Дмитрий Тарабанов Застрять в лифте
Безопасность – враг романтики.
Нет, не понять это двум десяткам пассажиров, которые, точно у окна колеса обозрения, сгрудились в плексигласовой лоджии. Стеснились, образовали затор… Предоставили укрощенной бездне возможность поглядеть на свои унылые лица – через мутное стекло с густой сеткой нитей жесткости. Пристально так поглядеть. Усомниться. Неужели эти люди строили космический лифт, десятилетиями ломали голову над тем, как приручить центробежную силу и заарканить ее веревкой, сплетенной из углеродных волокон? Боролись с гравитацией и рвали слоеную ткань атмосферы, отстаивая право на космос?
Мальчик лет десяти, опустившись на корточки, ладонью смахивал пыль с прохладного стекла. Топтался на месте, по-гусиному переваливаясь, скучающе смотрел на голубенький шарик планеты. Шарик не вертелся, не укрывался фонтанами взрывов, как в послеобеденных японских мультфильмах, потому не представлял интереса. Так же, не вставая, мальчик лавировал между ног взрослых – к выходу из лоджии.
Дядя, о коленку которого он больно стукнулся лбом, удара не заметил – он уже две минуты наблюдал, как стекло под ногами с хрустом пронзают трещины. Берущие начало прямо у его пят, трещины разбегались в стороны угловатыми изломами, словно морозное кружево, доплетаемое невидимыми пауками во все стороны одновременно… Галлюцинация Не больше чем очередная галлюцинация – такие случаются с дядей повсеместно. Но чем выше лифт поднимался, тем сильнее и опаснее становились видения. Дяде было страшно. Он не мог отказаться от поездки ни под каким предлогом. И он ни за что не сумеет отличить воображаемую катастрофу от взаправдашней, если таковая вдруг произойдет.
Чтобы успокоиться, он глянул в видоискатель соседской камеры. Никаких трещин – только аварийно-красные кроссовки на фоне размытого звездного неба. Дородный мужчина, разместивший цифровую "мыльницу" на округлом, внушительных размеров пузе, фотографировал… собственные ноги! Он, конечно, мог лечь на пол и, вытянув руку, поймать в кадр все свои три подбородка, но в этом случае он затмил бы не только Землю, а и весь чудесный вид. На флэшке фотоаппарата – уже сто сорок пар кроссовок, все в необычном ракурсе, и, если не сядут аккумуляторы, можно сделать еще сто сорок. Двести восемьдесят пар – неоспоримое доказательство того, что фотограф "катался" в космос. Друзья по работе удавятся от зависти!
А космос – та самая бездна, тридцать тысяч километров которой пролегли между Землей и Четвертой пересадочной станцией лифта (полым тором из керамики, стали и пластика), – только и делал, что оценивающе смотрел на соблюдающих правила ТБ людей.
Поглядывал на них и я.
Пока не услышал шорох нейлоновой ткани. И вопрос:
– А почему вы не смотрите?
Спрашивала не очаровательная красотка, не розовощекая нимфетка и уже далеко не пышущая зрелой красотой мадам. Голос выдавал: суховатый, задорный. Голос пожилой женщины, каким хорошо читать сказки засыпающим внукам – или произносить разоблачающий гениального преступника монолог.
– Я присяду? – попросила мисс Марпл.
– Конечно! – я указал на откидное сидение подле. Седоволосая женщина, даже внешне похожая на тот образ, который перекочевал в память из детективных романов Агаты Кристи, осторожно присела, сложив руки на коленях.
– Почему вы не смотрите? – повторила она вопрос.
– Не интересно так, – я пожал плечами.
– Да? А как же интересно?
Я вздохнул.
– Интересно надеть скафандр, шлем покрепче, выкарабкаться на крышу.
– О! Я уже однажды так сделала…
– Поднялись на кабинку космического лифта?
