— Не можете ли вы сказать, кто тот господин, который держал банк?
— Это известный Перкалье, маркиз де Прие, его вы могли бы знать в Венеции, где он был посланником. Тот, кто спросил у вас про аббата Жильбера, — кавалер Зероли, муж дамы, которая пригласила вас к ужину. Все остальные — графы, маркизы и бароны, каких повсюду можно встретить великое множество, и, конечно, всё это записные игроки. Когда здесь проезжает какой-нибудь иностранец, они ловко завлекают его. Если он играет, ему трудно ускользнуть, потому что тут все заодно, как жулики на ярмарке. Берегитесь, они намереваются поживиться и за ваш счёт.
К вечеру мы возвратились в гостиницу и застали всех игроков уже за картами. Ко мне подошёл кавалер Зероли и предложил партию в фараон по сорок цехинов. Я согласился и к тому времени, когда подали ужин, остался без этих денег, впрочем совершенно не огорчившись. Мне нужно было бы уехать, но у меня не хватало решимости. Оставалось только обещать себе сугубое благоразумие и осторожность, что при наличии у меня больших денег в бумагах и золоте казалось не очень затруднительным.
Вскоре после ужина маркиз де Прие составил банк на триста цехинов. Я понял, что могу рассчитывать лишь на большой проигрыш и малую прибыль, — несомненно, будь у него наличные, он поставил бы в банк целую тысячу. Положив перед собой пятьдесят лисбоннинов, я скромно объявил, что, как только проиграю их, сразу же иду спать. В середине третьей талии я взял банк, и маркиз объявил, что ставит ещё двести луидоров.
— Я охотно принял бы ваше предложение, если бы не решил уже ехать завтра утром на рассвете. — С этими словами я удалился.
На пути в комнату меня остановил Дезармуаз и спросил в долг двенадцать луидоров. Я ожидал чего-либо в этом роде и сразу же выложил деньги. Рассыпавшись в благодарностях, он сообщил, что мадам Зероли утверждала, будто задержит меня по крайней мере ещё на день. Я улыбнулся и вызвал своего камердинера, чтобы спросить, предупреждён ли возница.
— В пять часов он будет у дверей.
— Превосходно, — вставил Дезармуаз, — но я готов биться об заклад, что вы не уедете.
Мы расстались. Я лёг спать, смеясь в душе над этим предсказанием.
В пять часов утра пришел возница и объявил, что одна из лошадей заболела, поэтому ехать никак нельзя. Дезармуаз, очевидно, догадался о каких-то махинациях, но и теперь я лишь посмеялся, вытолкал возницу вон и послал своего камердинера потребовать в гостинице почтовых лошадей. Прибежал хозяин с уверениями, что у него ничего нет, и нужно ждать до полудня, так как конюшню опустошил маркиз де Прие, пожелавший уехать в час ночи. Я ответил, что согласен ждать до двух часов и рассчитываю на его слово.
После этого я вышел и направился к фонтану, где уже собиралось всё общество. Меня сразу окружили с выражениями удовольствия по поводу отложившегося уезда. Я справился у кавалера Зероли о его супруге и получил ответ, что она ещё в постели, и с моей стороны было бы весьма любезно пойти поднять её. Последовав его совету, я возвратился в гостиницу и без дальнейших церемоний вошёл к мадам Зероли с уведомлением, что послан её мужем.
— Вы, кажется, должны были уехать?
— Я отправляюсь в два часа.
Эта молодая женщина показалась мне в постели много аппетитнее, чем за столом. Я помог ей застегнуть корсет, и вид её прелестей зажёг меня. Однако же сопротивление превзошло мои ожидания. Я сел на постель и стал говорить о своих чувствах и о том отчаянии, в которое повергает меня невозможность доказать ей до своего отъезда искренность моих намерений.
— Но ведь только от вас зависит остаться, — возразила она со смехом.
— Тогда поддержите во мне надежду на вашу снисходительность, и я отложу отъезд ещё на день.
— Вы слишком торопитесь. И, пожалуйста, сидите спокойно.
Достаточно удовлетворённый тем, что она позволила мне, делая, как это обычно принято, вид, будто уступает силе, я был вынужден умерить свой пыл при появлении мужа, который имел достаточно предусмотрительности, чтобы мы заранее услышали его приход. Когда он пришёл, жена обратилась к нему с самым невинным видом:
— Я убедила господина Казанову остаться здесь до послезавтра.
— Прекрасно, моя дорогая. Это весьма кстати, тем более за мной остался реванш.
При этих словах в его руках каким-то образом появились карты и, усевшись на постель с другой стороны, так что жена его служила подобием стола, он принялся сдавать.
Я не мог ни отступить, ни сосредоточиться на игре и проигрывал до тех пор, пока не объявили, что подан обед.
