— Операцию ты делала? — улыбнулась она. — Молодец.
— Как он?
— В норме.
— Выживет?
— Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?
— Конечно.
Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:
— Мариночка…
— Да? — оглянулась я.
— Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?
— Ну, это просто, — обрадовалась я. — Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь — сплошное свинство.
— Везет, — кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.
— Марина Сергеевна, — от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. — У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай Бог…
— Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?
— Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…
— Что ж, ему они пока без надобности…
Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка «Юра» — надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.
Я осмотрела его и осталась довольна. Во-первых, у Наташки действительно глаз наметанный, и кандидатов в покойники она отмечает сразу, во-вторых, мое собственное чутье подсказывало, что до похорон дело не дойдет.
Дежурство прошло спокойно. Так как было воскресенье, большинство больных после обхода незаметно исчезли и появились только к ужину. В пустынных и гулких коридорах стало прохладно. Ася дремала над журналом, медбрат устроился на кушетке в ординаторской и нахально похрапывал, а я то и дело заглядывала к своему «крестнику».
* * *Утром в понедельник разразился скандал. Заведовал нашим отделением мужчина сорока двух лет, элегантный, болтливый и с хорошими связями. Его жена трудилась в областной администрации, о чем он нам простодушно напоминал дважды в неделю, как правило, в мое дежурство. Павла Степановича у нас не жаловали, считали выскочкой и неумехой. Он об этом, конечно, знал и к нам относился соответственно. Я предпочитала видеться с ним как можно реже.
Наташка считала, что он в меня влюблен. Возможно, однако любовь он выражал тем, что вечно цеплялся по пустякам. Говоря без ложной скромности, я — хороший врач, и всерьез ко мне придираться затруднительно.
Время от времени он начинал пристально смотреть на меня и заводил разговор по душам. Я неизменно пугалась, таращила глаза и отвечала односложно, чем в конце концов умудрялась его изрядно разозлить, и он, указав на очередную досадную оплошность, отпускал меня с миром.
В понедельник я совершенно не планировала встречаться с Павлом Степановичем. Он приезжает к девяти, а я в девять уже сдаю дежурство. Но не тут-то было. Он явился часов в восемь.
— Светило медицины черт принес, — сказал медбрат. — В понедельник, и такая невезуха. Скажи, за что?
— Да, — кивнула я. — Сидим тихо, починяем примус…
— Или на нас какой грех?
— Может, и есть, только мы об этом еще не знаем.
— Пойду-ка я порядок наводить в своем хозяйстве…
Я взглянула на ворох бумаг на столе и тяжко вздохнула.
В отделении наметилось оживление, трудоспособность персонала резко возросла, глаза засияли, а души возжаждали великих свершений. Одна я пребывала в сонно-ленивом состоянии и покидать его без видимых причин за сорок пять минут до конца смены не собиралась.
Павел Степанович рассудил иначе. Он возник в ординаторской в сопровождении двух доверенных лиц и, забыв поздороваться, начал с порога гневаться:
— Марина Сергеевна, в ваше дежурство поступил больной из первой палаты?
Речь шла о моем «крестнике», я с готовностью кивнула.
— Больной не наш, подбирать на дорогах полутрупы дело «Скорой помощи».
Я внимала, преданно глядя ему в глаза, осознавая всю тяжесть своей вины. Зайти чересчур далеко Павел Степанович все же не рискнул. И гневался не более трех минут. Тут его и осенило:
— Из милиции уже были?
— Сегодня, наверное, придут, — пожала я плечами.
— Черт-те что делается, — рявкнул он. — Третий день в отделении находится больной с огнестрельным ранением, а им и дела нет.
Я порадовалась, что достанется теперь не мне, а милиции, и с облегчением вздохнула.
— Кто звонил в милицию? — спросил он.
Я пожала плечами. Тут он вновь переключился с милиции на меня и возвысил голос. Честно говоря, я это не люблю, потому нахмурилась и слегка повысила свой:
— Насколько мне известно, сообщать в милицию о поступлении больного с пулевым ранением должна медсестра приемного покоя. — Это правда, а в приемный покой он не сунется. Мой папа полком командовал, и голосом я удалась в него. Шеф заметно растерялся и сказал на полтона ниже:
— Я вас не обвиняю, но в отделении полно бездельников, могли бы проконтролировать…
Стало ясно, что достанется медбрату, его шеф особенно не жаловал.
— Павел Степанович, — сказала я, — больной без сознания, так что для бесед с милицией совершенно не пригоден. Ничего страшного не случится, если оттуда придут позднее.