– Если бы, – она улыбнулась. – На сосну… Высокую, правда, метров пятнадцать. Я тогда маленькой была, лет семь, не больше, потому мне ума хватило. Я жила с родителями возле Байконура, бредила космосом. Однажды, когда папа был серьезно занят своим ЖРТ, я вскарабкалась на верхушку дерева, расставила руки на манер стабилизаторов. И стартовала.
– В смысле? Сиганули с самой верхушки? – ошеломленно переспросил я.
Она кивнула. А я отчетливо представил, как без таких редких ныне команд "Продувка… протяжка…", но с визгом упоения девчушка взмывает в воздух, как разгибается с уханьем ветка, разбрасывая хвою, а девочка уже по-другому визжит, понимая, что летит не в ту сторону и первой космической не достигнет…
– Двадцать один перелом, сотрясение мозга. Чудом выжила. Лежа на носилках в машине "скорой помощи", косилась на трубочки капельниц и думала: вот сейчас заправлюсь, отправлюсь в док на ремонт, а в следующий раз стартую по-настоящему, – она вздохнула. – Вроде бы прихоть, глупость… Из пушки по комарам и все такое… Но даже спустя шестьдесят лет желание попасть в космос меня не оставило.
– Поэтому вы и отправились в этот рейс? Не на экскурсию, не по коммерческим делам, не на Лунную колонию? Чтобы осуществить детскую мечту?
Она снова кивнула, и мы синхронно посмотрели на толкающихся в лоджии людей. Ракетная космонавтика умерла. Ее светлую память втаптывали в пыль те, кто никогда бы не поднялся в небо на суденышке не надежней стиральной машины и уж точно никогда бы не расшифровал архаическую аббревиатуру "ЖРТ", способного в любой момент суденышко подорвать.
– Дети и внуки собрали на билет, – с признательностью в голосе сказала она. Потом, словно вспомнив, что и у меня есть какое-то прошлое, спросила:
– А вы здесь зачем?
Я не должен был отвечать. Слишком многое стояло на карте. Слишком много сил было потрачено, чтобы сорвать все парой-тройкой неосторожных реплик.
Но я ответил.
Прямо напротив лоджии было окно. Узкое, словно бойница блиндажа. Забранное плексигласом и безопасной мономолекулярной сеткой. В него никто не смотрел. Подумаешь, окошко.
Заглянув в него, можно было увидеть ленту двадцатисантиметровой ширины, площе бумажного листа и в сотни раз прочнее стали. Этот цельный углеродный жгут, растянувшийся на шестьдесят пять тысяч километров, удерживал космический лифт над Землей, не позволяя ему упасть или взмыть ввысь.
– После школы мы с друзьями любили подняться на последний этаж двадцатиэтажного дома, самого высокого в нашем районе. И с высоты поплевать на людей.
– Ага, ваша история тоже началась в детстве… – умолчав о втором сходстве, заметила Ольга Матвеевна.
– Нас было трое: я, Коля и Андрей. Коля был отличным компьютерщиком, Андрей – два года как просек принцип "денежной пирамиды" и постоянно угощал нас булочками в буфете, а я неплохо ладил с техникой и постоянно что-то бесполезное мастерил. Вместе мы никак скооперироваться не могли, только, не поделив руководство, драться начинали. Поэтому занимали себя тем, что по часу, а то и по два кряду плевали с балкона.
– А чей это был балкон?
