Тьфу, вот навяжется! "Плащ" - это слово руммалийское. Всю прошлую зиму Хальдер нещадно донимал меня тем, чтобы я выучил их собачье наречие, толмач дневал и ночевал у нас и всё бубнил, бубнил...
Так вот; мое корзно было обшито горностаем, длинное, так что ножен из-под него почти что не было видно. Так, хорошо! Так ловко подменил...
Ха! Подменил. И Верослав сказал, что я подменыш. Да и не он один так думает, а многие. И если б только думали, так нет! Зубами скрежетали, ждали. Ну а теперь, когда Хальдер уйдет и заберет с собой свой меч, которого все они ну просто до безумия боятся, так они тотчас же...
А ножны? Х-ха! А письмена на них? Вот то-то же! И я прошел к двери, открыл ее, склонился вниз над лестницей и закричал:
- Поднимайтесь!
Ударили в бубны, завыли в рога...
Потом несли его. Я шел, держал перед собой волшебный меч. Я знал, что пока меч при мне, мне ничего не страшно. А потом? Я оглянулся раз, я оглянулся два...
И Хальдер улыбнулся мне. Ф-фу! Значит, он действительно простил меня. А если даже не простил, то ведь прекрасно понимает, что только я один и могу удержать эту Землю в единой державе. Убьют меня - и сразу всё развалится. Тэнград отложится, Ровск, Глур. А Владивлад ударит на Ярлград! И многие с ним станут заодин. Но Владивлад недолго будет тешиться - придут большие корабли, а с них сойдут на берег воины и воины и воины, построятся в когорты, закричат: "Владыка! Владыка! Владыка!" И на их крик по сходням с головного корабля мерно процокают копыта; Цемиссий - как всегда, на белой лошади и в красных сапогах, в красном плаще и в красных латах - ступит на Землю. На мою Землю, Хальдер; слышишь?! И на твою - ведь это ты ее собрал. Так помоги мне, Хальдер, не оставь меня! А я тебе за то...
Но что ему "за то", я тогда так и не придумал.
И вот пришли мы на кумирню, поставили корабль. Какой-то черный, обожженный человек сказал мне:
- Меч!
Да, он был прав; пора уже. И я поднялся к Хальдеру и подал ему меч, шепнул ему: "Прости". И услышал: "За что?". "За всё", - сказал я. Он мне не ответил. Тогда я прошептал: "Хрт, Макья, не оставьте!" - и сложил пальцы крестиком, быстро спустился с корабля и приказал подать огня.
Но тут вмешался Верослав и начал требовать, чтобы вместе с Хальдером мы сожгли и его воинов. Зачем? Мы так не делаем, это не наш обычай, у нас каждый уходит только сам по себе. Быть может, Верослав хотел разгневать Прародителей, а может, это было для того, чтобы Хальдер отвернулся от меня, когда я откажу ему в этой жертве - не знаю. Но я твердо сказал, что не позволю, чтобы так вот запросто жгли моих воинов. Ярл продолжал мне дерзить. Тогда я обнажил меч и двинулся к нему. Я был в ужасном гневе! Я думал: вот сейчас здесь всё и кончится - я или он; пора!..
Но Верослав вдруг оробел и согласился - воинов не тронем.
Только потом уже, когда горел корабль, я понял, что его остановило ножны. А было это так: когда я доставал свой меч, то распахнул корзно - и Верослав увидел Хальдеровы ножны. И сразу обо всем забыл! Смотрел на них не на меня, не на мой меч, а лишь на них! - и соглашался: "да, да, да". А что еще он мог сказать? Ведь Хальдер принял меч без ножен и отпустил меня, не стал удерживать на корабле, а мог! Или не мог? Или я и его обманул? Или мы... Вот Верослав и растерялся, не знал, что и сказать, чем возразить. А после...
Х-ха! Даже волхвы молчали. Даже Заступник Хрт, наш грозный Прародитель, и тот, как после, на пиру сказали, как будто вздрогнул, пошатнулся...
Ну, это зря! Со страху им привиделось. Хрт не таков...
