– Нет. Я встретил Ферзена тогда, когда ты лежал раненый, и никаких действий, само собой, предпринимать не мог. Сначала он потребовал, чтобы я рассказал все, что мне уже известно.
– И? – неприязненно спросил Балабуха. Его руки сами собой сжались в кулаки, и Добраницкий, заметив это, слегка отодвинулся.
– Я рассказал ему то, что знал, – сердито ответил Август. – Только вот по его вопросам я понял, что он меня проверяет. Ему уже было все известно, понимаете? Все, кроме слова под ковром.
– А одежду Жаровкина они похитили? – быстро спросил Владимир. – Все-таки столь важная улика…
– Нет, – покачал головой Добраницкий, – Ферзен был очень удивлен. То есть он пытался сделать вид, что все в порядке вещей, но я заметил, что он встревожился. Еще больше он встревожился, когда узнал, что слово исчезло.
– То есть как? – вырвалось у Балабухи.
– Так. Кто-то его затер, начисто. И еще, – Добраницкий помедлил, – оказывается, при том доме были свирепые собаки, которых кормил приходящий слуга. Мы их не видели, потому что их усыпил кто-то, кто был до нас.
– Он не мог быть до нас, – вмешался Владимир, – если мы нашли слово под ковром и оно было еще нестертое. Получается, что он был после нас… Но тогда…
Он умолк и покачал головой.
– Что еще ты о нас рассказал? – мрачно спросил Балабуха.
– Ничего, – твердо ответил Август. – То есть я им говорил всякую чепуху, которая не имела никакого значения.
– Сейчас ты, конечно, скажешь, что хотел втереться в доверие к нашим врагам, чтобы они считали тебя своим и чтобы ты мог нас предупредить, если они что-то затеют против нас, – с иронией предположил Гиацинтов.
Август с вызовом посмотрел на него.
– Я действительно собирался вас предупредить, – сказал он. – Просто я не знал, с чего начать, чтобы не восстановить вас против себя. Кроме того, Ферзен недвусмысленно пригрозил, что убьет меня, если я проболтаюсь.
– Ну уж и убьет… – протянул гигант.
– Ты же сам видел, как на меня сегодня напали, – заметил Август. – Вероятно, эти люди поняли, что я вожу их за нос, и им это не понравилось. И, кстати, я вспомнил, где прежде видел того франта в белых перчатках, который сегодня угрожал мне ножом. Это один из приятелей Ферзена.
Балабуха и Гиацинтов переглянулись.
– Ты сказал: «они». А кроме Ферзена, кого из них ты знаешь? – спросил Владимир.
Добраницкий немного подумал.
– В основном я общался с Ферзеном, но однажды услышал, как он разговаривал по-английски с кем-то еще. Лица этого человека я не видел – мне не настолько доверяли, чтобы знакомить меня со всеми подряд.
– Так, – протянул Гиацинтов. – А о чем они говорили?
Август пожал плечами.
– Я по-английски говорю не очень хорошо, понял только, что они обсуждают какого-то обманщика. Незнакомец несколько раз повторил это слово – pretender.
Владимир нахмурился.
– Еще один вопрос. С ними были женщины?
– Были, – с готовностью подтвердил Август. – Как минимум одна.
Карандаш в руках Владимира с хрустом сломался.
– А точнее? – спросил он, стараясь унять бешено бьющееся сердце.
– Я ее в глаза не видел, – ответил Август, с удивлением глядя на него. – Я только знаю, что она пользуется розовыми духами, и дорогущими. Ферзен мне как-то назначил встречу в одной гостинице, и когда я пришел, в комнате пахло этими духами. Я сразу же понял, что до меня он принимал какую-то женщину… А что?
– Ничего, – быстро ответил Владимир. Странным образом он сразу же успокоился: любимыми духами Антуанетты были жасминовые, а вовсе не розовые. – Скажи мне вот что: Ферзен с самого начала завел речь о твоих соотечественниках. Какова же цель Ферзена и его сообщников? Они хотят снова поднять восстание в Польше, или это была просто фигура речи, чтобы перетянуть тебя на их сторону?
