— Сын мой, видится мне, что тебя раздирают страсти и не дают покоя. Поведай о них. Облегчи свою душу, — услышал я над ухом приятный баритон, говоривший на окситане.
Я от неожиданности вздрогнул. Вроде к богу обращался, а в ответ…
Кто там?
В проходе надо мной возвышался патер в серой рясе францисканца. Лет сорока, кряжистый, высокий и широкий. Всем патерам патер. Такого в первый ряд баталии с двуручным мечом только ставить, а он тут вином причащается, а пастве не дает, сцуко.
Вином… Мда…
— Горячего вина после прохладного дождя жаждет тело мое, святой отец, — пожаловался я ему. — А о том, чем страждет моя душа, знает только мой духовник, что посредничает между мной и Всевышним.
И чрез паузу извинился за свою резкость. Все же этот священник добра мне хотел, а ему грубить в ответ.
— Простите, падре.
Священник недоуменно дернул головой, но умный перец — решил пока не нарываться, видя на груди мальчишки шитый золотом большой герб Наварры.
— Благословите, святой отец, — встал я со скамейки и склонил голову.
— Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь, — прошептал святой отец, начертав большим пальцем правой руки на моем лбу знак креста.
Я склонился и поцеловал протянутую ко мне тыльной стороной ладонь.
Священник действительно был огромный — на голову выше меня. Чуть склонив голову, он скосил глаза на скамью и увидел на ней мой шлем с короной.
— Вы принц Вианский? — высказал он свое предположение.
— Пока да, падре. Я дон Франциск, некоронованный пока еще рей Наваррский.
— И вам негде остановиться, ваше величество? Так?
— Вы проницательны, падре. Не ожидали мы, что в городе будет так тесно от приезжих людей.
Патер только возвел очи горе.
— Что поделать, ваше величество, сегодня тот редкий день, когда съехались все три Генеральные хунты нашей земли. Такое нечасто тут бывает. В будни Герника городок скучный.
— Вы баск? — спросил я священника, перейдя на эускара.
— Нет, ваше величество, я родом из Руссильона, — ответил священник, так же свободно перейдя на васконское наречие. — Меня зовут отец Жозеф. Но тут я уже почти десять лет служу викарием и считаю эту землю своей, как и свою паству — своим народом. Вы можете остановиться у меня. Скромно, но зато под крышей. В городе сейчас даже для вас не найдется места, раз вы приехали на такой праздник без уведомления.
— Вряд ли, падре… — усомнился я. — Вряд ли у вас найдется место для полусотни людей и еще большего количества лошадей и мулов.
— У вас есть шатры, ваше величество? — поинтересовался святой отец
— Конечно. Как не быть.
— Ваши люди не побоятся ночевать рядом с кладбищем? — задал францисканец новый вопрос, интересный такой.
— А что, у вас покойники тут ночами гуляют по освященной земле? — удивился я несказанно, припомнив гоголевский байки про панночку и Вия.
— Что вы, ваше величество, — запротестовал служитель культа, — просто у людей есть разные суеверия, которые никак не выбиваются из их голов светом истинной веры. Одно из них — боязнь кладбищ по ночам.
— Я это знаю, падре. И не только этот страх составляет распространенные суеверия. Любую красивую женщину остальные женщины считают ведьмой, только потому, что в ее присутствии мужчины на них не смотрят, — усмехнулся я.
Падре покачал головой. Не то в согласии со мной, не то в раздумье над моими словами. С ходу не понять.
— Тогда я бы попросил вас, ваше величество, следовать за мной, — пригласил меня святой отец. — Ваших людей приведет служка. Не беспокойтесь.
— Пусть тогда ваш служка найдет сьера Вото. Он наш походный маршал, — предупредил я францисканца. — Он где-то тут недалеко от входа расположился.
Отец Жозеф с легким поклоном поставил передо мной на стол кубок, парящий горячим фиолетовым вином. Нос тут же уловил запах пряностей — гвоздики и корицы. Балуют меня. Вино неразбавленное, хотя для глинтвейнов хорошее вино лучше разбавить первоначально водой, чтобы умерить плотность напитка, а потом уже греть. А такое как подали можно пить только очень мелкими глотками. Проверено в прошлой жизни, когда я как-то сдуру сделал глинтвейн не из дешевого кислого ‘’Саперави’’, а аж из ‘’Негру де Пуркар’’.
— Воздай вам Боже, падре, за вашу доброту, — поблагодарил я священника, забирая цилиндрический оловянный кубок, почти стакан.
