— Ты к чему это, старлей? — немного успокоившись, спрашивает Савелов.
— К дождю, дорогой. А может, к большому восхождению.
— Пошли вы!.. С Магомедами, горами и дождями!.. Нашли лоха!.. Обожжетесь, крутые ребята!.. — вновь начинает нервничать капитан.
— Не знаю, обожжемся ли, а говна, чую, нанюхаемся!.. — усмехается Бурлак.
— Прекратили разговоры! — прикрикивает на них Сарматов, которому уже порядком надоел этот треп. Он поворачивается к Савелову: — А с вами, капитан, мы продолжим разговор в более комфортных условиях.
— О чем нам с тобой говорить, майор? — в голосе Савелова слышится нескрываемая злость.
— О нравственно-эмоциональных сентенциях! — отрезает Сарматов.
* * *Утренние рассветные сумерки смело вползают в ущелье. Река вновь окутывается молочным туманом. Камни и деревья по ее берегам приобретают странные, размытые очертания. Кажется, что у реки столпились сказочные великаны, страшные чудовища, фантастические животные. Местами туман встает сплошной стеной, и тогда Сарматову, чтобы оценить обстановку, приходится выбираться из туманного месива на камни, возвышающиеся над ним. Вынырнув в очередной раз, он подносит к глазам бинокль. Кругом крутые галечные осыпи, валуны, кустарники и отвесные скалы на противоположной стороне ущелья. Все тихо и мирно, но что-то заставляет Сарматова насторожиться. Он улавливает какое-то движение за кустами и терпеливо ждет. Наконец из кустов выносится грациозными, легкими прыжками круторогий горный баран — архар — и застывает на скалистом утесе. Почувствовав присутствие людей, он бьет о камень копытом и, нехотя развернувшись, скачет в черный провал расщелины.
Сарматов передает бинокль вышедшему из-под туманного полога Алану.
— Вон там, у ствола сухого дерева, почти на вершине, не пещера ли? — спрашивает Сарматов.
— Да вроде бы. Но нужно проверить.
— Давай с Бурлаком. Только без шума...
— Есть! — мгновенно откликается Алан.
Проводив взглядом растаявших в тумане Алана и Бурлака, Сарматов командует остальным:
— Привал, мужики!
Харченко и Шальнов кладут носилки с американцем возле воды. Сарматов трогает его за здоровую руку и просит:
— Пей, полковник. Прошу тебя, пей, а?
Тот лишь пристально смотрит на него. Выглядит американец еще хуже прежнего. Глаза его ввалились, исхудавшее лицо почернело, губы потрескались и спеклись.
— Ну что же ты?.. — спрашивает Сарматов, и в голосе его нет прежней злости.
Еле шевеля распухшими губами, американец выталкивает из себя:
— В уставе американской армии сказано... если нельзя выполнить приказ, офицер обязан... обязан принять все доступные меры для спасения своей жизни и жизней подчиненных.
— Сдаться «духам»? — резко обрывает его Сарматов.
— Такие, как... ты, не сдаются, — спокойно отвечает американец.
— Тогда что же?
— На войне жестокость — способ... способ спасения, майор.
— Ах, вот ты о чем!..
— Я все равно обречен. И это понятно не только мне, но и тебе. Я смирился... с неизбежным.
— Ну-у, еще не вечер, полковник! — твердо говорит Сарматов, но особой убежденности в его голосе не слышно.
— Я не доживу... не доживу и до вечера, — напрягая все силы, шепчет тот. — Лучше реши все сейчас... Иначе вам... вам не выбраться из этих... этих проклятых гор.
— Тебя вдруг стала заботить наша судьба? — удивляется Сарматов.
— Да!
— Почему?.. — недоуменно спрашивает майор.
— Это... это не имеет значения.
Сарматов внимательно всматривается в лицо полковника:
— Мы действительно раньше не встречались, полковник?
— Теперь... это уже не важно, — произносит тот и закрывает глаза.
Тем временем Алан и Бурлак преодолели крутизну склона и взобрались на одну из террас. Там, среди камней, вьется еле заметная тропинка, уходящая в распадок между отвесными скалами. Пройдя по ней, бойцы выходят на примыкающую к отвесной скале ровную площадку, с трех сторон окруженную пропастью.