— Пожалуй, мне уже не успеть одеться, — заявила красавица, — и придётся обедать в постели, конечно, если вы, господа, согласитесь составить мне компанию.
Как было отказаться? Муж пошёл сделать необходимые распоряжения, и я, ободренный свежим проигрышем почти двадцати луидоров, приступил к мошеннице с ультиматумом, угрожая уехать сразу же после обеда, если она не пообещает ещё до вечера осчастливить меня.
— Приходите завтра в девять утра, мы будем одни.
После сего, получив ещё довольно существенное приложение к обещанному, я согласился остаться.
Мы отобедали у постели, и мадам изъявила желание встать. Я вышел, договорившись вернуться, чтобы развлечь её игрой в пикет. Мне уже надо было восполнить содержимое кошелька.
Я покинул мою красавицу лишь в восемь часов, сославшись на головную боль. Всё-таки я успел проиграть дюжину партий по луидору каждая. Прощаясь, я напомнил ей о данном обещании.
Утром Дезармуаз сообщил мне, что вся компания, не видя меня за ужином, изощрялась в догадках, куда бы я мог подеваться. Мадам Зероли принимала как должное подшучивания двух других дам и похвалялась, что может сколь угодно долго задержать меня в Эксе. В действительности же я был не то что влюблён, но скорее всего испытывал какое-то любопытство и, к тому же, чувствовал бы себя уязвлённым, если бы мне пришлось уехать, ни разу не добившись полного обладания ею.
Ровно в девять часов, минута в минуту, я вошёл к ней в комнату и увидел её уже одетую. На мои упрёки по этому поводу она отвечала, что не видит причины для моего недовольства. Рассердившись, я выпил чашечку шоколада, не сказав ей ни слова.
Потом она предложила мне реванш в пикет, однако я отказался, заявив, что из-за испорченного ею настроения буду играть лучше обычного, а выигрывать деньги у женщин не в моих правилах. С этими словами я встал, собираясь удалиться.
— Сделайте по крайней мере милость, проводите меня до фонтана.
— Ни в коем случае. Вы глубоко ошибаетесь, если принимаете меня за новичка. Я не испытываю ни малейшего желания делать вид, будто доволен, когда на самом деле к этому нет никакого резона. Вы можете приглашать к фонтану кого угодно. Прощайте, мадам.
Произнеся всё это, я вышел, не обращая никакого внимания на её попытки удержать меня.
У ворот мне встретился хозяин гостиницы, которому я сказал, что желаю непременно выехать в три часа. Красавица моя, сидевшая возле окна, легко могла слышать разговор. У фонтана кавалер сразу же спросил меня о своей жене, и я отвечал, что она осталась у себя в комнате. Через полчаса мадам Зероли появилась с каким-то незнакомцем и тут же как ни в чём не бывало подошла ко мне и взяла меня под руку. Я не мог оттолкнуть её, не подвергая себя самым неприятным последствиям, но зато остался совершенно холоден. Посетовав на мою угрюмость, она сказала, будто хотела только испытать меня — если я и вправду влюблён, то должен ещё раз отложить отъезд и выйти на следующий день к завтраку в восемь часов. С полнейшим спокойствием я ответил, что подумаю. Во время обеда я несколько раз совершенно серьёзно напоминал о своём отъезде в три часа. Однако в глубине души мне хотелось найти предлог, чтобы остаться, и я дал уговорить себя занять место банкомёта в вечернем фараоне.
Я достал все свои наличные деньги, и когда на столе оказалось четыреста луидоров и ещё почти шестьсот франков серебром, все заметно оживились.
— Господа, — обратился я к ним, — ровно в восемь я заканчиваю.
Кто-то возразил мне с улыбкой, что, может быть, банк и не продержится столь долго, однако я сделал вид, будто не понял намёка. Было три часа. Я попросил Дезармуаза занять место крупье и с наигранной неспешностью принялся раздавать карты. Собралось двадцать восемь участников, все записные игроки. Для каждой талии мне подавали новую колоду.
К пяти часам я уже проигрывал. Неожиданно послышался стук колёс и объявили, что это трое англичан, едущих из Женевы и остановившихся переменить лошадей. Через минуту они уже входили в залу, и я приветствовал мистера Фокса с двумя приятелями. Мы составили партию в пятнадцать. Мой крупье подавал каждому из них тринадцать карт, и они решили ставить по десять луидоров, играя на две и три карты. Над моим банком нависла опасность взлететь на воздух. Тем не менее я сохранял спокойствие и даже подбадривал их, ибо надеялся на удачу. К третьей талии в кошельках у англичан уже ничего не осталось, и им подали лошадей.
Пока я мешал новую колоду, самый молодой из них вынул какую-то бумагу и показал своим спутникам.
— Не угодно ли, — обратился он ко мне, — поставить на любую карту стоимость этого векселя, не глядя на цифру?