— Рад служить вашему величеству, — ответил мне священник, поклонился и снова ушел на кухню.
Но, прежде чем пить горячее вино, я погрел о горячее олово ладони, глядя, как Филипп убирает чистить снятый мной юшман*. Котта уже висела невдалеке от камина, чтобы быстро не терять влагу, иначе покоробится на сукне золотое шитье герба. Я остался в одном колете с привязными рукавами. Но его уже легче было просушить просто на теле. Не снимая.
Паж притащил мои домашние туфли, и нагнулся снять с меня сапоги, как я остановил его.
— Позже. Я еще схожу, посмотрю, как люди устроились. И это… Марку нашему горячего вина отнесите, а то продрогнет на крыльце морда чернявая.
Парадная комната в доме викария просторная с высоким потолком. Большим камином, в котором сейчас полыхало, ударяя жаром, три приличного размера бревна. Мебель простая, но надежная, можно сказать грубая. Из дуба. Раньше — в будущем, во времена исторического материализма подобную мебель делали для вокзалов по заказу родного советского Министерства путей сообщений. Только здесь вместо лака используют горячий воск.
Вроде и теплая тут осень, как в сентябрьском Крыму, но дождливая. И ладно бы прошел дождик — порадуемся солнышку. Нет, висит в воздухе какая-то мокрая пыль, охотно впитываемая одеждой. Холодная, что характерно.
Младший Базан принес мои пистолеты, укрытые от влаги плащом. Положил их справа от меня на табурет и этим же плащом их накрыл.
Я его поблагодарил взглядом и кивком.
Вицеконде не говоря ни слова, с веселой улыбкой отвесил мне глубокий придворный поклон с растопыркой руками.
— Заряжны, сир, — кивнул он на табурет с пистолетами.
— Дон Сезар, отнесите на кухню два меха вина из наших запасов, — приказал я ему. — Один сами с Филиппом и Микалом выпейте подогретого погорячей. Не хватало мне, чтобы кто-то из вас простудился. Второй подарите викарию. Да… и Марка не забудьте оделить.
— Будет исполнено, сир, — снова поклонился мне эскудеро, и, мигнув Филиппу, дав пажу подзатыльник, выгнал всех из комнаты.
Но одному посидеть, попить-посмаковать видно была не судьба. Нарисовался Микал.
— Сир, шатры поставлены. Как заселять прикажете?
— Ты, Марк, Филипп, Сезар и паж здесь со мной. Остальных пусть распределит сьер Вото. В том числе и в мой шатер пусть дон Саншо заселяется. Я ночую тут.
Микал поклонился и повернулся выйти, но я досказал вдогонку мелькнувшую мысль.
— Отхожее место организуйте там, где возможно на отшибе, попонами загородите. Потом закопаем. Все же на ночь не в лесу встали.
— Будет исполнено, сир. Хотя… какой там здесь город? — скривил валет презрительную мину. — То ли дело у нас в По.
— Какой бы не был. Мы тут в гостях. Вести себя прилично, чтобы я за вас не краснел.
Не успел я в одиночестве выхлебать и треть кубка, как снова вошел викарий с двумя служанками на прицепе, которые принесли нехитрую еду и, накрыв стол льняной скатертью, расставили ее на столешнице. На три персоны. После чего с поклоном удалились.
— Не окажите ли, ваше величество, вы нам честь разделить трапезу со скромными служителями церкви.
— Охотно, падре. А кто будет третьим? — указал я на лишний куверт.
— Настоятель нашего храма отец Васко, — и лукаво улыбнувшись, добавил. — Он баск. А ваших пажей и валетов покормят на кухне, если вы не возражаете.
Я жестом показал, что так даже лучше. Уже понял, что два церковных волка сейчас мне устроят милый перекрестный допрос, замаскированный под застольную беседу. Не стоит им заранее обламывать кайф.
— А вот и я. Прошу меня простить за некоторое опоздание, но в моем возрасте это простительно, — пришамкивая несколько скрипучим голосом нахально по-латыни заявил сухонький старичок, спускавшийся по лестнице со второго этажа, шаркая по доскам сандалиями на босу ногу.
В деснице дедок держал резной посох, а шуйцей опирался на перила. Одеяние его состояло из серой рясы некрашеной шерсти и подпоясан он простой пеньковой веревкой. Благообразный такой старичок — божий одуванчик. Лысый как коленка. С жесткими глубокими морщинами на лице. С выцветшими, но от этого не менее цепкими глазами.
Я встал и произнес ритуально.
— Благословите меня, святой отец, на деяния угодные нашему народу.
А людей-то, народу. Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.