— Сармат был прав, здесь пещера! — говорит Алан, показывая на проем в скале.
Держа автомат наготове, Бурлак заглядывает в черное чрево пещеры и тут же отшатывается.
— Там кто-то есть! — шепчет он срывающимся голосом.
Из пещеры доносятся громкие беспорядочные стуки и непонятное фырканье. От входа видно, как в глубине пещеры перемещаются две горящие точки.
— Может, не врали «духи»? — восклицает Бурлак. — Может, шайтан, а?
— Снежный человек, слушай! — шепчет, хватая его за руку, Алан.
— Уффф! — выдыхает Бурлак. — Блин, его нам только и не хватало! А может, опять сова? А?
— Да, нет Ваня, это снежный человек!.. Клянусь мамой — он!.. Я слышал, они здесь водятся!
— Е-мое!.. Что делать-то с ним? — на полном серьезе вопрошает Бурлак.
— Ваня, я считаю, надо его живым брать! — давясь от смеха, но делая непроницаемое лицо, отвечает Алан.
— Зачем? — вконец озадачивается Бурлак.
— Для науки! — шепотом объясняет Алан. — Они же редкий, исчезающий вид! Кто знает, может, этот вот вообще последний!
— Я в книжке читал — они трехметровые! Как мы его брать-то будем, такого громадного? — спрашивает Бурлак, не отводя взгляда от входа в пещеру — Гляди, гляди, как глазищами лупает!..
— Ничего, прорвемся, Ваня! Сейчас я его, голубчика, обездвижу, а там уж мы с тобой вдвоем как-нибудь управимся! — кричит Алан и бросается в пещеру.
Но едва он делает несколько шагов, как что-то огромное и лохматое сбивает его с ног. Бурлак бросается на помощь, но страшный удар выбрасывает его из пещеры. Однако Алану все же удается вцепиться в лохматый бок неведомого существа и даже закинуть на него ногу. Матерый архар выскакивает на площадку и, делая громадные прыжки, пытается сбросить с себя непрошеного наездника.
— Ваня, Ваня, кто это? — кричит Алан истошным голосом. У него перед глазами лишь шерсть животного, через которую он никак не может разглядеть, кого же он все-таки оседлал.
— Блин, да это ж козел! Козел, слышишь, Алан! Мать твою! — очухивается Бурлак.
— Кто козел?.. — орет Алан, еще сильнее вцепляясь в шкуру животного.
— Он — козел! — кричит в ответ Бурлак.
— Какой, слушай, козел?..
— Рогатый, блин!
— Ваня, клянусь мамой, его живым брать не надо! — снова кричит Алан.
— Так бы и сказал! — определяется наконец Бурлак и в прыжке всаживает десантный нож между лопатками архара. Тот запрокидывается набок и подминает Алана. На лицо Алана хлещет кровь.
— Ваня, клянусь мамой, сними его, а? — захлебываясь, кричит тот. Бурлак после нескольких безуспешных попыток исхитряется схватить архара за дергающиеся в конвульсиях ноги и оттащить в сторону.
— Блин, центнера два в нем! — хрипит он.
Отдышавшись, они смотрят друг на друга и вдруг заходятся в неудержимом хохоте:
— Ха-ха-ха, снежный человек!
— Для науки! Брать живым! Ха-ха-ха!
— Трехметровый! Ха-ха-ха!
— Клянусь мамой! Ха-ха-ха-ха-ха!
— Козла живым не надо! Ха-ха-ха-ха-ха!
Откуда-то сверху через невидимые щелки в пещеру льется рассеянный свет, по стене, напротив входа, течет и исчезает в трещине пола струйка воды, в стороны уходят два тупиковых ответвления. Луч карманного фонаря проходится по стенам и упирается в затянутый паутиной угол.
— Сюда, мужики! — зовет Сарматов, тщательно высвечивая что-то в пещере.
Бойцы подбегают к командиру. В луче фонаря — два скелета. На полу возле них валяются проржавевшие карабины и истлевшая амуниция. Сарматов разглядывает останки.
— Английские солдаты... Дворец этот не посещался с... с девятнадцатого года, — наконец сообщает он собравшимся.
