Потому что увлечь зрителя – это ремесло, а понять зрителя, уловить его сущность – это работа духовная. И именно она делает кино национальным, то есть нужным зрителю, живущему в этой конкретной стране.
Задача должна быть – подарить людям ощущение единства, когда вы вместе плачете и вместе хохочете, сидя в зале. Кинематографу необходимо единение. Но не безразличен повод – что объединяет: зверство, разрушение, патология или созидание и любовь, ведущие к катарсису. Не думайте только, что это призыв к сусальности, которой был так богат соцреализм.
Просто я могу вслед за великим мудрецом повторить: жестокая правда без любви есть ложь. (I, 69)
(2001)
Интервьюер: Не считаете ли Вы, что нашему кино не хватает чувства национального достоинства?
Во всяком случае, вопросы к коллегам у меня возникают. Хочется спросить: мы последние годы хоть чем-нибудь помогали зрителям своими картинами? Мы помогали выживать? Находить выход из трудного положения? Ставили ли мы во главу угла любовь, уважение друг к другу, уважение к своей стране? Уважение к своей истории?
У меня ощущение, что нет.
Я смотрю наши фильмы и что вижу? Каких-то тварей, монстров, которые пьют, трахаются, ругаются матом, колются, продают, предают. А потом удивляемся, почему такой успех у «Брата – 2», где главный герой призывает «мочить хохлов и черных». Да потому и успех, что мы своим же кино воспитали в людях подсознательное стремление защитить себя, объединившись. Но в основе-то этой солидарности – первобытные инстинкты.
Вот к чему мы пришли.
Поэтому зрители выбирают голливудские фильмы?
Конечно.
Но они не только голливудские фильмы выбирают. Мне просто неловко говорить о прокате «Сибирского цирюльника», однако цифры, поверьте, впечатляющие… Я вам приведу только один пример, чтобы ни в ком нездоровых чувств не возбуждать. Москва купила лицензию за четыреста тысяч долларов, а через четыре месяца мы перезаключили контракт. Потому что деньги уже вернулись, и мы стали работать дальше на паритетных началах. (II, 35)
(2002)
Интервьюер: Почему, кроме Вас и редких ваших коллег, наше кино для Запада – терра инкогнита?
Понимаете, чем больше мы пытаемся походить на них, тем меньше мы им нужны. Это аксиома: только по-настоящему глубоко национальное кино может стать интернациональным.
Макдоналдс интеллектуальный или просто Макдоналдс – он везде Макдоналдс. Мы стали пытаться быть похожими на них, стали снимать триллеры и боевики: тех же щей, да пожиже влей!
Мюзиклы! У нас теперь мюзиклы, ура!..
Но на Бродвее это от зубов отскакивает. Это культура внутренняя. Она может нравиться, не нравиться, но это культура. Она как газон, который взращивается десятилетиями, если не веками…
А так – схватить верхушки и думать: «Мы тоже умеем». Здесь да, фурор: все обалдели, все сходят с ума.
А вы свозите наш мюзикл туда, на Бродвей: «Что это, кто это, боже мой, как мило. Смотрите, у них тоже руки, ноги есть, неплохо ходят, разговаривают, да…»
Так же и кино…
Просто-напросто нашего русского кинематографа на Западе нет. Есть Михалков, есть…
Но Михалков не снимает западного кино, обратите внимание!
Я что, снял хоть одну картину, в которой я отрекаюсь от тех картин, которые я снимал при советской власти? Есть хоть одна картина, которая радикально отличается от того, что было, потому что пришло новое время и поэтому меня стали знать на Западе?
Нет! Я следую своей дорогой… (V, 7)
Наше кино на Западе (1987)
Давайте говорить откровенно: о нашем кино, о нашей культуре, о нашей истории на Западе сегодня знают чрезвычайно мало.
Все сводки информационных бюллетеней об успехах советских картин за рубежом – это, простите за выражение, откровенная «липа». Когда в этом бюллетене пишется, что «с большим успехом прошла неделя советского кино» или «тепло встречена зрителями такая-то лента», то на деле это означает присутствие на премьерах нескольких сотен журналистов и полутора тысяч любителей кино.
Я несколько утрирую ситуацию, но это правда. Массовый зритель о нас не знает ничего. И, к сожалению, не хочет знать. Я считаю, что для такой большой кинематографической державы, как наша, подобное положение просто унизительно.
Вот снялся у нас в картине «Очи черные» великий артист Иннокентий Смоктуновский, который сыграл массу ролей в театре и кино, который признан лучшим из всех экранных Гамлетов. И при всем при этом он неизвестен на Западе. Когда мы показывали картину в Италии, во Франции, то специалисты (я уже не говорю о рядовых зрителях) спрашивали: «А откуда этот актер?»