— Интересно вы рассуждаете, Марина Сергеевна, — усмехнулся он и прочел пятнадцатиминутную лекцию. Я нагло клевала носом, а под конец не удержалась и заявила:
— Я не несу ответственности за действия милиции.
— Так кто-нибудь звонил или нет?
— Понятия не имею.
* * *Если день начался с нагоняя от начальства, добра ждать не приходится. Мотор не заводился, а когда с буксира его все-таки удалось завести, выяснилось, что ночью кто-то слил бензин. Я хлопнула дверью так, что заныла рука. Стало жалко машину, а вслед за ней и себя. Брат кашлянул за моей спиной и сказал:
— Брось. Понедельник, как известно, день тяжелый, а завтра уже вторник. Бензин у Сашки выпросим, он нам должен, как земля колхозу…
Горючее нашли и до города добирались вместе: на «Запорожце» медбрата спустило колесо, на работу он прибыл троллейбусом.
— Пальцы стучат, — заметил Брат через пару минут после того, как мы наконец тронулись с места.
— Там все стучит. Нужен ремонт, деньги и муж, лучше золотой. Мужа нет, денег нет, значит, и ремонта не будет.
— Я бы на тебе хоть завтра женился, — заверил Брат.
— Все так говорят, — усмехнулась я.
— Мужик нынче мельчает, характер давно редкость, а у тебя его на пятерых. Оттого и боязно с тобой рядом.
— Утешитель, — фыркнула я.
— Не злись, — он рукой махнул. — Опять же любишь ты хлопоты себе наживать. Вот хоть с этим мужиком…
— Чего он вам дался? — удивилась я.
— Так ведь теперь менты привяжутся: где нашла, да что видела…
— Лужу я видела, Вова, так и скажу. Как привяжутся, так и отвяжутся.
— Не сомневаюсь, — хохотнул он.
Впрочем, как бы я ни хорохорилась, но с той самой ночи, когда на лесной дороге я обнаружила мужчину с наколкой «Юра» на руке, в душе моей поселилось смутное беспокойство.
* * *Прогноз Брата не оправдался: милиция к нашему пациенту отнеслась с прохладцей. Жив ли, нет ли — пока не ясно, показаний дать не может, а то, что в городе стреляют и нет-нет да и убьют кого, давно уже не редкость. Задали обычные вопросы и уехали.
Тот, кого звали Юра, пришел в себя в мою смену. Я как раз была рядом. Он открыл глаза, мутные и поначалу бессмысленные, прищурился, пытаясь сфокусировать зрение, и очень отчетливо спросил:
— Где я?
Голос низкий, хриплый, что неудивительно. Я склонилась к нему, чтобы он мог меня видеть, и заговорила спокойно и ласково, с той особой интонацией, которая появляется сама собой в разговоре с больным или ребенком.
— Вы в областной больнице, вам сделали операцию, ваша жизнь вне опасности.
— Вы кто? — спросил он с явным беспокойством.
— Я врач. Самое страшное для вас позади…
— Кто… — прохрипел он, тяжело вздохнул и с трудом закончил:
— Кто привез меня сюда?
— Я и привезла.
В этот момент я и сама забеспокоилась, с ним начало твориться неладное, он дернулся и вроде бы хотел встать. Я удержала его, сообщив скороговоркой:
— Вас нашла я, на лесной дороге, тут неподалеку, и привезла сюда. Вам не о чем тревожиться, все просто отлично, мы вас быстро поставим на ноги…
Он меня не слушал, вновь попытался вскочить, пришлось звать на помощь Брата. Не для того я тащила этого Юру и ночь напролет его штопала, чтобы он вот так, ни с того ни с сего, взял да и умер у меня на руках.
Проваливаюсь в беспамятство, он успел схватить мою руку, и прохрипел:
— Мне нельзя здесь… нельзя!
«И как мне это понимать? — думала я, возвращаясь в ординаторскую. — Что значит „нельзя здесь“? А где тогда можно? В какой-то другой больнице, где у него есть знакомый специалист и где, как он верит, все для него сделают?»
Эта мысль мне и самой не понравилась, я решила все с кем-то обсудить. Брат вошел за мной следом. Наташка раскладывала на столе пироги с ливером и сыр, кофеварка призывно фыркала, а я терзалась?
— Слышал, что он мне сказал? — обратилась я к Брату.
— Ну… — вяло ответил он.
— Что «ну», слышал или нет?
— Слышал.
— И что думаешь?
— Ничего.
— Как это «ничего»?