— С девятнадцатого? — переспрашивает Шальнов.
— Со времени третьей англо-афганской войны, — поясняет майор.
— А кто в ней победил? — интересуется Алан.
— Афганцы. Собственно говоря, как и в предыдущих двух.
— Они и англичанам вломили? — удивляется Шальнов.
— Вообще-то, друг мой, — говорит Сарматов, — войны не считаются законченными, пока не захоронены все погибшие в них солдаты.
— Христолюбивое русское воинство, — громко произносит Шальнов. — Нам выпала историческая миссия закончить третью англо-афганскую войну!.. Кто «за»?..
— Можэ цюю погану вийну зараз закинчить, та на ридну Львивщину отбути! — вздыхает Харченко. — Скильки можно у крови наший та афганский купатыся?
— Об этом на Старой площади при случае спроси, — советует Морозов.
— Щоб у ных там погани очи на потылыцю повылазылы! — продолжает ругаться Харченко.
Бойцы осторожно складывают останки англичан в нашедшуюся в одном из рюкзаков полиэтиленовую пленку, туда же кладут их карабины и амуницию.
Затем Морозов и Шальнов опускают скорбный груз в разлом между двумя глыбами. Перед разломом собирается вся группа, а рядом в тени скалы стонет на носилках американец, пытаясь принять сидячее положение.
— Майор, — громко обращается к Сарматову Савелов. — Как раз в девятнадцатом году, когда эти тут геройствовали, Красная Армия гнала английских интервентов с нашего Севера.
— И что? — откликается тот.
— В нашем-то положении чего с покойниками возиться, с чужими? Чего выпендриваться?.. Уверяю, сей факт историей не будет отмечен...
— Я в этом и не сомневаюсь. Но только мы ведь это делаем не для истории! — резко отвечает Сарматов и отворачивается от Савелова.
— Группа, равняйсь! Смирно! — командует майор.
Американский полковник, которому все же удалось сесть, хотя было видно, что это доставляет ему мучения, с удивлением смотрит на застывших в строю с оружием в руках бородатых, в изодранной одежде бойцов.
— На караул! — командует Сарматов, и бойцы четко исполняют команду. — Прах солдат Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии земле предать! — произносит Сарматов и подносит к берету руку.
Камни вперемешку с землей заполняют разлом.
Американец, не выдержав напряжения, роняет голову на носилки и погружается в забытье. Он не приходит в себя, даже когда Алан и Сарматов начинают разбинтовывать его плечо. Сняв ленты, оба переглядываются.
— Слушай, Сармат! — восклицает Алан. — Что ты смотришь? Ты в Анголе кубинца рэзал, да?.. Почему этого не хочешь?..
— Там йод, антибиотики были! — отмахивается Сарматов. — Без анестезии он умрет от болевого шока. Это грешнее, чем... чем заморозить, амигос.
— Ты-то, Хаутов, чего возникаешь? — вклинивается в разговор вставший на пост у входа в пещеру Силин. — Его семья без куска хлеба не останется. У них платят — не то что нам! И страховой полис... А апартаменты — верняк, не однокомнатная в хрущебе, как у командира!
— Нашел, о чем говорить! У других и этого нет, — отмахивается Сарматов.
— А другие у нас что — как мы, по всему шарику жопу на британский флаг рвут? — вскидывается Силин. — Как мы, в кровище купаются, да?
— Кто-то должен делать и эту работу! — встревает в разговор Алан.
— Надо! — с сарказмом передразнивает Силин и бьет кулаком по камню. — Торгашам, партайгеноссе надо лопатой бабки под себя, а нам, грешным, надо по чужим горам на карачках ползать!
— Нэ напрягай, Сашка. Сам же выбрал себе работу, — просит Алан. — Что ты заладил про свои деньги? Замолчал бы, что ли! И так тошно...
Но Силин будто не слышит просьбы Алана. Его несет:
— Командиру за задание «государственной важности» еще одну цацку кинут, любуйся, мол, майор, цацкой и не возникай с вопросами, а возникнешь — цацку отнимем, тебя куда надо отправим...
— Ты что наезжаешь — плохо спал, да? — перебивает его Алан.
