В магазине в глаза Димитрию бросилась реклама сигарет «Мемфис». Египетская табачная магия, подумал он мрачно.
На таблоиде «Газеты Де Бульвар» значилось: «Японцы похитили заднюю ногу Минотавра!»
Ну вот, сказал себе Димитрий. Началось.
Вернувшись домой, он оставил продукты на попечение Лиры, а сам пошел в свою комнату, взял с полки недавно приобретенный сборник футуристических рассказов, открыл оглавление и принялся выписывать первые буквы мудреных названий.
вотобжтлмкбпжнг
Не слишком-то обнадеживающе.
А что, если смысл спрятан глубже? Вторые буквы?..
обедеиоиаааоиоо
Третьи?
твмигллтдмзшвчс
На третьих он решил остановиться, тем более что зашифрованное сообщение уже проступало.
— Вот. Обед. ТВ. Миг, — прошептал Димитрий.
Что бы это значило?
Случайно ли все буквы, кроме первых четырех, — согласные в первом и третьем рядах и гласные во втором? Наверное, это сделано для того, чтобы я обратил внимание именно на первые четыре. Но в чем тогда смысл сообщения?
Телевидение… Жест Бутана Гранатова? Обед — действительно, сейчас будет обед. И еще будет какой-то миг, когда все встанет на свои места. Вот.
Может быть, так?
За обедом ему представилось, что обжаренный в сухарях минтай олицетворяет стихию воды, в то время как кетчуп соответствовал стихии огня, макароны — стихии земли, а на долю майонеза с хреном оставался воздух. К сожалению, он по-прежнему не понимал, что бы все это могло значить.
— Вы не удивляйтесь, молодой человек, — сказал старичок, — я же почему схватил ваши деньги… Мне показалось, что это Он…
— Он, — скептически повторил Димитрий. — И все-таки — с чего бы вам понадобились мои пять центов?
— Я состою в Тайной Гильдии Нумизматов, — объяснил старичок. — Мы ищем… м-м… Цельный Грош…
— Цельный Грош, — кивнул Димитрий.
— На деле это, конечно, не грош, к польской валюте он не имеет никакого отношения, — мило засмеялся старичок, — особенно… м-м… после инфляции. Это древнеримская монета, изготовленная пиктами по приказу Гая Цезаря Германика Калигулы. Кое-кто, правда, считает, что Грош держал в руках еще Иисус, помните, когда он говорил «кесарю — кесарево»? А потом этим Грошем вроде бы выплатили аванс Иуде, — старичок кивнул головой, словно удостоверяя сей исторический факт, — потом христианский монах подарил его Магомету, — снова кивок, — потом им обладали Жанна д’Арк, Наполеон Бонапарт, Лев Троцкий и Джавахарлал Неру… а теперь он бродит по свету в поисках нового хозяина. Но я придерживаюсь другого мнения, потому что на той монете должен быть профиль Тиберия Клавдия Нерона Цезаря, а реверс Цельного Гроша показывает нам лицо то ли Калигулы, то ли — есть и такая версия, — Марка Анния Аврелия Антонина, императора, м-м… философа. Видимо, это разные гроши, а народная молва соединила их в один. Тот, который побывал в руках Христа, — это какой-то другой грош, да… Только не пишите заявление в полицию, молодой человек, это все знание тайное, не для профанов — понимаете?
— Хорошо, — вздохнул Димитрий, — не буду.
Нет ничего атеистичнее «Макдоналдса», думал он, входя в помещение, пахнущее чем-то, что точно не являлось пищей. Нет ничего реальнее, проще, нормальнее, тотальнее «Макдоналдса».
Заказав гамбургер, он подсел за столик, уже оккупированный женщиной и тремя малолетними головорезами.
— Хэппи-Мил, Хэппи-Мил! — закричали дети.
— Я выгляжу смешно, да? — спросил Димитрий у женщины. — С этим Хэппи-Милом?..
— Но у вас ведь не настоящий Хэппи-Мил, — утвердительно сказала женщина. Димитрий вынул гамбургер изо рта и посмотрел на него.