— Охотно, если вы скажете, на какой банк он выписан и если его ценность не превышает всю имеющуюся наличность.
Бросив взгляд на лежавшее передо мной золото, англичанин ответил:
— Мой вексель на меньшую сумму, чем ваш банк. Он подлежит оплате у Запатты в Турине.
Я согласился. Он снял карты и поставил на туза. Оба его приятеля вошли с ним в долю, Я вытащил одну карту, потом другую. Туза не было. В руках у меня оставалось не более дюжины карт.
— Сударь, — обратился я к нему, — вы можете не играть.
— Нет, продолжайте.
Я снял ещё две взятки, туза опять не было.
— Милорд, ставлю два против одного, что туза здесь нет. Повторяю ещё раз: вы можете спокойно ехать.
— Вы слишком великодушны. Продолжайте.
Я выиграл и, не открывая векселя, положил его в карман. Англичане пожали мне руку и со смехом вышли. Я наслаждался действием, которое сей рискованный трюк произвёл на всё общество, как вдруг молодой Фокс вернулся и с улыбкой попросил одолжить ему пятьдесят луидоров. Я охотно отсчитал монеты, которые он вернул мне через три года в Лондоне.
Все присутствующие жаждали узнать ценность векселя, однако я не удовлетворил их любопытство. Но, вернувшись к себе, я сразу же рассмотрел его — он был выписан на восемь тысяч пьемонтских франков.
Эти милые англичане принесли мне удачу, и после их отъезда фортуна повернулась лицом к моему банку. Я встал из-за стола в восемь часов, оставив в выигрыше лишь трёх дам, да и то всего с несколькими луидорами. Все остальные оказались совершенно опустошёнными. Я выиграл более тысячи луидоров, из них двадцать пять отдал Дезармуазу, который от радости подпрыгнул чуть не до потолка.
Я не забыл про обольстительную Зероли и, явившись к ней на следующее утро в восемь часов, застал её ещё спящей. Служанка попросила меня не шуметь и вышла, заперев за собой дверь. Я понял, в чём дело, и тут же вспомнил, как двадцать пять лет назад надо мной посмеялась и выставила за дверь одна венецианка, которую я с отменной глупостью не потревожил во время сна. Теперь же я действовал как полагается в подобных случаях и, потихоньку открыв даму, с осторожностью приступил к любовной увертюре, столь сильно увеличивающей окончательное блаженство. Зероли изо всех сил старалась казаться спящей, но, побеждённая пылкостью чувств, с удесятерённой страстностью предалась моим ласкам, невольно смеясь над своей же военной хитростью. По её словам, муж уехал в Женеву купить ей карманные часы с боем и вернётся только на следующий день, так что она может провести со мной всю ночь.
— Зачем же непременно ночь, моя дорогая, когда день столь благоприятствует нам. Ночь создана для сна, а дневной свет удваивает наслаждение, позволяя участвовать в нём всем чувствам одновременно. Если вы никого не ждёте, я пробуду у вас всё утро.
Вскоре она уже лежала в моих объятиях, и на протяжении четырёх часов мы предавались сладострастью во всех его проявлениях. Когда завершилась последняя атака, она попросила меня в знак благодарности пробыть в Эксе ещё три дня.
— Обещаю вам оставаться здесь до тех пор, пока я буду получать от вас доказательства любви, подобные сегодняшним.
Когда мы появились в обеденном зале, нас встретили хлопаньем в ладоши. Очаровательная Зероли изображала, что вывела меня на поводке, и я являл собой воплощение покорного удовлетворения. После обеда никто не осмелился предложить банк, поскольку во всех кошельках было пусто. Оставалось лишь незамысловатое тридцать-сорок, которое заняло остаток дня и стоило мне двадцати луидоров.
На следующее утро явился я к моей прелестной Зероли и нашёл её рассматривающей вместе с мужем привезённые часы. Пожав мне руку, он изъявил мне своё удовольствие умением жены его задержать меня в Эксе. Я отвечал, что это было вовсе нетрудно.
Сей кавалер принадлежал к тем людям, которые предпочитают слыть снисходительными мужьями, нежели глупцами. Жена его взяла меня под руку, и мы пошли с нею вдвоём к фонтану. По дороге она сказала мне, что завтра будет весь день одна.
Мы ещё обедали, когда подъехал берлин, запряжённый шестёркой, и в нём маркиз де Прие с кавалером Св. Людовика и двумя очаровательными дамами, одна из которых, как поспешила сообщить мне моя красавица, была любовницей маркиза.
