Фиалковое зелье - Валерия Вербинина 18 стр.

– Очнулся! – вопит Балабуха. – Ей-богу, очнулся!

– Я же говорил! – ликует Август. – Я говорил, он молодец!

Он бросается к кровати, чтобы обнять Владимира, но не учитывает, что между ним и Гиацинтовым расположился одноногий столик, на котором стоят какие-то микстуры, чашки, порошки… Разумеется, Август натыкается на столик, и все, что находилось на последнем, со звоном, треском и скрежетом летит на пол.

– Ну, ты… – свирепеет артиллерист. – Убить тебя мало, честное слово!

Владимир делает попытку приподняться, но у него начинает так колоть в груди, что он вынужден отказаться от этой мысли.

– Что со мной произошло? – спрашивает он.

Его друзья тревожно переглядываются.

– Ранили тебя… – наконец нехотя выдавливает из себя Балабуха. – Чуть не убили!

– А где носок? – спрашивает Владимир.

На этот раз друзья переглядываются уже с озадаченным видом.

– Носок? Какой носок?

Владимир объясняет. Говорить ему трудно, дыхания не хватает, но главное он все-таки успевает сообщить… Жаровкин… тайник… chemin´ee… Носок, а в нем – листки… Где они?

– Вот оно что, – угрюмо произносит Балабуха. – А мы-то никак не могли сообразить… Никаких листков тут не было.

Значит, все погибло. Все пропало… все, все… Предатель в посольстве… он учуял, что Владимир что-то обнаружил… последовал за ним, тяжело ранил его и забрал листки… после чего, конечно, уничтожил их.

– Кто в меня стрелял? Вы выяснили?

Друзья сконфужены. Нет, им этого выяснить не удалось… В ту ночь почти все были на своих местах, кроме Адлерберга – он уехал на прием к австрийскому императору.

– А пистолет? Тот, из которого в меня стреляли?

Один из пистолетов посланника. Оказывается, у него их целая коллекция… Он ее не запирает… Любой мог взять…

– Значит, служащие посольства меня нашли…

– Нет, – возражает Добраницкий. – Это я… Служащие ничего не слышали… Эта комната находится в отдалении от остальных.

– Да, он ушел от Розенов вскоре после тебя, – говорит Балабуха.

Добраницкий пожимает плечами.

– Я хотел вас помирить… Мне показалось, вы поссорились… а я не люблю, когда мои друзья ссорятся.

– Доктор сказал, – вмешивается Балабуха, – если бы не он, ты бы так и умер там, на полу… Твое счастье, что он сразу же позвал людей.

Владимир выдавливает из себя улыбку.

– Спасибо, Август… – говорит он очень тихо. – Спасибо.

Дерево за окном… красивое, золотое… Солнце, тепло… хорошо.

– Какой сейчас месяц? – спрашивает Владимир.

– Да уже август… – отвечает Балабуха, незаметно вытирая набежавшую слезу. – Мы тут при тебе сидели, знаешь… как няньки…

– Сиделки, – поправляет Добраницкий, подбирая с пола погибшие порошки и осколки посуды.

– А еще она была, – произносит артиллерист глуховатым голосом.

Владимир поднимает веки и смотрит на него, не понимая.

– Кто она?

– Ну… Антуанетта. Очень переживала за тебя… просила как следует за тобой следить…

Владимир ничего не отвечает. Добраницкий тем временем ухитряется пораниться об острый осколок стекла, с воплем роняет все, что успел собрать, трясет рукой в воздухе и наконец, как маленький ребенок, сует порезанный палец в рот. Балабуха делает страшные глаза.

– Август, – негромко говорит Владимир, – брось тут возиться… Принеси мне лучше, знаешь… льда и полотенце… Что-то мне не очень хорошо.

– Ага! – кивает Август и бросается к двери. – Я мигом!

Когда он ушел, Владимир сказал гиганту:

– Знаешь что, Антон Григорьич, притвори-ка как следует дверь… Есть серьезный разговор.

«Его превосходительству

военному министру графу Чернышёву

от особого агента Сотникова.

Совершенно секретно.

Донесение.

Имею честь доложить вашему превосходительству, что известный вам господин Г. недавно поставил под угрозу всю операцию, порученную мне вашим превосходительством. По чистой случайности ему удалось обнаружить в камине тайник, заготовленный почившим в бозе господином Жаровкиным, после чего он с непростительным легкомыслием дал неизвестному лицу подстрелить себя. В результате бумаги Жаровкина, в которых вашему преданному агенту была такая нужда, оказались утрачены, а сам господин Г. лежит при смерти, и доктора не надеются на его выздоровление. Скажу вашему превосходительству со всей откровенностию, я не знаю, долго ли еще я смогу работать в таких условиях, когда господа Г. и Б. то и дело перебегают мне дорогу и своими дурацкими действиями беспрестанно сводят на нет все мои возможности».