— Вы думаете? — сказал он. — То есть все эти рекламы — полная чушь, они подсовывают туда…
— Конечно, в рекламах вам ничего не скажут. Особенно про проклятие лорда Гамбургера.
Димитрия одолело нехорошее предчувствие.
— Это новый диснеевский мультик, — сказал он.
— Это старая легенда, — поправила его женщина. — Для того чтобы снять с духа покровителя «Макдоналдса» лорда Гамбургера проклятие коммерческой жадности, раз в пять лет менеджеры компании закладывают в случайно выбранную котлету настоящий бриллиант. Вы думаете, зря это называется Хэппи-Мил — Счастливая Пища? Нет, тут заложен глубокий смысл…
— Мне никогда ничего не попадалось, — сказал Димитрий, стараясь через салфетки прощупать Гамбургер на предмет твердых тел.
— Мне тоже, — посетовала женщина. — Может, хоть им повезет?
Трое сорванцов со счастливыми улыбками швыряли друг в друга белые палочки картофеля фри.
— Я словно схожу с ума, — признался Димитрий. — Сделайте что-нибудь!
— Фи! — отозвался доктор Хуан Ордалия. — Вы, конечно, устали, мистер Йон, постоянно торчите в этих «Стамесках»… то есть «Отвертках»… вот как я в своем кабинете. Таких, как вы, миллионы, и у каждого своя мания. Вам нужно поехать куда-нибудь подальше от, знаете, шумных городов, от всего этого шизоидного безобразия…
Он тяжело опустился в кресло, схватился рукой за щеку и замер на минуту или две.
— Кажется, вы тоже устали, доктор, — сказал Димитрий. — Может быть, я могу чем-то…
— Да, я устал, — сказал Ордалия. — Я лечу всех, а кто вылечит меня? Кто успокоит меня, предложит отдохнуть, расслабиться?..
— Ваша жена, — предположил Димитрий.
— Только не моя жена, — возразил Ордалия моментально. — Она и так каждый вечер кричит: «Не трать время на ерунду!.. Все равно ничего не выйдет!..» Э-эх-х…
— А вы… вы что-то исследуете? — поинтересовался Димитрий.
— Я же все-таки врач, — сказал Ордалия. — Мое призвание — лечить рассудки. Поэтому я ищу символ абсолютного исцеления. Такой, знаете, знак, что если его показать, допустим, по телевизору, то всем сразу станет лучше. Непогрешимый символ…
— А разве он бывает? — усомнился Димитрий.
— Приходите ко мне домой, я покажу вам наброски, — пригласил Ордалия. — Иногда мне кажется, что я уже близок к решению, но… Однако я не унываю. Представляете, какую пользу цивилизации я принесу, если смогу этот символ найти?
Бухгалтера «Харрисовых отверток» на месте не было. Димитрий хотел было удалиться, но тут на экране телефона появилось лицо Эша Харриса.
— Я дал мистеру Чу отгул, пусть отоспится, — сказал Харрис, не давая Димитрию опомниться. — Прошу ко мне в кабинет, мистер Йон.
В кабинете Харрис усадил Димитрия в кресло и пододвинул к нему лист бумаги с нарисованным от руки изображением.
— Скажите мне, как по-вашему, что это?
— Это? Эмблема компании «Хьюлетт-Паккард», — ответил Димитрий. ~
Харрис молча буравил его взглядом. Димитрий почувствовал себя дураком, снова взглянул на листок и добавил:
— Две буквы. Латинского алфавита. «Эйч» и «пи».
— А вот так? — спросил Харрис, переворачивая листок на сто восемьдесят градусов.
— Тот же логотип. Только кверху… кверху ногами.
— Это буквы «ди» и «вай», — назидательно указал Харрис. — Они вам ничего не напоминают?
Димитрий задумался, потом завертел головой.
— Ваши инициалы, — снизошел Харрис. — Ладно, Бог с ними…
Он убрал листок в ящик стола и сказал:
— У меня все ящики на замке с двумя шифрами — цифровым и буквенным.