— Ты, Маринка, иногда такая зануда, просто беда. Человек имеет право думать или не думать. Я не думаю.
— А что за спор? — заинтересовалась Наташка.
— Тот, из первой палаты, сказал: «Мне нельзя здесь» — и повторил — «Нельзя». Что думаешь?
— Я? — вытаращила глаза Наташка:
— Что тут думать? Бредит человек. Может, дома газ не выключил и душой туда стремится, у нас задерживаться не желает…
— Глупость какая, — начала свирепеть я.
— Отчего сразу «глупость», — обиделась Наташка. — Бог знает, что ему в бреду привиделось.
— Вот-вот, — влез Брат. — Давайте не будем голову ломать. Наше дело мужичка на ноги поставить, а не загадки разгадывать.
— Он боится, — твердо заявила я. — Ты и же видел, что с ним стало твориться, как только он понял, где находится. Человек приходит в себя и первое, что говорит: «Мне здесь нельзя». 3аметь, не просит жене сообщить, или…
— Для мужичка кто-то не пожалел автоматной очереди… Лично я ничего знать не желаю. И другим не советую. Бредит себе человек, и пусть бредит.
— А может, у него с милицией нелады? Может, в розыске?
— Так ведь был милиционер.
— И что он увидел?
Мы переглянулись, и Брат заявил:
— Давайте без бурной деятельности.
— Ладно, — согласилась я. — Это дело милиции. Пусть они с ним разбираются. Мы свое дело сделали.
— Слава тебе Господи, — вздохнул Брат. — На рожон не лезем.
— Наташа, узнай, не справлялся ли кто о нем…
Наташка потянулась к телефону, а я пошла в двенадцатую палату, взглянуть на послеоперационного больного.
Когда я вернулась, Наталья все еще сидела за столом и названивала по телефону.
— Никто твоим дядькой не интересуется, — заявила она. — Я менту позвонила, что сюда приходил. Говорю, надо бы родственников отыскать. А он: «Вот сами и ищите, раз ваш дядька без документов. Может, он приезжий или одинокий». Тут я сострить решила и говорю: «А может, он у вас в розыске?»
— И он к нам бросился? — догадалась я.
— Как же, жди. Говорит, а хоть бы и в розыске, далеко все равно не убежит.
— Оптимист, — усмехнулась я. — Могу ему такого порассказать…
— Никто твоего дядьку не ищет, — сказала Наташка. — А Вовка прав, не стоит нам лезть не в свое дело. Он мудрую мысль родил: а ну как им заинтересуются те самые типы, что его не дострелили? И сюда заявятся. Не знаю, как ты, а у меня ни малейшего желания присутствовать при их свидании.
Я села в кресло, разглядывая стену напротив.
— Чего как неживая? — вздохнула Наташка.
— Пытаюсь сообразить. Куда ж нам его теперь?
— Ты что, спятила? — вытаращила она глаза.
— Еще нет. Но откровенно тебе скажу: не для того я его из кусков сшивала, чтобы какой-то придурок взял его и убил.
— Ладно пугать-то… Это ж просто Вовкины домыслы, ты знаешь, он к концу смены на многое способен.
— Домыслы или нет, а ты баба глазастая, так что по сторонам поглядывай и к разговорам прислушивайся.
— Заметано. Бдительность и еще раз бдительность. Довольна?
— Не очень. Маетно мне.
— Это оттого, что ты голову себе разной чепухой забиваешь. Человек бредит, и только… — Наташка помолчала и добавила виновато:
— Правда, перед этим его пытались убить.
* * *Под утро прибежала Ася.
— Марина Сергеевна, дядечка из первой вас зовет.
— Меня? — переспросила я несколько растерянно.
— Ага, волнуется и вас просит.
Я торопливо зашагала к первой палате. Он и вправду волновался, а это как раз то, что ему сейчас никак нельзя. Увидел меня, попытался приподняться и захрипел:
— Дочка, убьют меня здесь…
— Успокойтесь, — с порога начала я. — Вы в безопасности…
— Убьют… — повторил он.
— Вы хотите, чтобы я вызвала милицию? Хотите дать показания? — спросила я, взяв его за руку. Он вроде бы усмехнулся. — Вы назвали свое имя, адрес? Мы сообщим родственникам.
— Никаких показаний… Найди человека, очень прошу… Цыганский поселок, знаешь? Спроси Алену… он там… Скажешь, от Старика привет.
— Хорошо, я сообщу в милицию, они его разыщут.
Могу поклясться, он засмеялся.