Однако Добраницкий решительно покачал головой.
– Я не видел рядом с Ферзеном никаких соотечественников. Пару раз я видел человека, который говорил по-немецки, он не слишком стеснялся и обозвал Ферзена болваном. Кажется, это Ферзен… – Август поморщился, – это Ферзен убил Жаровкина… И тот человек был на него зол за то, что он не сжег улики, а утопил их в озере… Ферзен оправдывался и говорил, что нужно было исключительное везение, чтобы выудить из озера тот самый камень.
«Сейчас, – подумал Балабуха, – Владимир спросит у него о графине Рихтер. Ведь убийство произошло в ее доме, а она как раз польского происхождения. Получается, она все-таки с ними заодно? Получается, эти люди все-таки готовят в Польше мятеж?»
Однако, к его удивлению, Владимир не стал расспрашивать о графине, а лишь поинтересовался, что Августу известно о шпионе, который действует в посольстве. Впрочем, по словам Добраницкого, об этом ему почти ничего не было известно.
– По-моему, – добавил Август, – они очень дорожат этим человеком… И, конечно, они бы ни за что не стали обсуждать его при мне.
Гиацинтов нахмурился. Балабуха поглядел в угол и, заметив там крошечного паука, висевшего на тонкой ниточке, весь аж передернулся от отвращения.
– Вот что, – сказал наконец Владимир. – Похоже, Август, что ты прав и что эти люди и впрямь решили от тебя отделаться. Поэтому ты пока посидишь в посольстве. Наружу выходить не будешь, это слишком опасно. Поживешь с Антоном в одной комнате – на всякий случай. В посольстве ведь не все к нам благосклонны… И будь осторожен, хорошо?
Август кивнул и поднялся с места.
– Я буду очень осторожен, клянусь! Буду охранять себя денно и нощно…
– Отличная мысль… Антон, проводи его, предупреди Ваську, чтобы тот его не выпускал, и вернись сюда. Надо нам условиться, что мы будем говорить, если полиция пронюхает, что это ты ненароком… зашиб того человека сегодня.
Через несколько минут Балабуха вернулся.
– Я оставил при нем Ваську, как ты и велел… Васька человек надежный, глаз с него не спустит. А вообще, конечно, обидно… Казался человеком, а продал…
Он насупился и отвернулся.
– Если сегодня Августа действительно пытались убить, – вслух размышлял Владимир, – это отучит его от желания общаться с Ферзеном. Беда в том, что мы ни в чем не можем быть уверены.
– Но он же сказал, что на него напал человек Ферзена!
– Это нам только с его слов известно, – отмахнулся Гиацинтов. – А на самом деле, может, его просто хотели ограбить посторонние, а теперь он пытается нас одурачить. Мало он, что ли, раньше придумывал небылиц? Дядя-епископ, старший брат – граф, скальп, который с него чуть не сняли в Америке, в которой он будто бы побывал, канделябры, которыми его якобы ни за что ни про что потчевали…
– И что же ты предлагаешь?
Вместо ответа Владимир сунул руку в карман и достал из него пакетик с каким-то коричневым порошком.
– Помнишь, что это такое?
Балабуха нахмурился.
– Это то, что нам когда-то показывал Дитерихс, аптекарь при Особой службе? Чтобы спать мертвым сном, что ли?
– Вот именно, – подтвердил Гиацинтов, вручая ему пакетик. – Чтобы Август не путался у нас под ногами, подсыпай потихоньку ему этот порошок в пищу. В чай не стоит, иначе чай будет горький.
Балабуха вздохнул, взял пакетик и сунул его в карман.
– Ладно, – сказал он. – Можешь на меня положиться. Обещаю, Август более не доставит нам хлопот.
