Теперь, когда я слушаю лекции по психологии и читаю научные книги, я все воспринимаю в другом свете. Например, наши отношения с мамой. Раньше мы с ней как-то не были близки, но после замужества и поступления в университет я сумела наладить с ней контакт, и мама с радостью пошла мне навстречу. Сейчас мы точно подруги, часто встречаемся, много разговариваем, делимся тем, что у нас на душе. Она знает все о моей семье, и я теперь в курсе всего, что происходит в ее жизни. И хотя они с отцом формально не разведены, я нисколечко не осуждаю маму. Бедненькая, как она, оказывается, настрадалась за эти годы! А мне и в голову не приходило, что мой отец мог быть так жесток. Со мной-то он всегда вел себя совершенно иначе!..
Может, и хорошо, что раньше я ничего не знала о том, насколько у них с мамой сложные отношения. Ведь долгое время я была «папиной дочкой», всегда и во всем с ним соглашалась и, конечно, приняла бы его сторону, если б мне вдруг пришлось выбирать. Представляю, сколько боли я бы добавила маме! Будто ей своих проблем мало. Нет, слава богу, что они сумели до поры до времени держать все в тайне. Теперь-то, после моего замужества, когда я каждый день получаю доказательства того, насколько отец ненавидит Владимира, все кардинально изменилось. В том числе и мое отношение к отцу. Ведь это кошмар какой-то! Иногда мне кажется, что он просто не в себе, что он лишился рассудка. Вместо того чтобы радоваться нашему счастью, устроил моему мужу самую настоящую травлю. Неизвестно, чего ожидать от него завтра… Так что дядюшка Макс совершенно прав: лучшее, что мы сейчас можем сделать, — это держаться от него подальше. Уехать из Лугано, хотя бы на некоторое время. Мы так и решили, поживем пока у мамы в Милане. Ради семейного счастья я готова даже ненадолго прервать учебу. В университете знают, что я уеду на несколько недель. А отцу мы решили ничего не говорить. Устроили вчетвером, с Владимиром, мамой и дядюшкой Максом, что-то вроде заговора против него…
Признаюсь, мне это очень тяжело. Мне не хватает того отца, моего замечательного папы, которого я любила столько лет. Обязательно надо будет, когда вернусь, заняться решением этой проблемы, обсудить ее с психологом или с другими студентами на практических занятиях. И еще непременно надо найти способ помочь маме. Я же вижу — что бы там ни было, она до сих пор его любит. Малейший пустяк, связанный с отцом, может причинить ей боль. Взять хотя бы наш последний разговор, когда случайно выяснилось, что она ни разу не видела ни одной его картины. Она сказала, что отец ей никогда их не показывал, сколько она ни просила.
— Ну как же, мама? — удивилась я. — А «Сирень», которая висит у него в офисе над столом?
— Неужели это он сам рисовал? — удивилась мама. — Надо же, а я не знала… — И загрустила: — Теперь ведь и не смогу ее посмотреть повнимательнее… Не бываю я в его кабинете, и уже давно…
Мне тоже было грустно. Честное слово, очень жаль, что мама не рассмотрела картину.
…Отец часто говорил Анжеле, что любил ее всегда. Всегда-всегда.
— Ты полюбил меня, как только я родилась, да? — спрашивала дочь.
— Нет, раньше, — серьезно отвечал мужчина. — Ты еще только должна была родиться, а я уже любил тебя.
— Но откуда ты знал, что это буду именно я? — недоумевала Анжела. — Ведь у вас с мамой могла быть другая девочка или мальчик?
В ответ отец качал головой:
— Нет, такого быть не могло. Я всегда знал, что у меня будешь ты.
Он постоянно был рядом. Почти все первые воспоминания детства у Анжелы были связаны с ним. Например, как она, совсем маленькая, первый раз в жизни приходит с папой на озеро, он поднимает ее на плечи и показывает ей яхты. Или как они вместе оказываются в игрушечном магазине, папа садится перед ней на корточки и, улыбаясь, спрашивает: «Что желает моя принцесса?», а она, замирая от восторга, будучи не в силах вымолвить ни слова, только показывает пальцем на огромного бело-розового пушистого медведя. Или как кто-то, мама или няня, купает ее, еще даже не во взрослой ванне. Шампунь попал в глаза и щиплется, Анжела плачет, и тогда вбегает отец, хватает ее на руки, начинает успокаивать, а сам сердится: «Никому нельзя ни на минуту доверить ребенка, обязательно что-нибудь случится!»