А Хальдер встал и поднял меч, командовал: "Р-раз! Р-раз!" - и весла дружно поднимались, опускались. Я узнавал гребцов - Бьяр, Гермут, Тса, Ольми... А после Хальдер закричал: "Хей! Кто со мной?!" И - снова этот обожженный человек - вдруг бросился в костер. Мы чуть его остановили. Чуть привели в себя.
Зато какое было зрелище! Мой Хальдер уходил не то что хорошо, а просто очень хорошо! Он, значит, рад был уходить! И я был рад. Я был уверен, что уж теперь-то ярлы не посмеют мне перечить. А если так, то нужно, не теряя времени, вот прямо здесь, на капище, кого укоротить, ну а кого и вообще...
И потому, как только догорел корабль, я повелел, чтобы воины спускались к берегу и начинали пировать, а ярлы оставались здесь, пред взором Хрт и Макьи. И воевод оставил вместе с ярлами - я воеводам больше доверял...
А зря! Но кто не ошибается? И вот когда все воины ушли, я повернулся к Белуну - а это наш набольший волхв - и спросил:
- Готово?
Он сказал:
- Готово. Ждут уже.
- Тогда чего стоим?
И я первым прошел мимо Бессмертного Огня, горящего меж Хрт и Макьей, потом я поклонился Хвакиру и бросил ему кость (не кость, конечно же, а золотой диргем, но всё, что ты ему ни бросишь, называют костью), потом, уже в самом пороге, снял шапку и вошел простоволосым. В Жилище Прародителей никто не смеет появляться в шапке.
Жилище Хрт и Макьи небогатое: стол, лавки вдоль стола, очаг, лежанка, колыбель. Ни золота, ни самоцветов, ни покрывал ромейских, ни парчи, ни... Ничего! Хрт этого не любит. Он говорит:
- Зачем мне это всё? Ни съесть, ни выпить. Только сжечь!
И потому мы всю его добычу и сжигаем. Хрт этим тешится. А Макья смотрит на огонь и плачет. И потому, когда Хрт спит, мы тайно носим Макье всякие подарки. Она их принимает, примеряет, а после прячет. Где? Мы этого не знаем. Но Хальдер говорил:
- За Хижиной. Там у волхвов есть тайные хранилища. И поэтому если вдруг, а всякое случается, ты соберешься выступать в поход, но у тебя будет в чем-то недостача, так ты приди туда и попроси у них.
- У Хрт и Макьи?
- Нет! - и Хальдер засмеялся. - У волхвов. Но тихо попроси, чтобы никто этого не знал. Пообещай, что возвратишь с лихвой. Я часто обещал. И каждый раз возвращал всё до последней крупицы. А силой не бери!
Вот так он говорил, так я запомнил. И вот я в Хижине. В дальнем конце стола, у очага, плечом к плечу сидят наши Благие Прародители. Сами они из золота, а глаза у них выложены из зеленых самоцветов, а губы из красных. Зеленый - это зелень, жизнь, а красный - это кровь и, значит, тоже жизнь. А перед ними, как перед живыми, стоят мисы с кутьей и чаши. А в чашах сурья, забродивший мед, настоянный на тридцати трех целебных травах. И также вдоль стола для нас уже были расставлены мисы и чаши. И мы прошли, расселись, соблюдая старшинство. Я, как всегда, сел рядом с Хрт, следом за мной сел Верослав, за Верославом - Судимар, за ним... Ну и так далее. А по другую сторону стола, напротив нас, сели Гурволод, Миролав, Стрилейф, Шуба, Чурпан... Но место Хальдера - между Гурволодом и Макьей - пустовало. Также ни мисы ему не было дано, ни чаши. И это правильно - ведь он уже не с нами, он далеко уже, его корабль плывет к его богам. А мы сошлись не для того, чтобы его кормить или поить, а чтобы вместе пожелать ему большой воды и острого меча, храбрых врагов. Белун так и сказал с лежанки.
Белун, набольший волхв, к столу никогда не садится; он сидит на лежанке, с нее говорит. И вот он и сказал:
- Большой воды!
Мы встали, пригубили сурьи. Сели, отведали кутьи. Молчали.
Набольший волхв опять сказал:
- И острого меча!
Мы снова выпили и снова закусили.
- Храбрых врагов!
Мы выпили. Но только стали закусывать...