Резолюция военного министра на донесении агента Сотникова (начертано собственноручно):

«Имею честь доложить вам, милостивый государь, что вы есть совершеннейший осел. С самого начала операции все успехи принадлежат непутевым господам Г. и Б., но никак не вам. То они по чистой случайности выходят на верный след, то – по чистой опять-таки случайности – находят тайник с бумагами. Заявляю вам, что я не намерен долее терпеть ваше разгильдяйство. Если дело будет продолжаться так и дальше, можете по приезде на родину подавать прошение об отставке.

Засим остаюсь, милостивый государь,

благосклонный к вам

граф Чернышёв».

Глава 22

Тихим августовским вечером Добраницкий возвращался в российское посольство из очередного увеселительного заведения. Постукивая тросточкой по камням мостовой, он как раз собирался перейти улицу, когда мимо промчалась тяжелая карета, чуть не раздавив его. Август едва успел отскочить обратно на тротуар.

– Вот мерзавцы! – крикнул он, оправившись от испуга и грозя уехавшей карете тросточкой. – Тоже мне, лихачи венские! Ездят, как… в Москве какой-нибудь!

Сильно рассерженный, он продолжил свой путь. На углу к нему подошел любезный франт в белых лайковых перчатках.

– Простите, сударь… Не подскажете, который чае?

– Сейчас, – сказал Август и взялся за цепочку от часов. В следующее мгновение кто-то схватил его сзади за руки, не давая пошевельнуться, а франт извлек из кармана остро наточенный нож.

– Караул, убивают! – заверещал бедный Август и, изловчившись, что есть силы приложил лбом в лицо франта с ножом. Тут сзади подскочил третий ночной гуляка. Это был верзила огромного роста, и кулаки у него, судя по всему, оказались тяжеленные. От его удара тот, кто держал Августа за руки, охнул, стукнулся головой о стену и упал навзничь. Франт, видя, какой оборот приняло дело, бросил нож и кинулся бежать не разбирая дороги.

– Сволочи! – кипятился Август. – Мазурики! Спасибо вам, любезный господин, что вы… Ой, Антон Григорьич?

– Ну, я, – хмуро ответил гигант. – Ты что, много выиграл сегодня? Почему они на тебя набросились?

– Понятия не имею, – признался Август. – Кроме часов, у меня ничего при себе не было.

– Ладно, там разберемся, – буркнул Балабуха. – Эй ты, вставай! – И он носком ботинка пошевелил неподвижно лежащее тело второго убийцы.

– Заснул он, что ли? – пробурчал гигант, когда распростертый на мостовой человек не пожелал встать даже после хорошего пинка. Август подошел поближе и вгляделся в лицо лежащего.

– Ой, – сказал он, после чего встал на колени и взял руку неизвестного. – Пульса нет! – Он приложил ухо к его груди. – Сердце не бьется. Похоже, вы его, Антон Григорьич, до смерти уходили.

– Да я его только разок и стукнул! – рассердился Балабуха. – Что за хлипкий пошел народ, в самом деле!

– Ну да, – подтвердил Август, изучив струйку крови на виске пострадавшего, – а он головкой о стену и тю-тю.

– Так он что, умер? – поразился Балабуха.

– Начисто, – подтвердил Август, после чего быстро поднял свою трость с мостовой и вскочил на ноги. – Знаешь что, Антон Григорьич, лучше нам быстренько отсюда сматываться. Венская полиция убийств не жалует, а ты все-таки при посольстве числишься, тебе в такую историю влипнуть и вовсе не след.

– Да, в самом деле, лучше нам в посольство прямиком вернуться, – подтвердил Балабуха и взял Добраницкого за ворот.

– Да вы что, Антон Григорьич? – поразился тот. – Зачем…. Ой!

Но гигант, не слушая его возражений, поволок его за собой.

– Вот придем сейчас к Владимиру, – задушевно посулил он, приподняв Августа в воздух, чтобы тот не угодил ботинками в лужу, – ты ему все и расскажешь.

– Я – расскажу? – прохрипел Август, болтая ногами в полуметре над мостовой. – О чем?

– Об этом гусе гусарском с двумя пальцами, с которым ты час назад так задушевно общался, – угрожающе сказал Балабуха. – И обо всем остальном тоже.

– Послушайте, Антон Григорьич, – захрипел Добраницкий, барахтаясь в воздухе, – клянусь, я все расскажу! Но это не то, что вы думаете!

– Я – расскажу? – прохрипел Август, болтая ногами в полуметре над мостовой. – О чем?