Надеюсь, вы поймете меня правильно, я не набрался наглости сказать, что это я «открыл» Смоктуновского, но на данном этапе имя великого нашего артиста будет обсуждаться некоторое время в связи с тем, что в картине «Очи черные» он снялся вместе с Мастроянни…
Надеюсь, вы поймете меня правильно, я не набрался наглости сказать, что это я «открыл» Смоктуновского, но на данном этапе имя великого нашего артиста будет обсуждаться некоторое время в связи с тем, что в картине «Очи черные» он снялся вместе с Мастроянни…
Или возьмем картину «Агония», у которой на Западе была реклама, что это лента о личной жизни царя, что там есть экстрасенсы и прочая, и прочая – одним словом, было сделано все, чтобы зритель на фильм пошел. Но на афише в скобках стояло «no stars» – «нет звезд», и залы на картине были пусты.
А что, Алексей Петренко – не звезда? А Алиса Фрейндлих, а Анатолий Ромашин?
Это грандиозные артисты, но об этом знаем только мы. А массовый зритель на Западе знает Сильвестра Сталлоне, знает «Рэмбо» и знает «Рокки»… (I, 23)
(2011)
Я думаю, что сейчас никакие наши фильмы не смотрят за рубежом. Мы сделали для этого все возможное. И особенно это сделала наша «доблестная» кинокритика, которая подняла на щит под гордым названием «артхаус» все то, что иным словом называется – непрофессионализм и любительщина.
Конечно же, есть настоящий артхаус – личностное художественное видение, не рассчитанное на массового зрителя. Но российский кинематограф отвернул от себя зрителя вообще. Отвернул. И это как раз, мне кажется, самая главная проблема, если не сказать преступление…
Что надо делать?
Надо снимать национальное кино, надо снимать кино, достойное русской литературы, которую читают во всем мире. Читают, находя в ней понятные и близкие любой нации образы. И поэтому, если кино хотя бы приблизится к тому, что есть русская литература, я думаю, что и кино наше будут смотреть. (VII, 5)
«Новое кино» (1998)
Сегодня надо очнуться от упоения «новым кино» и сказать: это – не ново и не талантливо. Это непрофессионально, пошло и бездарно. Это не кино. Хочешь снимать такое, снимай…
Что с вами, ребята?!
Больные, искореженные люди, уверенные в том, что интеллигент должен обязательно подыхать от голода, не понимаемый народом. Что за чушь!
Хочешь погибать под забором от непонимания – твое право, но какое это имеет отношение к нормальному человеческому бытию? Любишь рокфор? Люби. Камамбер – вонючий сыр, очень вкусный, с красным вином – роскошно. Но нельзя же его есть на первое, второе и третье! Нельзя этим питаться!..
Когда я разговариваю с этими мальчиками, я хочу пробудить в них, знаете что? Чувство самосохранения! Не только их душ, их нравственности – их жизни! Они раскачают лодку так, что кто не успеет убежать – мозги по стене размажут, на колья посадят…
Я совершенно убежден: то, что этих ребят крутит, это нормальная бесовщина. Идеологию отняли, к вере они не примкнули. И тут же являются эти «Про уродов и людей» и «Тело будет предано земле»…
Интервьюер: Вот я Вас слушаю и думаю: а может, беда новых режиссеров в том, что они необразованны?.. За ними нет ни истории, ни даже опыта самого кино, и они все время изобретают колесо. Чему их учат во ВГИКе?
А кто учит? Если мастер курса может не прийти на экзамен по мастерству, о какой учебе речь?
Варятся в своем соку необразованные люди и убеждены, что этот сок и есть жизнь. И шифруют пустоту. Они могут очень умно рассказывать про свои картины, но того, о чем они рассказывают, в их кино нет. Мало иметь задумку, надо ее о-су-ще-ствить. Нужно знать монтаж, движение камеры и как светить кадр, как построить мизансцену, как разобрать с актерами, что было до этого кадра и что будет после. Только тогда можно понять, что делать здесь, в кадре.
Это же все надо уметь! (I, 70)
(2012)
Вопрос: Как Вы относитесь к вызвавшему бурную реакцию письму молодых кинематографистов, в котором они протестуют против безнравственности и пошлости, царящих в нашем «артхаусном» кино и фестивальной политике?
Это письмо молодых о том, что их действительно волнует.
Вдумайтесь, что происходит: написали люди письмо. Стоило им только отвернуться пятачком от корытца, в котором их кормят помоями, и сразу они получают по затылку. Это напоминает ситуацию сорокалетней давности.