Раздался скрип. Это скрипела колыбель. Она сама собою закачалась. То добрый знак! Как колыбель качается, так и корабль плывет. Большой воды ему, острых мечей, храбрых врагов! Я встал...
Но волхв сказал:
- Сиди!
Я сел. А волхв опять сказал:
- Пускай себе плывет. А мы будем смотреть. Он держит путь к чужим богам. Пусть так! Сколько земель, столько богов. И это справедливо. И Хальдер справедливым был. И вот за то я дую в его парус, дую!
И волхв действительно стал дуть на колыбель - и колыбель закачалась быстрее, и заскрипела громче, еще громче. Так другие колыбели не скрипят, так может скрипеть только эта, первая из всех колыбелей. У Хрт и Макьи было трое сыновей, три дочери, и был еще один, подкидыш. Они все семеро - из этой колыбели. А мы - от их детей и внуков, правнуков, праправнуков. Отец мой, Ольдемар, считается от старшего из сыновей, а Верослав от среднего, а я - так Верослав в Тэнграде на пиру кричал - будто от младшего, подкидыша!
- Подменыш - сын подкидыша! - вот как он надо мной глумился.
Хальдер, узнав о том, сказал:
- И ладно, пусть потешится! А мы пока что сходим в Руммалию, а после женишься, дождешься сыновей, а там... Хрт надоумит, а Макья простит!
Но, видно, долго ждать тех сыновей. Пора уже! Я снова встал...
Белун опять сказал:
- Сиди!
Но я сказал:
- Довольно. Насиделись! Я буду слово говорить. При Хальдере, пока он еще здесь, - и я кивнул на колыбель, которая все еще продолжала раскачиваться. - Пусть Хальдер тоже слушает! А то, когда он придет к чужим, но для него своим богам, тогда зачем ему будет всё это?!
Белун подумал и сказал:
- Пусть так. Но прежде ты положишь меч. И остальные - тоже.
Я задрожал от гнева, но сдержался. И обнажил свой меч, и положил его на стол. И остальные поступили так, как я. А после они сели. Я стоял. И снова осмотрел их всех и усмехнулся. Но только я собрался говорить...
Как Верослав сказал:
- А ножны? Пусть положит ножны!
- Какие еще ножны?! - гневно спросил я.
- А те, которые ты подменил. Взял ножны Хальдера!
- Вот это уже правильней! - еще более гневно воскликнул я. - Взял, а не подменил. Вот эти, да? - и я снял ножны с пояса и показал их всем...
И положил рядом с мечом. Меня всего трясло! Ибо теперь, увы, пока наши Благие Прародители того не пожелают, мне не поднять ни меч, ни ножны! Вот какой силой обладает этот стол! Однажды мой отец, озлясь на ярла Вальделара, пытался взять свой меч, но тщетно - рвал, гневался, кричал... А после примирения он поднял меч словно пушинку, в ножны вложил...
И вот я тоже теперь без меча и без ножен. И, значит, здесь мне Верослава не достать. Ладно, подумал я, пусть будет так. И продолжал:
- Да, это ножны Хальдера. Когда он уходил, он мне сказал: "Мой ярл! Когда я отыскал тебя - а это было на Рубоне, в трех днях пути от Уллина, возле тебя лежал вот этот меч и эти ножны. Я долго думал, что всё это означает. А после понял так: ты - мои ножны, я - твой меч. Сегодня меч уйдет к чужим богам, а ножны остаются. Мир ножнам! А мечу - храбрых врагов!" Вот что сказал мне, умирая, Хальдер. И вот я снова говорю: храбрых врагов тебе, мой Хальдер!
И я поднес чашу к губам. Белун сказал:
- Храбрых врагов!
- Храбрых врагов! - сказали все; даже тэнградский ярл это сказал.
И они встали. И мы выпили. Потом все вместе сели и ели кутью. Белун, немного подождав, сказал:
- Сын мой, ты обещал, что скажешь слово.
Я посмотрел на Верослава, на мечи, которых не поднять, потом опять на Верослава... и он мне подал знак, и я ему ответил тем же... И лишь потом уже сказал:
- О, нет! Я передумал.
- Так. Хорошо, - сказал Белун. - Тогда пусть говорят другие.