Глава 23
Выводы Гиацинтова и выводы из этих выводов. – Кабинетные бумаги и каламбуры по поводу оных. – Бессовестная Антуанетта и ее размышления. – О том, что хранилось в подсвечнике.Это был обыкновенный листок бумаги, чистый с обеих сторон. Владимир вытянул его из стопки и разложил перед собой на столе. Помедлив, он обмакнул в чернильницу тонко очиненное гусиное перо и написал:
Вена, 1841 год.
Подумав, Владимир приписал снизу:
Иоганн Ферзен – австриец
Некто – англичанин
Некто – говорящий по-немецки
Графиня Рихтер, урожденная Бельская – полька
Их человек в посольстве (неизвестен)
Обманщик (неизвестен; возможно, тот же, что и предыдущее лицо?)
Нахмурив лоб, молодой человек изучил получившийся список, после чего справа добавил:
Австрия. Англия. Польша.
И замер над листом бумаги. Перо, устав ждать, уронило жирную каплю.
Наконец Владимир крупно вывел внизу листа:
ЗАГОВОР
Ему вспомнились строки из донесения агента Жаровкина:
«…но благодаря случаю открыл я, что наш друг, хоть и фигура сама по себе довольно значительная, не ограничивается деятельностью, о которой нам стало известно. Однако то, что мне удалось узнать, нуждается в подтверждении, иначе даже ваше превосходительство, известный своей благосклонностью и великодушием, откажется мне верить…»
Владимир откинулся на спинку стула и протер пальцами веки. Сомнений больше не оставалось: речь шла о каком-то масштабном заговоре – настолько масштабном, что Жаровкин сам не до конца поверил (вернее, опасался, что в Петербурге не поверят) следу, на который он вышел. А замысел Ферзена и компании и впрямь был чрезвычайно широк, если господа, к нему причастные, послали наемного убийцу остановить русских агентов, едва те пересекли границу. Позже они же организовали нападение «разбойников»… подкупили Добраницкого… возможно, не поленились даже – классический метод – подослать женщину, чтобы… И неважно, что Август говорил о розовых духах – ведь сам Владимир видел, как Ферзен давал Антуанетте деньги. Август мог просто не знать, что она тоже в деле… или же, напротив, знал и предпочел умолчать об этом.
«Вздор, – одернул себя молодой человек. – Важна не Антуанетта… то есть она важна, но куда важнее понять, что же кроется за происходящим. И кто такой этот непонятный обманщик?»
Итак, господа, в прекрасном городе Вене имеет место составляться какой-то опасный заговор против Российской империи. В него вовлечены разные лица, частью неустановленные, причем они не остановились перед тем, чтобы хладнокровно убить проникшего в их тайну особого агента Жаровкина.
Итак, следовало срочно действовать, но как? Направить депешу в Петербург? Да, но где гарантии, что она не попадет в поле зрения невидимого предателя? Нет уж! Прежде всего надо вычислить предателя и обезвредить его. Раз и навсегда.
Да, но как это сделать?
И тут в голове Гиацинтова начал складываться план – до того простой и безотказный, что молодой человек тихо засмеялся и от удовольствия потер руки. Да-с, господа! Заговоры на то и даны, чтобы верные слуги империи их раскрывали. А в том, что этот заговор он раскроет, Владимир более не сомневался.
* * *Театр был полон. Пела Северини – тоненькая, юная, воздушная, черноволосая, совсем непохожая на пышнотелых прим тогдашней оперы. Голос ее потрясал сердца. Говорили, что она поет даже лучше признанных звезд, Джудитты Паста и Джудитты Гризи… Слава ее была огромна. Никто не сомневался в том, что вскоре композиторы будут писать партии в расчете на нее и только на нее, и никто не предвидел, что однажды ревнивый возлюбленный подарит ей фиалки – и это едва не станет концом ее карьеры. От запаха фиалок смыкаются связки, голос можно потерять… Но коварному глупцу было все равно, что Северини потеряет голос, который составлял смысл ее существования; в своей ограниченности он лишь хотел, чтобы эта поразительная, ослепительно талантливая женщина принадлежала только ему одному. Она поздно поймет его замысел, ей придется долго лечиться, восстанавливать голос… И в конце концов ее жизнь сложится не совсем так, как она мечтала, – но в настоящем еще можно верить, что будущего нет, что нет ни старости, ни смерти – финальной точки любого будущего. И она пела, вкладывая всю свою душу – и этот шаблонный, затертый до дыр оборот как нельзя лучше передавал происходящее на сцене.