– Об этом гусе гусарском с двумя пальцами, с которым ты час назад так задушевно общался, – угрожающе сказал Балабуха. – И обо всем остальном тоже.

– Послушайте, Антон Григорьич, – захрипел Добраницкий, барахтаясь в воздухе, – клянусь, я все расскажу! Но это не то, что вы думаете!

– Что я думаю, тебя не касается, – коротко ответил Балабуха и, поудобнее прихватив его за ворот, потащил далее.

Владимир, подперев щеку кулаком, сидел в своей комнате и читал стихотворения Жуковского. Доктор уже разрешил молодому человеку вставать с постели, но постановил, чтобы тот пока никуда не выходил без провожатых. Впрочем, покамест Владимир не собирался покидать свою комнату. Как раз напротив, он ждал гостей, а чтобы вместо гостей к нему не заглянул кто-либо посторонний (вроде того, кто не поленился нашпиговать его свинцом), офицер на всякий случай держал на столе под рукой два заряженных пистолета.

Дверь широко распахнулась, Владимир поднял глаза от книжки, и Добраницкий, брошенный могучей дланью артиллериста, пролетев до середины комнаты, рухнул на пол.

– Привел, – ласково сказал Балабуха. После чего закрыл дверь и запер ее на ключ и два засова. Август, приподняв голову, с ужасом наблюдал за этими приготовлениями.

– Вставай, – велел артиллерист.

Глядя на него исподлобья, Добраницкий поднялся на ноги.

– Садись. – Балабуха с грохотом подвинул к нему стул. Август боком опустился на сиденье. Его щегольской костюм был весь в пыли.

– Между прочим, – сказал он сердито, – я потомственный шляхтич и протестую против такого обхождения. Я ведь могу и на дуэль за него вызвать.

Проигнорировав его слова, Владимир спросил у Балабухи:

– Ну, что?

Тот прочистил горло и обстоятельно доложил о том, как он следил за Добраницким в этот день (как, впрочем, и в четыре предыдущих) и чем именно завершилась его слежка.

– Ладно, – сказал Владимир. – Теперь ты, Август.

Добраницкий насупился.

– Что я должен рассказывать?

– Все, – спокойно произнес Владимир, хотя жилка на его виске нервно подрагивала. – С самого начала.

Август помялся и начал говорить.

Некоторое время тому назад он находился в игорном доме, где спустил все деньги. Он как раз подумывал, без особой охоты, как ему поступить – заложить часы, оставшиеся от матушки, или попросить в долг у друзей, – когда кто-то неожиданно положил ему на плечо руку. Август поглядел на нее и увидел, что на ней не хватает трех пальцев. Затрепетав, он вскочил с места, но Иоганн Ферзен, неведомо как оказавшийся рядом с ним, принудил его сесть на место.

– Так его действительно зовут Ферзен? – поморщился Владимир. – Ладно, это не столь важно. Что именно он тебе сказал?

От офицеров не укрылось, что Добраницкий замялся и, прежде чем ответить, покосился на здоровенные лапищи Балабухи.

– Если ты скажешь нам всю правду, он тебя не тронет, – пообещал Гиацинтов. – Ферзен тебе что-то предложил? Что именно?

– Он предложил мне деньги, – ответил Август. – Правда, не сразу. Сначала он сказал, что ему известно, что я поляк, и что он горячо сочувствует польскому стремлению освободиться от российского узурпатора.

…Пристально глядя в лицо своему собеседнику, Ферзен предположил, что, как истинный польский патриот, тот не может быть на одной стороне с русскими.

– Ведь вы согласны, милостивый государь, что император Николай – тиран и мерзавец?

– Конечно, мерзавец, – охотно согласился Добраницкий. – Вообще все правители – мерзавцы, потому что у них работа такая. Честный человек на ней не удержится, это факт.

И он с любопытством стал ждать ответа.

– Не могу сказать, что я разделяю ваше мнение относительно всех правителей, – заметил Ферзен. – Однако я рад, что мы пришли к согласию относительно императора Николая.

– Перейдем теперь к австрийскому императору Фердинанду? – жизнерадостно предложил Август и взял с подноса подошедшего лакея бокал шампанского.

Добраницкий вовсе не был глуп. Как известно читателю, он уже давно догадался, что Гиацинтов и Балабуха явились в Вену не просто так, а с каким-то заданием. Однако Август вовсе не забывал, что друзья его выручили, что они взяли его с собой и не дали ему пропасть в один из самых тяжелых моментов его жизни. Какие бы претензии у него ни были к Николаю Павловичу как правителю, он вовсе не собирался переносить их на Владимира и Антона, которые чисто по-человечески были ему симпатичны.