– Ничей. Он прямо с лестничной площадки выходил – такая там была планировка. Это был новый, недавно построенный дом, и жили в нем на редкость состоятельные люди. Подъезд закрывался на дверь с цифровым кодовым замком, Коля устройство быстренько обработал. В безветренную погоду плевать сверху было одно удовольствие. Чем больше слюны в плевке – тем точнее летит. Плюнешь – и спрячешься. Потом посмотришь в зеркальце, ушел снаряд в "молоко" или попал в цель. Опять высунешься. В большинстве случаев плевки рассеивались на полпути, прямо над головами прохожих. Дорогущему блестящему "Лексусу", стоявшему прямо под балконами, доставалось больше всего. Когда его владелец понял, откуда берется мутный зернистый налет на только пригнанной из мойки машине, он не на шутку разозлился. Этот подтянутый, усатый, неимоверно лютый интель гонял нас по этажам и грозился засадить в колонию каждого. Но так ни разу и не поймал. Он на лифте вверх – мы по лестнице вниз. Он по лестнице вниз, мы на лифте – вверх. Так мы и боролись за свою наплевательскую привилегию.
Ольга Матвеевна улыбалась, явно не понимая, какое отношение эта история имеет к цели моего путешествия.
– И вот однажды я подошел к этому домине, набрал код, открыл дверь. Ребята козыряли мне сверху, мол, быстрее давай… Но поплевать сегодня мне было не суждено. Застучали по ступенькам кроссовки, и следом за мной на площадку взбежала девочка. Так я познакомился с Павлой.
– Чудесное имя, – признала Ольга Матвеевна.
– Главное – редкое. Мы зашли в лифт, не говоря друг другу ни слова нажали кнопки. "9", ее, и "20", мою. Павла, нарядная и ухоженная девочка, меня проигнорировала. Стала в дальнем углу кабинки, сложив на груди руки и гордо задрав подбородок. Ни разу не глянула. Я же никак не мог оторвать от нее глаз. Потом погас свет, и заглохли моторы.
– Застряли?
– Ага. Добрых полчаса кликали помощь и колотили в стенки, ожидая, что хоть кто-нибудь нас услышит и придет спасать. Павла опаздывала в секцию боевых искусств. Я – на крышу. А потом что-то стряслось, люди, только понаслышке знакомые с электрофизикой, называют это "искра проскочила", хоть локтями мы соприкоснулись совсем несильно. Завязался робкий, но приятный разговор. О чем-то глупом-глупом… Потом мы снова поколотили в стенку. Потом еще немного поговорили. Ну, и поцеловались.
– Романтика, – сказала Ольга Матвеевна. – Вам было… дайте угадаю… тринадцать?
Я кивнул. Вряд ли подобная история могла произойти в другом возрасте.
– Я вызубрил ее телефон. Потом нас вытащили из кабинки, напоили гадким чаем из термоса – и разослали по домам.
– Вы ей позвонили? – поторопилась спросить дама.
– Конечно, позвонил!
Приятная дрожь в пальцах, вминающих мягкие кнопки. Несколько долгих гудков, щелчок и…
– Стали встречаться?
На том конце линии – мужской голос. Сухой. Определенно знакомый – по крику "Всех посажу!".
– Интель не позволил.
– Вы имеете в виду…
– Ее отцом оказался тот злющий усатый интель, "Лексус" которого мы неоднократно оплевывали. Увидев меня на пороге дома, он пылко и аргументированно пригрозил, что если я еще раз увижусь с его дочерью, то… Ну, вы понимаете… Встречаться нам – не разрешили.
– Конечно… – попыталась оправдать его Ольга Матвеевна. – Что хорошего могла перенять девочка у молодого человека, который ежедневно битый час плевал людям на головы? Вместо того чтобы посещать какую-то секцию, как Павла.
– Восемь. Она посещала восемь секций.
– Ого! А когда же она гуляла?
– Три раза в неделю двадцать минут между плаваньем и информационными технологиями у подружки, которая жила на десять этажей выше.
– Хорошенькая свобода! – Ольга Матвеевна закатила глаза. – И что же вы предприняли?
– Ничего. Я продолжал приходить с друзьями в двадцатиэтажку, но во рту пересыхало всякий раз, когда я вспоминал о Павле. Ребята смотрели на меня и пожимали плечами. А в один прекрасный день Павла возникла на балконе и предложила мне прокатиться на свидание.