Почему письмо не подписано? (Это сразу дает повод говорить о том, что письмо инициировано, что их заставили.) А не подписано письмо потому, почему и сорок лет назад не подписывали свои письма люди, недовольные советской властью, идеологией. Они боялись подписывать. Сегодня люди, которые хотят делать что-то здоровое, боятся подписывать письмо, потому что их охватывает ужас: они могут стать изгоями только за то, что не хотят снимать кино, которое сегодня модно. Этих молодых людей шельмуют, лишают права иметь свою точку зрения. И ни у кого не возникает мысли о том, что, возможно, в нашей стране еще есть люди, которые хотят снимать кино, несущее в себе надежду, попытку, разобравшись, помочь человеку жить. Они становятся планктоном для тех, кто письмо осуждает. Почему-то письмо называют доносом. Мы видим зеркальное повторение того, что происходило в тоталитарном Советском Союзе. Только с другим знаком. Нам говорят, что возмущена общественность, те, кто правит умами. Но послушайте людей, которые ходят в кино! Они хотят этого?
Я думаю, что должно быть национальное кино тех, кто хочет разбираться в том, что происходит, а не смотреть, как на муравьев, сверху вниз, на копошащихся в навозе людишек.
Мы обязательно выполним просьбу молодых кинематографистов и организуем в Союзе кинематографистов молодежную секцию. (I, 161)
Патриотическое кино
(2006)
Интервьюер: Чем отличаются американские и российские патриотические картины?
У них совершенно другой зритель. Голливуд создал Америку. По улицам Штатов ходят шерифы, которые как две капли воды похожи на персонажей, созданных кино, а не наоборот. В этом заключается при всей близости наша совершенная противоположность. Американский зритель легко верит в то, что ему показывают.
И самое потрясающее то, чему я завидую: ни одна мировая картина самого высокого качества, сделанная вне Америки, не может пользоваться в Штатах таким успехом, каким пользуются картины, сделанные самими американцами для американцев.
Вот о чем я мечтаю. Слава богу, сегодня наш зритель начинает возвращаться к своим фильмам.
Каким должно быть современное патриотическое кино? Насколько оно нужно?
Я считаю, что патриотическое кино – это то кино, в котором патриотизм существует в капиллярах, а не в лозунгах, не в словах. Когда он в сущности глубок, а не показушен и лицемерен.
Как в «Калине красной», например…
Конечно.
«Калина красная» – это потрясающе патриотическое кино. Совершенно правильно. Хотя, казалось бы, все наоборот…
Любовь к Родине, вообще любовь в России – это ведь состояние души. А его нельзя симулировать. Чувство Родины – это маленький рассказ Бунина «Солнечный удар», хотя это любовная история одной ночи, или «Жизнь Арсеньева», или произведения Шмелева. Это то, что разлито в воздухе, это любовь, которая не требует формулирования.
Когда я еду верхом по полям берегом Оки, у меня возникает желание спеть все молитвы, которые я знаю. Я же это делаю не для кого-то. Как это объяснить? Что это такое? Возможно ли это в Испании мне?
Бог его знает – едва ли. Вроде поле такое же… И лошадь такая же… Но, как говорил мой дед Кончаловский: «Важно, чтобы был положен верный цвет на верное место». (II, 55)
«Питерское» кино (2003)
В Питере сейчас снимают больше и лучше нас < москвичей >. Там на сегодняшний день собралась команда, которая путем проб и ошибок достигает высоких результатов.
Я не поклонник петербургской школы как таковой. Но картины Учителя, Балабанова, Рогожкина – хорошие, серьезные, профессиональные картины. Мне бы хотелось, чтобы эти режиссеры снимали в Москве.
Но, с другой стороны, не стоит, на мой взгляд, делить кинопроцесс на удельные княжества. (I, 95)
Сегодняшнее кино
(2005)
Интервьюер: «Турецкий гамбит» – это же редкий случай, когда можно было попытаться сделать что-то в «Большом стиле»: война, эпический размах и так далее. Там этого совсем нет. Куда вообще исчез «Большой стиль»?
Ну во-первых, понимаете, какая штука, это стоит денег…
Так деньги же появились.
Появились.
Я думаю, что историческое, костюмное кино – оно на подходе, оно здесь, оно рядом. И литературное повествование, особенно когда оно помножается на современные технологии, все равно будет пользоваться успехом.
Это может быть наивно, но это правда.
Понятно, что компьютерная графика в среднем американском блокба-стере на две головы выше. Но все равно – ощущение, что это сделали мы, мы сумели!
Есть замечательная история про человека, который, когда вышли первые деньги – сто рублей – в шестидесятые годы, он так обалдел, что это одна бумажка, что решил сделать ее сам. Он мешал там какой-то навоз с чем-то, в полнолуние собирал. Ну такой Кулибин, он в деревне жил. И он сделал триста – три сторублевые бумажки. Проверить негде, поехал на станцию. Дал буфетчице сто рублей – она дала ему бутылку водки и сдачу. Ну он подошел к каким-то мужикам на станции, выпили. Он пошел во второй раз, она опять разменяла. После третьей бутылки он заплакал: ну я же сам их сделал!.. Ему дали всего три года условно, потому что он сам признался. Но вот это ощущение, что он сделал не для того, чтобы зарабатывать, а потому что сам, своими руками – это очень сильное креативное чувство.