Наконец Северини умолкла. Она казалась сама сконфуженной и потрясенной своим великолепным голосом… Мгновение в зале стояла тишина. И внезапно она взорвалась неистовыми аплодисментами.
– Право же, малышка поет весьма недурственно… – покровительственно изрек господин Розен, в чьей ложе сидел Гиацинтов. Господин Розен во многом был точной копией своей жены – кругленький, розовый, с блестящими глазками. – Только вот жаль, она немного худощава…
«Пошляк!» – в бешенстве подумал Владимир, но пересилил себя и мило улыбнулся, не переставая аплодировать.
В соседних ложах оживленно переговаривались.
– А Северини сегодня была в голосе…
– Да, хороша…
– Хотя современные оперы мне не нравятся. Очень жаль, что Россини больше ничего не пишет…
– Да, после «Вильгельма Телля» он ничего не сочинял. С тех пор уже лет десять прошло…
– Когда я был в Париже, то спросил его, когда он порадует нас своим новым произведением. Представляете, он ответил, что все его произведения уже написаны.
– Ах, не говорите, эти музыканты так капризны… Прежде они считали за честь петь в моем салоне. Теперь – подумайте только – их приходится уговаривать!
– У Россини есть вполне достойная смена. Беллини, к сожалению, скончался, но имеется же Доницетти…
– А мне, господа, жаль, что больше нет нашего Моцарта! Вся музыка отдана на откуп этим итальянцам… Но ведь они совершенно, абсолютно несерьезны!
В ложе напротив Антуанетта громко хлопала, поднявшись с места. Она улыбнулась Гиацинтову, но он сделал вид, что не заметил ее.
Наступил антракт. Владимир остался на месте. Розены вышли побеседовать со своими знакомыми. Кто-то легонько постучался в дверь.
– Войдите! – крикнул Владимир, не оборачиваясь.
Легкий аромат пудры и жасмина, шуршание платья.
– Вы меня не ждали, господин атташе?
Антуанетта стояла позади него, с улыбкой полураскрыв веер. Владимир мрачно взглянул на нее. От ее улыбки, такой доверчивой, такой сияющей, у него сжалось сердце. Он был готов возненавидеть ее за это невыносимое притворство.
– Вы больше не заходите навестить нас с тетушкой… – продолжала Антуанетта, потупившись. – Почему? Мы вам наскучили?
– Дела, – сказал Гиацинтов равнодушно. – Да и, кроме того, у меня есть более важные занятия, чем ходить в гости.
Антуанетта молча смотрела на него. Ее незабудковые глаза потемнели от обиды. «Неужели он опять будет мне мешать? Так все удачно сложилось, когда его ранили!» Вслух, однако, она сказала:
– А мы всегда были вам так рады…
Владимир пожал плечами.
– Боюсь, если я стану навещать вас слишком часто, по Вене пойдут толки…
Эта фраза, внешне незначительная, на самом деле говорила: пойдут толки, что я не прочь на вас жениться, а я вовсе не собираюсь связывать себя какими бы то ни было обязательствами. По всем правилам Антуанетте следовало обидеться и сказать какую-нибудь колкость, но она оказалась настолько непонятливой, что пропустила намек мимо ушей.
– А тетушка Евлалия так хотела вас видеть! Представьте себе, она говорила, что вы напоминаете ей ее жениха… Правда, сейчас ему было бы шестьдесят лет, не меньше!