Именно отец играл с ней, читал ей сказки, водил в цирк, в зоопарк, в кукольный театр. Он потакал ей во всем, заваливал подарками, исполнял все ее желания. Без него время текло мучительно долго и уныло. Пока он был на работе, Анжела изнывала от скуки, слонялась по дому и доводила взрослых постоянным нытьем: «А когда папа придет? А почему так долго?» Ни мама, ни няня, ни старые тетушки не умели надолго занять ее. Единственным, что действительно увлекало маленькую Анжелу, помимо общения с отцом, — были книги. Еще не умея читать, она уже полюбила листать страницы, рассматривая картинки, и при этом ей все было интересно — кто нарисован, что он делает, что у него в руках, а что рядом, и почему все это выглядит так, а не иначе. Анрэ, смеясь, сравнивал свою дочку с героиней сказки Шарля Перро «Подарки феи».
— Только у той девушки, когда она говорила, с губ все время сыпались цветы и драгоценные камни, а у тебя — вопросы «кто?», «что?» да «почему?», — шутил он.
Ей еще не было и четырех лет, когда он начал учить ее азбуке, и в результате к пяти годам Анжела уже бойко читала вслух, водя пальчиком по строкам. У нее было много красочных книг, и некоторые из них она знала наизусть.
Следуя учению Песталоцци и других педагогов, которые ему импонировали, Анрэ старался гармонично развивать свою дочь, следил, чтобы она много времени уделяла подвижным играм, и даже сделал для нее в саду целый спортивный мини-городок по собственному проекту. Три раза в неделю няня возила девочку в бассейн и два — на занятия танцами. К шести годам Анжела, ловкая, гибкая и грациозная от природы, неплохо плавала, умела ездить на лыжах и на коньках, разыгрывала несколько простых пьес на фортепьяно и танцевала ну совершенно как взрослая.
Огорчало отца, что у девочки не обнаружилось никаких способностей к рисованию. Как все детишки, она изводила килограммы бумаги, на которой малевала «ручки-ножки-огуречики», но дальше этого дело не шло. Как ни старался Анрэ преподать своей дочурке хотя бы основы художественного ремесла, все было впустую. При этом, однако, никак нельзя было сказать, что ребенок равнодушен к прекрасному. Анжела с огромным удовольствием рассматривала многочисленные художественные альбомы, которые хранились в их домашней библиотеке, и обожала ходить с отцом в городские музеи. Однако интересовали ее не тени и полутени, не краски и техника, а содержание картин. Пейзажи и натюрморты Анжела не любила, зато портреты и жанровые сцены могли увлечь ее надолго. Ей нравилось вглядываться в лица, в позы и пытаться угадать, что за люди изображены на картинах и что именно там происходит. Благодаря какому-то особенному чутью она улавливала такие нюансы, которых не замечали многие взрослые. И то, что девочка часто еще толком не умела объяснить своих чувств, лишь придавало очарования ее высказываниям. Анрэ необычайно гордился этой способностью своей дочки.
— Вот, погляди, — говорил он, демонстрируя репродукцию «Джоконды» Леонардо да Винчи, — что ты думаешь про эту женщину?
Анжела внимательно вглядывалась в картину.
— Она очень несчастная, — заявляла она наконец.
— А почему ты так решила?
— Не знаю… Она улыбается, а ей совсем не весело. Будто кто-то заставляет ее делать вид, что все хорошо, а на самом деле ей грустно.
Анрэ был в восторге. Уже с самых ранних лет дочка стала самым лучшим, самым тонко чувствующим и понимающим зрителем его собственных картин. Больше всего ей нравилась «Дорога в неизвестность» — голая скучная равнина, вдалеке виднеется паровоз. Он такой маленький на большой картине, почти точка, но если хорошенько приглядеться, то можно увидеть человека, выглядывающего из окна.
— Ты слышишь стук колес, паровозный гудок? — спрашивал отец. — Чувствуешь, как тянет дымом из трубы?
И она действительно слышала и стук, и гудок, и даже улавливала запах дыма. Но больше всего ей хотелось узнать как можно больше про человека.
— А куда он едет, папа? — спрашивала Анжела.
— Очень далеко, — отвечал отец почему-то с грустью.
— В Женеву, да?
— Еще дальше.
— В Италию?
— В Россию.
— А что такое Россия?
— Это такая далекая страна.
— А там хорошо?
— Не знаю, я там никогда не был.
— А этот человечек на паровозе, он кто?
— Это дяденька-машинист. Он ведет поезд.
— А у него дети есть?
— Есть дочка, но он еще об этом не знает.
— Как так — не знает? Разве можно не знать, что у тебя есть дети?
— Ну, ему просто еще не успели сообщить, что у него родилась дочка. Это случилось без него, пока он был в дороге.
— Еще дальше.
— В Италию?
— В Россию.
— А что такое Россия?
— Это такая далекая страна.
— А там хорошо?
— Не знаю, я там никогда не был.