Димитрий промолчал.
— Пойдемте, — предложил Харрис, — я хочу вам кое-что показать…
Он нажал на ручку дырокола, и в стене отворилась потайная дверь.
— Сюда, пожалуйста.
— Это у вас хранилище документов? — спросил Димитрий.
— Да, да… Подождите меня, я сейчас.
Димитрий вошел в потайную комнату и осмотрелся. Никаких документов тут не было, проникавший сквозь круглое окно тусклый свет освещал только небольшой белый стол, в центре которого чернела большая кнопка. Наклонившись и заглянув под стол, Димитрий обнаружил два сиротливо торчащих оборванных провода. Выпрямившись, он нажал на кнопку и тотчас отдернул руку — в комнату вошел Харрис.
— Вы знаете, что вы — избранный? — спросил он. — Конечно, нет. Вы не пугайтесь, все очень просто. Мне стало известно, что именно вам надлежит учинить конец света. С помощью вот этой кнопки. Повторяю, все очень просто…
— А я уже нажал, — сказал Димитрий, холодея.
Не сговариваясь, они посмотрели в окно.
— Странно, — сказал Харрис. — Очень странно… Нажмите еще раз, пожалуйста.
— Может, не стоит? — спросил Димитрий, засовывая руки в карманы пиджака.
Молниеносным движением Харрис вытащил из кобуры под мышкой блестящий нейрольвер.
— Без фокусов, — пригрозил он.
— Так она же ни к чему не подсоединена… — робко возразил Димитрий. — Собственно, поэтому я и…
— Смелее, смелее!
Димитрий приблизился к столу и положил указательный палец на кнопку. Пластмассовая поверхность кнопки была шершавой и напоминала кнопки советских лифтов из Музея очевидной истории. Харрис мотнул дулом нейрольвера, Димитрий надавил на кнопку и посмотрел в окно.
— Смелее, смелее!
Димитрий приблизился к столу и положил указательный палец на кнопку. Пластмассовая поверхность кнопки была шершавой и напоминала кнопки советских лифтов из Музея очевидной истории. Харрис мотнул дулом нейрольвера, Димитрий надавил на кнопку и посмотрел в окно.
Ничего не произошло.
— Дайте мне! — закричал Харрис. Отбросив нейрольвер в угол, он подошел к столу и стукнул по кнопке кулаком.
— Не работает, — сказал он почти плача. — Не работает!
Чертова кнопка не работает!!!
Димитрий отступил к двери.
— Кто вас просил?.. — воскликнул Харрис, вытирая слезы и снова и снова ударяя по кнопке. — Раньше времени! Испортить такой прибор!.. Вы что, всегда нажимаете все, что попадается под руку?.. Ых-х-х!..
Улучив момент, Димитрий выскользнул из кабинета.
Той ночью ему снилось, будто он говорит с мудрецом в длинном халате, то ли Мерлином, то ли дзенским патриархом.
— Как мне расшифровать несправедливости мира? — спросил он у мудреца.
— Наше призвание — уподоблять и так постигать смысл жизни, — сказал мудрец. — Любое слово — ключ к тайне тайн, мой друг, но не по той причине, что слова имеют какую-то власть над сущностями, а потому, что слово это произнес именно ты.
Еще ему приснилась абсолютная, окончательная реальность. Димитрий стоял и любовался ее бесконечными калейдоскопическими переливами, изменчивой многомерностью, непостижимой, претерпевавшей бессчетное количество метаморфоз структурой. Так продолжалось до тех пор, пока он не понял что-то очень личное и очень важное.
Но открывшаяся ему истина была настолько самодостаточна, что в ней самой, собственно, не было никакой необходимости; поэтому Димитрий просто продолжал смотреть, изменяться и быть.