– Так вам же, вроде бы…
– Запретили, – согласился я. – Только кто ж нас увидит над кабинкой лифта?
Собеседница не сразу поняла. А когда поняла, округлила глаза, так что я ясно увидел кромки контактных линз.
– Но это опасно!
И ей-то говорить об опасности?..
– Люки на крышу и в лифтовую шахту тоже закрывались на кодовые замки. Мелочи жизни. Мы вызывали лифт на последний этаж и по скобам спускались на крышу кабинки. На все у нас было ровно двадцать минут. Потом Коля с Андреем, исчерпавшие дневной запас плевков, заклинивали лифт на двадцатом, и мы с Павлой выбирались из шахты на свет белый.
– Надо же… Вам помогали! Будь я на их месте, я бы дразнила вас Бонни и Клайдом…
– Моной и Пейном, – я закивал. – Было и такое. Только до них быстро дошло, что без Павлы я становлюсь абсолютно бесполезным.
– А интель? Он ничего не заподозрил?
– Павлу возил по секциям собственный водитель. Во дворе она не появлялась без сопровождения. В квартире оставалась горничная. Де вирто, Павла не покидала здания. Эти двадцать минут девочка делала уроки у подружки с шестнадцатого этажа. Всего лишь двадцать минуток, п-папочка!..
Двадцать минут стробоскопических мельканий арматурных перекрытий, между которых не очень-то сложно оставить руку или макушку, если зазеваешься и отклонишься чересчур далеко. Эти двадцать минут мы сильно-сильно прижимались друг к другу – и невольно – к медному тросу, на котором по-хозяйски загладили все колкие ворсинки.
– Вы расстались? – спросила вдруг моя собеседница. Я не ответил.
– Вам, наверное, больно…
Больно – это ломиться сквозь страховочные леса сосновых веток.
– У вас на Байконуре тросы не крали? – перевел я тему.
– Лифтовые? Вроде, нет, – качнула головой Ольга Матвеевна. – А у вас крали, что ли?
– Прошло два года, с тех пор как мы познакомились. Два счастливых, незабываемых года. – Нет, все-таки не перевел. – И все изменилось с появлением в микрорайоне Лифтореза. Так его называли. Не проходило и дня, чтобы в одном из домов не исчез трос. Пропажу обнаруживали утром: ткнут кнопку, а та не загорается. Не доносится знакомый гул. Не открываются с лязганьем и дребезжанием расшатанные двери. Через месяц половина жильцов района ходили пешком по лестницам.
– Неужто его никто не мог подкараулить?
– Пытались. Даже основали спецподразделение. Добровольцы из – смешное название – Лифтового дозора ночи напролет просиживали у люков на крыше, с фонариками и арматуринами наготове. Грелись водкой – и недооценивали Лифтореза. Если тот сумел прикинуться Томом Крузом и обрезать трос, что очень сложно и требует откровенно спелеологических навыков, не говоря уже о недюжинной смелости, неужели он не учует спиртового шлейфа, тянущегося за дозорными?
– А дом Павлы?
– Дом Павлы лифта не лишился. Пока. Чернильная клякса на карте дозорных расплывалась и простирала свои щупальца к элитной двадцатиэтажке. Кража нашего троса была лишь делом времени… Но мы даже не подозревали, что опасность придет с другой стороны. Со стороны дозорных. Чтобы перестраховаться, они заварили люк, ведущий на крышу.
Ольга Матвеевна часто заморгала, пытаясь понять, чем это могло нам грозить.
– То есть… Вы больше не могли встречаться? – спросила она.
Я кивнул:
– Мы не виделись неделю. Две. Три. Потом я взял газорезку и глубокой ночью…
Совершил необдуманный, не скоординированный с ЦУПом прыжок. Наломал кучу дров. Заработал хорошую шишку на всю оставшуюся жизнь.