Принесли ещё четыре куверта, и пока подавали обед, вновь приехавшим рассказали о том, как я держал банк противу англичан. Маркиз поздравил меня и присовокупил, что не надеялся на честь застать меня в Эксе. Тут вступилась мадам Зероли и объяснила, что, если бы не она, так и случилось бы. Я уже не удивлялся таковым выходкам и никаким образом это не оспаривал, что, по всей видимости, доставило ей величайшее удовольствие. Сидевший тут же муж, казалось, разделял сей триумф. Маркиз сказал, что надеется на честь лично составить для меня банк, и учтивость вынудила меня согласиться. За короткое время я проиграл сотню луидоров, после чего ушёл к себе заниматься письмами.
Назавтра после моего пробуждения Дюк подал мне записку, которую принесли вчера, когда я ещё не ложился. Он попросту забыл про неё, но я ни в коей мере не пенял ему за это. Записка была от мадам Зероли, которая, оставшись в одиночестве, приглашала меня в девять часов, а поелику она собиралась после ужина уезжать, попросила проводить её хотя бы до Шамбери. Я был ещё влюблён, но ни одна из сих претензий не улыбалась мне. Девять часов уже прошло, из-за прочих дел я не мог у неё ужинать, а тем паче ехать в Шамбери.
Тем не менее, совершив свой туалет, я пошёл к ней и застал её в превеликой ярости. Мои извинения, что записка получилась всего час назад, она не стала слушать, а об ужине и отъезде даже не зашла речь. После обеда маркиз де Прие сказал мне, что есть новые карты, и всё общество желает, чтобы я держал банк. Число гостей увеличилось прибывшими утром из Женевы несколькими господами и дамами. Я составил банк на пять тысяч луидоров и к семи часам потерял почти половину. Это не помешало мне переложить оставшееся к себе в карманы и удалиться.
В гостиницу возвратился я только утром. Дюк, который не спал всю ночь, подал мне письмо прекрасной Зероли, сказав, что его принесли в одиннадцать часов. Я манкировал и ужином, и поездкой, что мне было неприятно, однако же и поступить по-другому не было никакой возможности. Я открыл письмо, которое содержало всего шесть строк, но весьма красноречивых. Она советовала мне никогда не показываться в Турине, ибо у неё найдутся способы отомстить мне за нанесённое оскорбление. Я с лёгкостью воспринял сей приговор: разорвав любезное письмо, велел Дюку причесать меня, после чего отправился к фонтану.
Все пеняли мне за то, что я не был на ужине у мадам Зероли. Я оправдывался как мог, но мои резоны выглядели отговорками. Это, впрочем, мало меня трогало. Говорили, будто уже всё известно, — я лишь потешался над таковыми словами, поелику никто ни о чём не мог знать. Любовница маркиза взяла меня под руку и без дальнейших церемоний заявила, что у меня репутация изменщика. Я решительно отрицал таковое мнение. Ежели на сей раз и могут быть к тому основания, присовокупил я, то лишь из-за того, что не имел чести служить столь совершенной даме, как она. Комплимент мой пришёлся ей по вкусу, и в ответ она с величайшей учтивостью спросила, почему я никогда не завтракаю у маркиза.
— Мне не хотелось бы обременять его.
— Напротив, вы сделаете ему величайшее удовольствие. Приходите. Он всегда завтракает в моей комнате.
Сия молодая и несомненно красивая женщина была вдовой человека с положением и в совершенстве владела манерами хорошего общества. При всём том я не почувствовал к ней особенной склонности, ибо, обладая до последнего дня прелестной Зероли, мог позволить себе быть разборчивым.
И тем не менее я глупейшим образом позволил полагать, будто бесконечно счастлив оказываемым мне предпочтением.
— Сделайте милость, составьте мне компанию, — сказала она и добавила, что, если бы не отъезд мадам Зероли, никогда не осмелилась бы опираться на мою руку. Я отвечал с уклончивостью, не желая ввязываться в новую интригу, однако вынужден был проводить её в комнату и сесть рядом. Поелику не спал я всю ночь и не чувствовал ни малейшего одушевления, случилось мне зевнуть, в оправдание я сослался на недомогание, и ей осталось лишь поверить мне. Однако же сонливость донимала меня, и я не устоял бы, ежели не прибегнул бы к черемнице, которая понуждала меня всё время чихать
Явился маркиз и после тысячи любезностей предложил партию в пятнадцать.
Я просил уволить меня от сего и был поддержан самой мадам, которая объявила, что играть при таком чихании опасно для жизни. Впрочем, когда мы спустились к обеду, я легко дал уговорить себя составить банк, ибо не мог забыть вчерашний проигрыш. По своему обыкновению я поставил пятьсот луидоров и к семи часам объявил последнюю талию, хотя от моего банка осталась лишь треть. Фортуна улыбнулась мне: я не только отыгрался, но и взял сверх того триста луидоров. Уходя, я обещал обществу реванш на завтра. Все дамы тоже остались с прибытком, ибо Дезармуаз имел приказание не поправлять их игру.