Я встал и произнес ритуально.
— Благословите меня, святой отец, на деяния угодные нашему народу.
А людей-то, народу. Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.
Впереди меня шествовал отец Жозеф, держа в руках большой деревянный крест без изображений.
За ним я, в короне, мантии и орденской цепи.
За мной Микал с гитарой.
Потом дон Саншо
За ним церковные служки.
В торжественный день как по волшебству распогодилось. Ярко светило солнце на голубом небе. Даже слегка влажный ветерок был теплый и ласковый.
Под дубом представительный кастильский гранд в черном бархате с золотой вышивкой уже закончил читать буллу о всеобщей нобилитации Басконии, дарованной его королевой. Без паузы он развернул следующий свиток и стал с него зачитывать доверенность от Изабеллы Кастильской о наделении его правом дать необходимые клятвы от ее имени. Поелику супруг ее далеко отсюда воюет с франками в Руссильоне, а сама она для дальней дороги недомогает, пребывая в бремени и просит народ Бискаий, Алавы и Гипускоа ее в этом простить.
Имя кастильского посла на слух я так и не разобрал особо за гулом толпы. Только титул — конде, и концовку его фамилии… что-то там неразборчиво… и Пенья-Велес. Посмотрел, оглянувшись на Микала, но тот только пожал плечами. Ну да, откуда раб знает всех грандов соседнего королевства.
Читал граф с листа по латыни. И я подумал почему-то, что это он косяка упорол. Тут с народом на васконском говорить надо, на родном языке. Потом, подумав еще малехо, понял, что нет. Читал граф, как на пергаменте было написано. Косяк это того, кто эту бумагу составлял, а граф просто работает попугаем.
По нарядной толпе прошел шелест.
— Отец Жозеф… Отец Жозеф…
Падре в ответ только выше вскинул несомый им крест.
Толпа разом осенила себя крестным знамением.
Кастильский граф, глядя на это, недовольно поморщился, но тоже перекрестился. Недоволен он был не религиозным трепетом толпы, а тем, что его прервали.
Нас пропустили под дуб, где кастильские вельможи вежливо раскланялись с нами, хотя если судить по тем взглядам, что они на нас бросали, убили бы нафиг еще на подходе к городу, если бы знали. Убили и съели, чтобы следов не оставлять.
Отец Жозеф поднял крест и толпа смолкла.
— Дети мои, сегодня у нас большой праздник, — торжественно объявил священник. — Нам под Отчим деревом присягают великие монархи в том, что они будут соблюдать наши древние фуэрос. Основу жизни нашей. И по древнему обычаю мы должны для начала внимательно и молча выслушать всех претендентов, прежде чем приступим к выборам нашего сюзерена.
По жесту священника кастильские вельможи нехотя освободили место, а отец Жозеф повернулся ко мне.
— Прошу вас дон Франциск под Отчее древо.
Пестрая нарядная толпа синхронно проводила меня глазами. В первых рядах стояло несколько женщин в смешных высоких головных уборах из белого полотна, напоминающих лебединые шеи. Солидные такие матроны, в возрасте. Эти меня еще с любопытством рассматривали и как мужчину.
Чувствовал себя я эти несколько шагов перед тысячей глаз просто дурацки. Некуда было девать руки, во рту пересохло, по телу пробежала предательская дрожь, как перед трудным экзаменом. Впрочем, я сейчас именно экзамен сдаю. На соответствие должности короля. Меня же, в отличие от моего тела этому никогда не учили. Наоборот, в прошлой жизни всегда старались затоптать во мне любые амбиции. Начиная со школы. Считали наши учителя, что предел наших мечтаний находится за заводской проходной.
А тут…
‘’Выбери меня, выбери меня, птица-счастье завтрашнего дня…’’
Мое молчание некоторые присутствующие на площади расценили по-своему.
— Что ты нам скажешь по поводу той знатности, которой нас одарила Исабель? — раздалось из толпы на латыни, без привычного уже мне титулования меня, что характерно.
Приготовленная мною ‘’тронная’’ речь моментом улетучилась из головы.
— А что я могу сказать? Это же вас, а не меня ей одарили. Если бы меня, то я бы обиделся, — огрызнулся я всей толпе сразу на эускара, чтобы выделись себя из претендентов.
— Почему? — выкрикнул тот же ехидный голос, перейдя на васконскую мову.
О, Господи, и тут без Щукарей не обошлось. За что мне это?
— Когда и так знатного одаряют знатностью, то это оскорбление, — ответил я, — так как усомнились в знатности наших предков. Но вы как хотите, так и поступайте. Это же ваш выбор, а не мой.