– Меня поймали. Еще бы! Только контуженный не услышал бы рева той аргоновой струи! Я пытался объяснить взбешенным жильцам, что я вовсе не собираюсь воровать бесценный трос. И милиции пытался… "Вы знаете, я тут просто встречаюсь со своей милой, а какой-то клоун заварил люк…" Думаете, получилось? Но это еще ничего. Случай с автогеном еще мог сойти под обычное хулиганство… Если бы не трое работников пункта приема цветного металла. Я их в глаза никогда не видел. А они божились, что именно им я продавал тросы. Неоднократно. Интель-таки добился своей цели.
Ольга Матвеевна побледнела. Она больше не пыталась отстаивать отцовскую заботу. Она ждала вердикта.
– Я провел три года в колонии для несовершеннолетних. Хотели посадить Колю с Андреем – одного за хакерство, другого за финансовые махинации, – но на них ничего не наскребли, больно чисто работали.
– О, господи! А как же Павла?..
– Переехала.
– Или ее увезли?
– Это одно и то же. Она-то самой первой бросилась меня защищать… Ни за что бы в жизни по собственной воле меня не оставила. Потому что когда мы виделись с ней в последний раз…
Слова потонули в нарастающем гуле. Узкое окошко "для любознательных" озарилось ярким светом и красными сполохами тормозных огней. Потом разом стало темным, и стены станции задрожали, как дрожит перрон, ожидающий прихода товарняка.
– …лифт, – вздохнул я.
– Вы пробовали ее искать? – опасаясь, что я вдруг встану и уйду, поспешила спросить Ольга Матвеевна.
– Я искал. В меру сил мне помогал Коля, эксплуатируя программы распознавания образов, выловленных из сетей регистрации. И Андрей – деньгами. Иногда – связями. Удалось прощупать след до Швейцарии. Дальше Павла пропадала и появлялась в разных уголках света. Последний раз вэб-камера запечатлела ее в Штатах, в аэропорту Лос-Аламоса, четыре года назад. У меня есть снимок. – Я полез в нагрудный карман комбинезона, достал бумажник. Протянул фотокарточку Ольге Матвеевне.
Павла, девятнадцатилетняя девушка с аккуратно собранными светлыми волосами, стояла в длинной очереди перед столом регистрации. А за ее спиной запечатлелся худощавый человек с усами и острыми скулами. Как напоминание.
– Симпатичная… Даже очень… – Она помолчала. – Думаете, сверху виднее?
– Виднее? – не понял я. – Что?
– Если вы не нашли ее там, снизу, то, взглянув с высоты шестидесяти пяти тысяч километров, вы ее непременно разыщете? Так?
– Я надеюсь… – Приняв карточку, я положил ее обратно в бумажник. – Вы ведь тоже надеетесь, что, стартовав с этой высоченной-превысоченной сосны, все-таки достигнете космоса?
Тройной сигнал огласил начало погрузки. Народ организованно повалил к входу.
А может, и не достигнете, неожиданно подумал я.
Космический лифт – изобретение, поставившее жирную точку в ракетной космонавтике и выведшее многообещающее "тире" во фразе "За космосом – будущее". Не такое жирное, как клякса на карте дозорных, однако столь же прочное, сколь прочной может быть углеродная лента.
Первый лифт, имени Юрия Арцутанова, построили весной 2018 года в прибрежных водах Тихого океана, девяносто километров западнее Эквадора. Тогда он еще никак не назывался. Только охранялся: пространство вокруг портовой платформы патрулировали три десятка катеров, столько же вертолетов и "Ганс Моравек" с эскадрильей истребителей на борту. Шутка ли – самое дорогое сооружение в истории! Благодатная почва для борцов за свободу крошечных стран, где революция случается за завтраком и к обеду учреждается новое правительство, и до рассадника которых, Карибского бассейна, рукой подать. Так или иначе, все покушения на лифт за пять лет удавалось предотвратить.