Так и было. Другие говорили о походах, в которые они ходили вместе с Хальдером. И было ими много сказано о храбром Хальдере, о мудром Хальдере, о щедром Хальдере, о грозном Хальдере, о хитром Хальдере, о...
Много было сказано! И наши чаши опустели, и была съедена кутья. Никто уже не говорил. Молчали.
Белун сошел с лежанки, заглянул в колыбель, покачал головой и сказал:
- Его уже не видно. Он у чужих богов.
И колыбель сама собой остановилась. Мы встали и легко, без всякого усилия, взяли со стола свои мечи и спрятали их в ножны, пошли к дверям. Ярл Верослав тихо спросил:
- Теперь к тебе?
- Ко мне, - ответил я. - И там уже никто не помешает нам...
Но тут Белун сказал:
- Сын мой!
Я обернулся.
- А ты пока останешься, - строго сказал Белун.
И все они ушли, а я один остался.
- Дай руку, - сказал волхв.
Я дал. И он провел меня мимо стола, и подвел к очагу, и сказал:
- Вот. Смотри!
Я смотрел на огонь. Огонь - это тепло и жизнь. Огню подвластно всё вода, железо, мы. Всё смертно, лишь огонь бессмертен. Огонь горел, огонь горит, огонь будет гореть, а посему он помнит прошлое, он знает настоящее и смотрит в будущее. И ты должен смотреть в него, в огонь, любить его и веровать в него, не лгать ему и, может быть, тогда...
Я вздрогнул. Я увидел Хальдера! Да, это он стоит в огне и смотрит на меня, и машет мне, зовет меня! И я, поверьте, словно обезумел. Хальдер, подумал я, зовет меня - и я пойду к нему! Я сделал шаг вперед, к огню...
Но волхв схватил меня и удержал. Я отшатнулся от него и снова глянул на огонь...
Но Хальдера в нем уже не было.
- Видел? - спросил Белун.
Я утвердительно кивнул, сглотнул слюну, спросил:
- Что это значит?
- Я не знаю. Хальдер уже не наш, теперь он у чужих богов, - задумчиво сказал Белун. - Возможно, он тебя предупреждает.
- О чем?
- Об этом знают только его боги. А кто я им? Никто.
- Так как мне быть?
Белун тяжко вздохнул, зажмурился и стал что-то шептать - намеренно невнятно, - а после вновь открыл глаза.
- Будь мудр! - сказал Белун отрывисто.
- Как?
- Просто мудр. Вот вы сейчас пойдете к себе в терем и сядете за стол. Но вспоминать вы будете не Хальдера, а свои старые обиды. Потом возьметесь за мечи. И ты будешь желать прикончить Верослава, а после и других - всех, до единого! А твой отец, ярл Ольдемар, не так бы поступил.
- А как?
- Подумай сам. Когда ярла зовут те, с кем он распрощался навсегда, тогда ему нельзя давать советы. А посему... Помни о Хальдере и помни об отце. И это всё, что я могу тебе сказать. Иди!
И я ушел. Вышел из Хижины, шапку надел, бросил Хвакиру кость, прошел мимо Бессмертного Огня. Ярл Верослав и все они ждали меня; стояли молча. Я также молча им кивнул - и мы пошли. Теперь я не запахивал корзно, и всякий, кто хотел, мог видеть ножны Хальдера, а в них - мой меч. Мой меч не полностью скрывался в ножнах. Они, должно быть, думали, что это - некий знак. На самом деле всё намного проще: когда я уже достаточно возмужал для того, чтобы отправляться в свой первый поход, Хальдер велел, чтобы мне вместо моего прежнего, отроческого меча, выковали новый - боевой. И в тот же день мы вместе с Хальдером явились в кузницу. Там Хальдер достал свой меч, показал его мастеру и сказал:
- Вот, посмотри внимательно! И сделай моему хозяину меч еще лучше этого. И чтоб он был длинней! Так, Айгаслав?
Я засмущался, но кивнул - да, так.
И мастер сделал мне действительно прекрасный меч, который оказался на целых два вершка длиннее меча Хальдера. Вот отчего теперь получается так, что мой меч не может полностью скрыться в его ножнах. А если кто-то думает иначе, так пусть и думает. И мне ведь тоже есть о чем подумать.