А сам подумал: ‘’Ну, вот я сам и попалился, сейчас мне ткнут в нос тем, что я хоть и знатный, но всё же франк и завернут мне лыжи обратно’’.
В сторонке кастильскому гранду тощий мужичонка что-то втолковывал в полголоса, сблизив головы. Видимо переводил. Впрочем, на мужичонке золотые шпоры и рапира на боку. Так что, несмотря на тонкие ножки, он совсем не мужичонка — кабальеро.
А гранд ехидно так улыбался, поглядывая на меня искоса.
Стою, смотрю на толпу и припоминаю давным-давно читаную книжку Лебона ‘’Психология толпы’’, которая по преданию была настольной, что у Ленина, что у Троцкого. Помню оттуда только, что сумма критически настроенных индивидуумов собравшись вместе, становятся единым некритическим организмом — толпой, с общими на всех страстями и психологическими механизмами. Человек в толпе делает то, чего бы в одиночку просто постеснялся бы сотворить. Толпа живет не мыслями, а эмоциями и примитивными лозунгами.
— И это все что ты нам скажешь, твое молодое величество? — заявил высокий насмешливый голос, заглушенный общим взрывом смеха.
Смеялись и кастильцы.
Даже отец Жозеф по-доброму улыбался.
Только Микал и Саншо стояли как в воду опущенные, переживая, по их мнению, мой позор.
— Что ты нам пообещаешь? — донеслось до меня другой нахальный голос сквозь тихий гул сотен полушепотом переговаривающихся людей.
— Ничего, — ответил я, и, слегка обнаглев, добавил. — И не собираюсь ничего вам обещать. У вас и так все в фуэрос прописано и я не собираюсь их нарушать. Под дубом сказано.
Протянул руку и Микал вложил в нее гитару.
— Я лучше вам спою.
И запел, то, что по дороге припомнил с того ‘’Декабрьского вечера’’ в музее. А голос мне достался сильный, бархатный, обертонами богатый. Может и не так я все припомнил, что в девятнадцатом веке сочинили, отсебятины добавил, но…
Герники Отчее дерево
Васконами всеми любимое.
Молим тебя все о плоде твоем,
О, дерево наше святое.
Посеял Господь здесь свой желудь
Взрастил наше дерево вечное.
Не падай вовек, крепким будь.
Ведь вместе с тобою и мы пропадем.
Пока Бискайя свободна
Пока мир царит между нами
Пока пять сестер* в единстве
Поддержим тебя, не падай священный наш дуб.
Встав на колени, мы молим
Тебе вечной жизни у Бога.
И если попросим от сердца
Останется дерево Отчее жить.
Срубить чужаки замышляют
Залог наших прав и чести.
И только единство позволит
Для внуков его сохранить.
Ответило Отчее древо: Бдите.
С меня вглядитесь окрест.
Единством сестер фуэрос спасите
И это ваш сладкий крест.
стихи Хоше-Мария Ипаррагирре (1765–1815),
вольный перевод с эускара Юрия Борисова.
Люди молчали. Никакой реакции. ‘’Народ безмолвствует’’.
Смотрели мы друг другу глаза в глаза как через бруствер, усугубляя напряжение. И эту тенденцию, что есть я — такой красивый, и есть ОНИ нужно было ломать. Сделать так чтобы они прониклись тем, что ‘’мы одной крови…’’.
— Эускара Херриа та батасуна! — воскликнул я напоследок, не найдя ничего лучшего в качестве лозунга.
Поклонился народу, и ушел обратно в храм. Не оглядываясь. Теперь от меня уже ничего не зависит.
Уже в портале собора спросил догнавший меня Саншо.
— А пятая сестра кто такая?
— Гасконь, — ответил я ему.
— А?… Ну, да, конечно, — согласился со мной кантабрийский инфант после некоторой заминки. — Что теперь?
— Теперь нам остается только молиться, — вздохнул я и пошел по проходу на самые козырные места. — Все равно они сделают, так как им выгодно, а не так как нам хочется.
— Или нужно найти нечто такое, чтобы им стало совсем невыгодно, — усмехнулся Саншо собственной шутке.
Нужно, конечно нужно, кто бы спорил, только вот что?
Преклонив колени на специальную косую скамеечку, уперся локтями в узкую столешницу, сложил молитвенно ладони и навалился на них любом и носом. Так, по крайней мере, со стороны не видно, что я на самом деле делаю: сплю, молюсь или о Ленкиных прелестях мечтаю — успел, однако, соскучиться.