– Не сомневаюсь в этом, – сухо промолвил Владимир, которому не без основания показалось, что собеседница хотела его поддеть. – Я очень занят в посольстве, и бумага, которую я нашел… – Он осекся.
– Что за бумага? – невинно осведомилась Антуанетта, глядя на него своими прекрасными незабудковыми глазами.
– А, пустяки, – отмахнулся молодой человек. – Один мой друг оставил для меня послание… И я его нашел. Как только я его расшифрую… – Он кашлянул и напустил на себя важный вид. – Впрочем, вас это не касается. Да и вряд ли вы вообще понимаете, о чем я говорю…
– О, я-то все понимаю, – безмятежно ответила Антуанетта. – По-моему, вы говорите глупости!
– Я? – оскорбился Владимир.
– Вы даже не подозреваете, до чего вы смешной. Ну и оставайтесь со своими бумагами… Надеюсь, с ними вам будет весело… в вашем кабинете!
Чтобы понять, почему Владимир прямо-таки прикипел к месту после этой реплики красавицы, следует иметь в виду, что кабинетом со времен Мольера нередко именовали туалет.
Все мысли разом смешались в его голове, а дерзкая Антуанетта, с треском сложив веер и хохоча про себя, удалилась.
«Да нет, – оправившись, сказал себе Владимир, – она не могла иметь в виду это! Она слишком хорошо воспитана, чтобы подпускать подобные намеки! И это фамильное сходство… Я только теперь понял, как она похожа на тетку, и глаза у нее блестят точно так же… Но почему мне показалось, что она надо мной смеется? Или она в грош меня не ставит? И кем ей приходится этот Ферзен, почему он давал ей деньги? Ах, если бы знать наверняка! Может быть, я совершенно заблуждаюсь на ее счет?»
Читателю уже известно, что Владимир Сергеевич действительно заблуждался, да еще как! Однако, если бы Гиацинтов проследовал за своевольной красавицей, он бы окончательно убедился в том, что она втянута в игру и действует против него, ибо в фойе Антуанетту догнал толстолицый Сандерсон.
– О чем вы говорили? – негромко спросил он у девушки. – Я видел вас, мне показалось, вы были взволнованы…
Антуанетта обернулась к нему и очаровательно улыбнулась. «Ну что же, Владимир Сергеевич! Раз вы хотели, чтобы я довела до всеобщего сведения то, что вы будто бы нашли нечто важное… Ради бога!»
– Он говорил, что нашел какое-то послание, – шепотом сообщила она англичанину, напустив на себя заговорщицкий вид. – Зашифрованное… И что он будет над ним работать…
«Неужели Сандерсон купится на это? Да нет, быть такого не может! Он же профессионал, шпионских дел мастер… напрямую участвовал в провале младшего Наполеона, который выступил год назад в Булони[13]…»
– Вот как? – медленно сказал Сандерсон. – Плохо… Очень плохо… Придется мне предупредить кого следует.
– Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших планах, – прощебетала бессовестная Антуанетта и сделала ему глазки.
Сандерсон галантно заверил ее, что все в порядке и она может ни о чем не волноваться. Тем не менее он немедленно написал неизвестному лицу короткую записку, которую отослал со слугой.
Антуанетта вернулась в зал. Антракт кончился. Вновь пела Северини, но теперь уже ее голос не вносил в душу Владимира умиротворения, которое он так искал. Он почти вздохнул с облегчением, когда пришла пора покидать театр.
На площади его ждала карета, которой управлял хмурый Степан. Гиацинтов сел в нее и велел везти себя в посольство.
* * *Войдя в свою комнату, он зажег свечу и огляделся. Все вещи были на своих местах – и в то же время каждая была чуть-чуть сдвинута. Улыбнувшись про себя, Владимир запер дверь, снял плащ и шляпу, тщательно оправил манжеты, подошел к комоду, на котором стоял большой красивый подсвечник, и вынул из гнезда крайний огарок. Под ним обнаружилась аккуратно сложенная крохотная бумажка.