Да вот не думалось! Не думалось, пока я шел по деревянной мостовой, которая на все лады скрипела под моими ногами, не думалось мне и в пыльном дворе, не думалось и на крыльце, застеленном моими самыми дорогими руммалийскими коврами. Не думалось и за столом, когда мы уже сели за него. То есть времени у меня тогда уже почти совсем не оставалось, нужно было срочно что-то придумывать. И потому, когда были наполнены рога, я сразу встал и сказал пока так:
- Пью за храбрых врагов!
Все подхватили:
- За врагов! - и дружно выпили, и сели есть кутью.
А я стоял, молчал, не зная, как мне быть дальше. Белун напутствовал: будь мудр и помни об отце и Хальдере. И, значит, он мне как бы намекал: не обнажай меча на Верослава, не убивай его, а вспоминай. Но что? И это мне поможет ли? Но... Мало ли! Попробую - и буду вспоминать и вспоминать, а чтобы мне никто не помешал, чтобы никто не встрял, я буду говорить и говорить! И... я заговорил:
- Хальдер ушел. Подлый посол помог ему уйти. Но Хальдер счастлив! Белун сказал, что боги белобровых уже встречают Хальдера. А боги там, на севере, за Морем Тьмы, суровы. Там и земля сурова. Там на деревьях листьев нет - одни иголки. И снег там лежит почти что весь год подряд, а море сковано льдом. То есть там почти все время зима, море замерзшее и кораблям нет по нему ходу. Так что, спрашивал я, зимой там не воюют? Воюют, отвечал мне Хальдер, только совсем не так, как летом. Зимой, он говорил, белобровые ходят в поход на собачьих упряжках. Это весьма опасные походы! Ведь там зимой живут без солнца, зимой у них всегда темно и небо в тучах, и не видно звезд. Ушел в поход - и заблудился, не пришел. Потом, уже весной, тебя найдут замерзшего... Зато зимой там можно легко добыть себе любой корабль! Еще по осени, при первых холодах, у них все корабли выносятся на берег, с них снимают мачты, забирают весла. Зимой за кораблями приглядывают только сторожа, а остальные к берегу не ходят. Остальные всю зиму сидят по своим хижинам, плетут сети, кольчуги, вспоминают о битвах, ждут весны. А если заметет, завьюжит, запуржит... И если псы твоей упряжки не собьются с пути, если они учуют дым и след даже тогда, когда за снежной пеленой не видно уже самой ночной тьмы... Тогда ты беспрепятственно подъедешь прямо к сторожам, спрыгнешь с саней и крикнешь: "Хей! Руби!" Вот так! И корабли - твои! И потому, как только Хальдер возмужал и дважды побывал вместе с отцом в походах, на третий раз отец сказал ему: "Довольно, ты уже не мальчик, пора уже тебе и самому думать о собственном пропитании" - и не пустил его на свой корабль. Тогда, оставшись дома, Хальдер купил себе собак, стакнулся с Бьяром и Ольми...
И так я говорил и говорил и говорил! Они молчали, ждали, что же будет дальше. Ярл Верослав, и тот не смел меня перебивать, ибо таков у нас обычай - на тризне, вспоминая об ушедшем, ты можешь говорить, сколько твоей душе угодно. Точнее, не твоей - его, ушедшего, душе. А раз я говорю, не замолкая, то, значит, так угодно Хальдеру. А я уже, конечно же, устал, но замолкать всё не решался. И снова говорил и говорил, а сам надеялся, что вспомню то, что надо, и тогда...
Не вспоминалось! Так слушайте же, слушайте! Я продолжал:
- И Хальдер соскочил с саней и крикнул: "Хей! Руби!" И порубили сторожей. Добыча была славная - четыре корабля. Лучшим из них был "Быстроногий Лис", его и запрягли в упряжки. А остальные, думал я, они сожгли. Но Хальдер объяснил, что жечь корабли, даже своих самых злейших врагов, у них нельзя. У них ведь очень мало леса, и потому не то что корабли, но даже простые деревья никогда не жгут, иначе их боги им этого не простят. А для костров у них есть черный жирный камень, и он, кстати, горит намного жарче дров...