Почему-то Ферзен предпочел уклониться от обсуждения персоны австрийского императора и повел речь напрямик. Не согласится ли Август помочь своим соотечественникам и докладывать о том, что предпринимают его друзья? Ведь на то, чтобы играть, нужны большие деньги, а у Ферзена имеются некоторые возможности для того, чтобы обеспечить Августу приличную жизнь.

– Я всегда готов помочь своим соотечественникам, – объявил Добраницкий не моргнув глазом, – но мне нужен задаток в подтверждение, так сказать, серьезности ваших намерений.

– За задатком дело не станет, – твердо ответил Ферзен. – Двадцать золотых, и по рукам. Согласны?

Август вытаращил глаза.

– Двадцать золотых? Черт возьми! И вы требуете от меня, чтобы за столь жалкую сумму я предал своих друзей? Это даже как-то обидно, я не могу… продавать их задешево, в конце концов!

– Хорошо, тридцать золотых, – буркнул его собеседник. – Это только задаток, понимаете? Позже вы получите больше.

– Но я же не только друзей продаю, но и империю, – обидчиво ответил Август, допив шампанское. – За такие вещи полагается военно-полевой суд. Я рискую, в конце концов!

– Вы издеваетесь, милостивый государь? – вспыхнул гусар.

– Какие уж тут издевки – ведь мне грозит смертная казнь! – возмутился Август. – И потом, речь идет о целой империи, а не о каком-нибудь… Монако!

– Некоторые предпочитают Монако, – заметил Ферзен с тонкой улыбкой.

– Это как играть – по маленькой или по-крупному, дело вкуса, – уперся Добраницкий. – Воля ваша, но в крупной игре и ставки большие. Я не могу продавать страну, лежащую от Тихого океана до Черного моря, за тридцать золотых, это исключено.

Ферзен позеленел. Судя по всему, изначально он представлял роль змея-искусителя значительно проще, и не его вина, что он напоролся на столь опытного противника, отлично осведомленного об истинной цене оказываемых им услуг.

– Милостивый государь, – сухо молвил гусар, – позвольте заметить, что вы продаете сущую Азию!

– Громадная территория, – соловьем разливался Август, сладко щуря глаза, – множество губерний… Польша, Финляндия, Сибирь, а какие города! Петербург, Варшава, Киев, Москва… а Тифлис, а Эривань, а Гельсингфорс? И это не считая прочих, которые я не успел назвать! Бесчисленное народонаселение…

– И почти все – рабы, – язвительно напомнил Ферзен.

– В Америке тоже рабство, и ничего, живут, – хмыкнул Добраницкий, завладевая очередным бокалом шампанского. – И вообще, если Российская империя настолько плоха, зачем она вам тогда понадобилась?

Гусар стих и посмотрел на него с отчетливой злобой.

– Мы сочувствуем, – наконец промолвил он, – народам, которые желают освободиться от российского ига.

Август хотел было сказать: «Так подайте пример и освободите польскую часть Австрии», но покосился на лицо Ферзена, которое ходило ходуном, и понял, что подобное замечание окончательно настроит собеседника против него.

– Пятьсот золотых задатка, – объявил Добраницкий, решившись пойти ва-банк. – И то исключительно потому, что я сегодня в хорошем расположении духа. Одна Варшава стоит куда дороже, да что там Варшава – самая последняя улица в Варшаве!

– Я вижу, что сегодня вы малость не в своем уме, – холодно промолвил гусар, поднимаясь с места. – Прощайте, сударь, я вижу ясно, что нам с вами не по пути.

– Четыреста пятьдесят! – воскликнул Август, удерживая его. – Черт с вами, четыреста… Но дешевле мне совесть не велит продавать такую страну! И друзей в придачу, кстати!

Однако гусар был на редкость неуступчив, и после яростного торга Добраницкий продал-таки Российскую империю вместе с Сибирью, Гельсингфорсом и государем императором за сто десять золотых задатку и далее – за прочие суммы, сообразно ценности информации, которую он сумеет раздобыть.

– Как ты мог? – возмутился Балабуха, слушая сбивчивый рассказ Августа о том, как бойко шла торговля великой державой. – Какие-то жалкие сто десять монет, тьфу!

– Так он больше не дал! – оправдывался Август. – Я бы взял больше, но… он не предложил!

Владимир не смог сдержать улыбки.

– Одним словом, он велел тебе следить за нами и обо всем докладывать ему? Так, что ли?

Август вздохнул.

– Нет. Я встретил Ферзена тогда, когда ты лежал раненый, и никаких действий, само собой, предпринимать не мог. Сначала он потребовал, чтобы я рассказал все, что мне уже известно.