Алексей Калугин БОЛЬШЕ ХОРОШИХ НОВОСТЕЙ
Утром Семен Сергеевич Вакулин проснулся раньше обычного — нынче должны были принести свежий номер «Хороших новостей». На часах было без четверти семь, почтальон же еще ни разу не приходил раньше восьми. Семен Сергеевич еще пару минут полежал, глядя в потолок, затем тяжело вздохнул, откинул одеяло и, кряхтя, поднялся на ноги. Накинув на плечи старый, протершийся на локтях почти до дыр халат, Семен Сергеевич прошел на кухню, наполнил водой чайник и поставил его на плиту, после чего направился в ванную. Дверь в ванную Семен Сергеевич оставил открытой и воду пустил тоненькой струйкой, чтобы было слышно, если вдруг позвонят в дверь. Однако, пока он умывался, долгожданный звонок так и не прозвучал. Заваривая чай в стакане, Семен Сергеевич бросил в кипяток всего несколько крупинок заварки — чая в банке оставалось на донышке, а что за новости принесет сегодня почтальон, неизвестно. Бывали случаи, когда хороших новостей не хватало и на куда более необходимые вещи, нежели чай. Так что приходилось экономить. Разорвав пакетик из грубой оберточной бумаги, Семен Сергеевич высыпал в тарелку горсть серого порошка и залил его кипятком. Получившаяся овсяная каша как по виду, так и на вкус напоминала крахмальный клейстер, но на завтрак она вполне годилась. Тем более что и выбирать-то особенно было не из чего. Позавтракав, Семен Сергеевич вымыл тарелку, вернулся в комнату и включил старенький черно-белый телевизор. Собственно, рано утром смотреть по телевизору было нечего, но нужно же было как-то убить время до прихода почтальона. Оставив без внимания утреннюю зарядку, познавательный рассказ о том, как происходит деление амебы и фрагменты балета незабвенного Петра Ильича Чайковского, Семен Сергеевич остановил свой выбор на фильме «Подвиг разведчика» — наблюдать за бессмысленным мельканием черно-белых фигур на экране было все же интереснее, чем следить за мучительно медленным передвижением минутной стрелки по циферблату будильника.
Звонок в дверь оторвал Семена Сергеевича от телевизора в тот самый момент, когда начался эпизод, который больше всего ему нравился, — советский разведчик Федотов, находясь в фашистском тылу, только-только взялся за создание предприятия по скупке свиной щетины, которая в скором времени по его прикидкам должна была превратиться в золото. Забыв о щетине и о разведчике, который был уже близок к тому, чтобы совершить свой обозначенный в названии фильма подвиг, Семен Сергеевич схватил со стола приготовленные еще с вечера паспорт и пенсионное удостоверение и кинулся к двери.
— Добрый утро, — строго глянул на него из-под блестящего козырька голубой форменной фуражки почтальон.
— Здравствуйте, — почтительно улыбнулся Семен Сергеевич парнишке, которому было чуть больше двадцати.
Почтальон посмотрел на номер квартиры, словно сомневался, туда ли он зашел, после чего заглянул в книгу доставки.
— Семен Сергеевич Вакулин? — снова глянул он на хозяина квартиры.
— Да, — торопливо кивнул Семен Сергеевич и, не дожидаясь дополнительных вопросов, протянул паспорт и пенсионное удостоверение.
Процедура получения «Хороших новостей» была ему хорошо знакома — вот уже без малого пять лет, как Семен Сергеевич ушел на заслуженный отдых и стал получать специальную ежемесячную газету для пенсионеров. Да и парнишка, разносивший газеты не первый месяц, должен был уже запомнить Вакулина в лицо, но тем не менее каждый раз делал вид, что видит его впервые. Семен Сергеевич был на него не в обиде — понятное дело, работа ответственная, — но почему-то всякий раз, когда почтальон брал в руки его документы и начинал сличать их с теми данными, что значились в книге доставки, Семену Сергеевичу казалось, что на это раз он непременно найдет какое-нибудь несоответствие. Которого на самом-то деле быть не могло, поскольку «Хорошие новости» Семен Сергеевич получал на абсолютно законных основаниях.
Проверив документы, почтальон вернул их владельцу.
— Распишитесь, — приказным тоном произнес он, протянув Семену Сергеевичу раскрытую книгу доставки, в которой галочкой было отмечено место, где пенсионер должен был поставить подпись.