— А этот человечек на паровозе, он кто?
— Это дяденька-машинист. Он ведет поезд.
— А у него дети есть?
— Есть дочка, но он еще об этом не знает.
— Как так — не знает? Разве можно не знать, что у тебя есть дети?
— Ну, ему просто еще не успели сообщить, что у него родилась дочка. Это случилось без него, пока он был в дороге.
— Но ведь ему скажут, правда?
— Обязательно.
— И что тогда будет?
— Тогда он сразу развернет свой поезд и поедет к ней. И они всегда-всегда будут вместе.
— Как мы с тобой, да? — спрашивала девочка, повиснув у отца на шее и покрывая поцелуями.
— Да, именно так! — отвечал ей Анрэ. В такие минуты он бывал по-настоящему счастлив.
Остальные члены семьи занимали намного меньше места в жизни Анжелы. Старушки-феи тихо и как-то незаметно умерли одна за другой, но девочка была еще слишком мала, чтобы прочувствовать и осознать весь драматизм неизбежного события, именуемого коротким и емким словом «смерть». Что же касается матери, то Анжела, безусловно, ее любила, но не тянулась к ней так, как к отцу, за которым всюду следовала хвостом и повторяла, словно обезьянка, его слова, движения, интонации.
— Анжела, солнышко, ну зачем ты так сидишь, нога на ногу? — спрашивала иногда Софи. — Это же некрасиво.
— А папа всегда так сидит.
— Ну, так то папа, он мужчина. А ты девочка. Девочки должны вести себя совершенно по-другому.
С последним аргументом Анжела, как правило, соглашалась. Быть девочкой, маленькой женщиной, принцессой, как ее называл отец, ей очень нравилось. Как это здорово — наряжаться, носить красивые прически… И чтобы папа обязательно сказал: «Какая у меня прелестная дочурка!» С ранних лет Анжела была очень привередлива в выборе одежды, обуви, заколок для волос и всего прочего. И именно на этой почве у родителей случился конфликт, свидетелем которого она однажды стала.
Перед приездом отца с работы шестилетнюю Анжелу, как обычно, умыли и переодели. Но вместо красного платья, которое ей хотелось надеть, няня облачила девочку в синее.
— Хочу красное! — закапризничала Анжела.
— Красное в стирке, — ответила мать.
— А я его хочу, хочу!
— Я ж тебе говорю — красное платье грязное. Не хочешь синее — давай наденем любое другое, у тебя их полный шкаф. Хочешь розовое с зайцем? Или свой любимый матросский костюмчик?
— Нет, я хочу красное, красное! А-а-а! — Девочка подняла рев.
— Анжела, успокойся, пожалуйста! Как тебе не стыдно! — увещевали мать и няня.
К приезду отца Анжела кое-как успокоилась, но Анрэ, который, по обыкновению, сразу же подошел к дочурке и взял ее на руки, заметил, что у девочки красные глаза и распухший нос.
— Что случилось? Почему мой ангелочек плакал? — спросил он.
Анжела, которой уже было совестно за то, что она так плохо себя вела, надулась и промолчала. Софи махнула рукой.
— Ничего особенного, так, покапризничала немного.
— Из-за чего? Что ее расстроило? — допытывался отец.
— Да глупости, я ж тебе говорю. Захотела надеть красное платье, а оно в стирке.
— И ты допустила, чтобы ребенок расстраивался и плакал из-за какой-то тряпки?
— Ну а что я могла сделать? Платья-то нет, оно будет готово только завтра.
— Как — что? Если девочка захотела красное платье, надо было тотчас же поехать в магазин и купить ей платье, пять, десять платьев! Но не доводить ребенка до слез! Бедняжка моя. — Анрэ нежно прижал к себе дочку.
— Слушай, ты в своем уме? — ахнула Софи. — Что ты такое говоришь! Нельзя же потакать всем ее капризам! Сегодня она хочет платье, а завтра… И вообще, ты недозволительно балуешь ее!
— А ты не учи меня! Я сам знаю, как мне воспитывать мою дочь! — Анрэ повысил голос.
— Твою дочь? — возмутилась Софи. — Ну, знаешь!.. В конце-то концов, Анжела не только твоя, она и моя дочь. Кто ее родил — я или ты?
— Это ничего не значит. — Анрэ и не заметил, как девочка осторожно выскользнула из его рук.
— Скажите на милость! — от негодования у Софи все лицо покрылось красными пятнами.
— Воспитанием Анжелы занимаюсь я! — Анрэ что есть силы ударил ладонью по столу, и часы, стоявшие на нем, подскочили.
— А я, по-твоему, что делаю? — насмешливо спросила она.
Анрэ зло потирал ушибленную ладонь:
— Ты… Ты только мешаешь мне!