— Послушайте, — попыталась я еще раз. — Этот человек, кто бы он ни был, вам не поможет. Вы перенесли тяжелую операцию и должны находиться здесь… — Тут мне пришлось заткнуться: он уже не слышал, впав в беспамятство.
Я же была в твердой памяти и здравом рассудке, по крайней мере, я так думала. А потому мне надлежало срочно решить, что делать. Может, я чересчур серьезно отношусь к его словам, но подобного бреда у больных мне раньше слышать не приходилось.
Конечно, разыскивать неизвестно кого в Цыганском поселке, куда даже днем порядочные люди старались не попадать, я не собиралась. Перевозить его сейчас просто нельзя. Мужик он живучий, но категория эта относительная и имеет свои пределы.
— Визитная карточка у тебя? — спросила я, отыскав Наташку.
— Ты имеешь в виду того типа из милиции?
— Его.
— Что, опять?
— Человек опасается за свою жизнь. Утверждает, что его здесь убьют. Я должна что-то сделать.
— Конечно, — развела руками Наташка.
* * *Солдатова Евгения Петровича, который наведывался к нам, застать не удалось. Трубку поднял мужчина, представившийся Олегом Эдуардовичем. С максимальной убедительностью я поведала ему свою историю, особо указав на то, что страх за свою жизнь не способствует скорейшему выздоровлению больного и меня, как врача, это беспокоит. В отличие от своего коллеги Олег Эдуардович оказался более любознательным.
— Он назвал свое имя?
Я немного растерялась: может, и назвал, только я не догадалась спросить об этом у Аси.
— Сейчас я разыщу сестру и узнаю, — виновато ответила я.
— Я подъеду через час, — заверил он и записал приметы моего пациента.
Приехал он через три часа, когда я уже перестала ждать и начала подбирать слова и выражения для очередного телефонного разговора. Олег Эдуардович, оказавшийся тридцатилетним жгучим брюнетом с карими глазами и ресницами до подбородка, вошел в ординаторскую и, предъявив удостоверение, спросил:
— Можно с ним поговорить?
— Попробуйте, — кивнула я, испытывая легкое удовлетворение от того, что кто-то проявил должный интерес к моему «крестнику».
В палате Олег Эдуардович пробыл полминуты — больной спал, и беспокоить его я не позволила. Он посмотрел на бледное лицо, скользнул взглядом по наколке и кивнул.
— Вы его знаете? — не удержавшись, спросила я уже в коридоре.
— Еще бы, — вроде бы усмехнулся он. — Человек он у нас известный. И, честно вам скажу, избери вы в субботу другую дорогу, многим бы услугу оказали.
— Вы имеете в виду тех, кто хотел его убить? — сурово нахмурилась я.
Олег Эдуардович тяжело вздохнул.
— Человек этот стойкий противник законов и почти все успел нарушить. В общем, ценным членом общества его никак не назовешь. Сейчас в городе неспокойно, думаю, в результате очередной бандитской разборки он и заполучил пули. И если бы не вы… — В голосе его звучала печаль и горькая обида. На меня это произвело впечатление.
— И что теперь? — как можно ласковее спросила я.
— Ничего, — пожал он плечами. — Лечите. Такие обычно живучие.
— Он боится, что его убьют, — напомнила я.
— В больнице? Это вряд ли… дождутся, когда выйдет, вот тогда может быть…
Я добавила в голос ласковости:
— Вы меня не поняли. Человек боится за свою жизнь, и у него для этого есть основания. Что вы собираетесь делать?
— Я? — искренне удивился он.
— Разумеется. Насколько мне известно, именно милиция оберегает жизнь сограждан от всяческих посягательств. Или я что-то пропустила и издали новый закон?
— Мне не понятна ваша ирония, — вздохнул Олег Эдуардович.
— А мне не понятна ваша позиция, — ответила я. — Я врач и лечу людей, не спрашивая, кто они и что затеяли сотворить завтра: ограбить ребенка или взорвать весь этот мир к чертям собачьим. Я просто выполняю свой долг. У вас же есть свой. Думаю, вы обязаны его выполнять. Обязаны?
— Обязан, — неохотно согласился он. — И как, по-вашему, я должен его выполнить?
— Охранять этого человека от возможных убийц.
— Да он сам убийца, — все-таки сорвался Олег Эдуардович, нервы у него были так себе.
— Тогда посадите его в тюрьму, — кивнула я. — А если не имеете такой возможности, потому что он умнее и удачливее вас, выполняйте свой долг.
Он лучисто мне улыбнулся:
— Такая красивая женщина и такой характер, — попробовал схитрить Олег Эдуардович.