Взглянув на неразборчивую закорючку, нацарапанную Семеном Сергеевичем, почтальон неодобрительно качнул головой, но все же открыл сумку и вручил гражданину Бакулину причитавшуюся ему газету. Коротко козырнув на прощание — не из вежливости, а исключительно по долгу службы, — почтальон побежал вниз по лестнице.
Тщетно стараясь унять дрожь от волнения в руках, Семен Сергеевич аккуратно расстелил тонкую четырехполосную газету на столе. Пять лет назад, когда Семен Сергеевич только начал получать «Хорошие новости», газета была восьмиполосной. Но с тех пор многое переменилось. И, к сожалению, далеко не в лучшую сторону.
Положив по правую руку от себя маникюрные ножницы, простой карандаш, прозрачный пластиковый трафарет размером с пол-ладони и официальный справочник, в котором были приведены как позитивные, так и негативные значения ключевых слов и словосочетаний вместе с их оценкой в баллах, Семен Сергеевич приступил к изучению газеты.
На первой странице, как обычно, красовался портрет отца нации, настолько большой, что невозможно вырезать по трафарету даже улыбку. Фотоулыбка оценивалась в десять положительных баллов — не много, но хоть что-то, — а вот фрагмент улыбки не стоил ничего. Под портретом располагалось традиционное ежемесячное обращение отца нации к своему народу — буквы крупные, а строчки длинные. И так и эдак приложив прозрачный трафарет к тексту выступления, Семен Сергеевич убедился, что из него можно вырезать не более десяти — двенадцати слов, оцениваемых положительными баллами. Но зато Семену Сергеевичу удалось выловить превосходное словосочетание «выдающиеся успехи», которое оценивалось аж в пятьдесят пять баллов. Однако прежде чем резать газету, нужно было посмотреть, что напечатано на противоположной стороне листа, иначе окончательный баланс мог оказаться и со знаком минус.
На второй полосе газеты была напечатана большая статья известного экономиста, который в целом позитивно оценивал наметившиеся сдвиги в российской экономике. Проблема заключалась в том, что, как и любой другой эксперт, экономист нередко использовал слова двойственного значения, которые, в зависимости от контекста, можно было оценить и как положительные, и как отрицательные. А вырезать из текста прямоугольный кусочек размером со стандартную игральную карту и при этом сохранить контекст, в котором было использовано то или иное слово, было практически невозможно. Так что, повозившись какое-то время с длинной, путаной и невероятно противоречивой статьей экономиста, Семен Сергеевич сделал из нее всего четыре вырезки, общая сумма положительных слов в которых едва дотягивала до ста баллов.
Под статьей экономиста располагался большой военный репортаж. Фотографий, по счастью, было немного, всего две, но при этом ни одна из них не годилась для вырезки — слишком уж мрачные были лица и грустные глаза у запечатленных на них солдат. При взгляде на них тоска пробирала до самого сердца и как-то совсем не верилось в то, что, как утверждал корреспондент, наши бойцы рвались в бой с ненавистным врагом, окончательная победа над которым была уже не за горами. Но в целом репортаж с мест боев был в высшей степени оптимистичным. Беда заключалась лишь в том, что корреспондент то и дело использовал слова «число потерь», «раненые», «выведенные из строя», «потери в живой силе», «жертвы бомбометания» и тому подобные. Естественно, колоссальные потери несли вооруженные бандформирования, а наши доблестные воины продолжали свое победоносное шествие по освобожденным территориям, не обращая внимания на то, что за спиной у них тлеют очаги новых восстаний. Но, как ни крутил Семен Сергеевич прозрачный пластиковый трафарет, ему так и не удавалось выбрать хоть несколько слов, из которых было бы ясно, кто кому нанес очередной сокрушительный удар. В конце концов ему пришлось делать вырезки, взяв за основу выступление отца нации и стараясь, чтобы слова-минусы из репортажа с театра военных действий не забивали слова-плюсы из речи главы государства.