— Я тебе мешаю?! — Она даже задохнулась в гневе.
— Да-да, мешаешь! Без тебя нам с Анжелой было бы лучше!
— Анрэ! Опомнись! Что ты говоришь! Мне, своей жене! Анрэ!.. Я же люблю тебя…
Софи расплакалась. Анжела, которая так и оставалась в комнате, с ужасом глядела на обоих. Она и раньше догадывалась, что у папы и мамы не все ладится, но еще ни разу не присутствовала при такой бурной сцене между родителями. Только сейчас она поняла, нет, скорее почувствовала всю глубину разделяющей их пропасти. И теперь она кинулась к матери, рыдая и лепеча:
— Мамочка! Папочка! Не надо! Пожалуйста! Услышав ее голос, взрослые точно опомнились. Отец потянулся было к ней, но девочка не желала выпускать мать из объятий, буквально вцепилась в нее и повторяла, всхлипывая:
— Мамочка, не плачь, не плачь! Я буду хорошо себя вести! Я больше никогда не попрошу никаких платьев! Я вообще больше никогда ничего не попрошу, только не ссорьтесь, пожалуйста!.. Мама! Папа! Мама!.. Папа!.. Мапа!
Ей показалось, что смешное словечко, само собой слетевшее с ее языка, будто бы помогло утихнуть ссоре. Во всяком случае, родители больше не кричали друг на друга, а стали вместе ее обнимать, утешать и говорить, что все хорошо. И это так понравилось Анжеле, что на другое утро она снова обратилась к Софи:
— Мапа, а что мы будем кушать на завтрак?
— Как ты меня назвала? — не поняла та.
— Мапа. Я теперь так вас обоих буду звать — и тебя, и папу, — заявила девочка, гордая своим изобретением. Она наивно полагала, что таким способом она сможет объединить родителей в одно целое.
Однако отцу ее идея совсем не понравилась. В тот же вечер, после ужина, Анрэ присел рядом с Анжелой на корточки, погладил по голове и сказал:
— Анжела, можно тебя попросить: не говори мне «мапа», называй меня папой, а маму мамой.
— А почему? Тебе не нравится?
— Нет, не нравится.
— Ну ладно, не буду… — нехотя согласилась Анжела. — Только как хорошо — мапа!..
Софи сразу заметила, что Анжела снова стала называть родителей «по отдельности» — отца папой, а мать мамой.
— А что же случилось с «мапой»? — спросила она. Анжела смутилась, ей не хотелось выдавать отца.
— Мапа… — она задумчиво посмотрела на потолок, — куда-то пропал… или пропала. Я и сама не знаю…
Софи улыбнулась, но в этой улыбке было столько горечи, что ее уловила даже шестилетняя девочка.
Какое-то время Анжела еще пыталась примирить родителей, просила маму пойти вместе с ними на прогулку или в музей. Но вскоре она заметила, что эти семейные выходы всем троим тягостны. Мать и отец почти не разговаривали друг с другом, а ей приходилось буквально разрываться между ними. Нет, уж пусть лучше все идет, как идет. Пусть взрослые сами разбираются в своих делах…
Школу для Анжелы, разумеется, выбирал отец. Это было одно из лучших в городе учебных заведений, и занимались там только девочки. Софи, узнав об этом, скривилась, точно откусила кислое яблоко:
— Столько лет учиться среди одних девчонок! Это ж тоска смертная!
— Зато там дают отличное образование! — отвечал Анрэ тоном, не допускающим возражений. — А что мальчишек нет — так это только лучше. У дочки в голове будет учеба, а не всякие глупости.
В школе Анжеле пришлось трудно. И дело было совсем не в учебе, — ведь еще задолго до поступления в школу отец, мама и няня выучили ее читать, писать и считать. Уроки давались легко, домашние задания казались развлечением, чем-то вроде игры. Но вот отношения в школе не сложились. Привыкшая к всеобщему обожанию дома, Анжела с удивлением обнаружила, что, оказывается, далеко не весь мир создан для того, чтобы баловать и исполнять ее желания. В своей семье она была принцессой, а здесь ее окружало еще полтора десятка таких же принцесс, которые требовали к себе внимания, проявляли собственный характер и совершенно не желали идти у нее на поводу.
Анжела обижалась, плакала, жаловалась отцу. Тот возмущался, разговаривал с родителями других учениц, обвинял девочек в невоспитанности и грубом обращении с его дочкой. В классе Анжелу начали сторониться, называть в глаза и за глаза ябедой. Словом, эта история могла бы плохо закончиться, если бы не своевременное вмешательство опытной и мудрой учительницы.
Для начала синьора Агнесса пригласила на беседу Анрэ.