— Я вообще спать не могу! — говорит, кусая губы, Силин. — Все думаю — какое мне дело, кому афганцы молиться будут?.. Ленину или своему аллаху?
— Каждый должен своему богу молиться, не навязывать его другим, — словно очнувшись, говорит Сарматов.
— Правильно, своему. А эти, как их... прорабы перестройки объяснили мне: Ленин не бог!.. Ну и на кого мне теперь молиться?.. У чурок Ленина нет — аллах будет, а у меня кто?..
— Сбавь обороты, Саша! — начинает злиться Сарматов и, отвернувшись от Силина, обращается к Алану: — Где бы нам емшан-травки надыбать да поболее, а?..
— А зачем надо, командир?
— За надом!.. На бесптичье и ишак соловей!..
На лице Алана появляется широченная улыбка.
— Все ущелье обыщу, а надыбаю, Сармат! — восклицает он.
— Давай, дуй с Бурлаком! Да возвращайтесь поскорее, — кивает Сарматов и отходит к краю пропасти.
Туман рассеялся и открыл ущелье, прорезанное извилистой лентой реки. В белесом небе, в стороне, где пролегает пакистанская граница, парят большие черные птицы, описывая над землей широкие круги.
— Что-то грифы разлетались? — спрашивает подошедший Силин, — Не «духи» ли?..
— Кониной разговляются, — морщась, отвечает Сарматов.
— А-а! — тянет Силин и пододвигается ближе к майору. — Командир, мы с тобой давно не целки...
— Опять ты за свое!..
— Не нам одним интернациональный долг яйца жмет. Ты же видишь, лампасникам нет до нас дела, и пошли они... с их «долгом», с заданиями «государственной важности»!
— О чем хлопочешь? Никак в толк не возьму? — спрашивает Сарматов.
— О летунах, которых они послали на верную смерть!.. — зло объясняет Силин.
— Летуны уже в наших хлопотах не нуждаются!
— Мы нуждаемся! — переходит на шепот Силин. — За хребтом — наши. Траверснуть хребет как два пальца...
— А американца куда денем? Об этом ты подумал?
— Понимаю, тебе его замочить офицерская честь не позволяет. Давай я... А перед тем — за кадык его: говори, мол, сука, все, что знаешь! У меня расколется, как арбуз перезрелый!
— Складно поешь! — обрывает его Сарматов и отводит глаза.
— Кончай, командир, совесть мучить! Ему все равно уже всевышний путевку в рай выписал, а мужики ничего не поймут... — продолжает шептать Силин.
Сарматов сам не понимает, что с ним происходит. На него вдруг словно опускается пелена ярости. Он хватает Силина за грудки:
— В помощники к всевышнему набиваешься, чмо рваное?!
Вышедший из пещеры Савелов замечает сцепившихся Сарматова и Силина и кричит:
— Есть проблемы, мужики?
— Нет проблем! — отвечает Силин и, вырвавшись из рук Сарматова, отходит к пещере.
— Если вернемся, я тебя к такой-то матери из отряда! — бросает ему в спину Сарматов.
Силин поворачивается, губы его кривятся в ядовитой усмешке:
— Если!.. Судьба — она кошка драная, командир...
Сарматов обжигает его бешеным взглядом и уходит в пещеру. К Силину подходит Савелов.
— Хороший мужик майор, только ему его геройство свет застит, — сочувственно произносит он и советует: — Не мешай, а то он по тебе как на танке проедет.
— А мне его геройство на хрен не нужно! — хмуро отвечает Силин, всматриваясь куда-то в горизонт. — Я ему тоже не портянка... чтобы меня раком ставили!
— Если что, рассчитывай на мою помощь, — говорит, протягивая руку, Савелов.
Силин некоторое время стоит задумавшись, затем отворачивается, будто не замечая протянутой руки.
Носилки с американцем стоят в пещере у самого входа. С губ полковника срываются уже не стоны, а хрип вместе с пузырьками сукровицы.
— Очнись, полковник! — трясет его Сарматов.
Тот останавливает на нем мутный, блуждающий взгляд.
— Твоя рана не оставляет надежды, — говорит Сарматов. — Сожалею, но у меня нет другого выхода!
С охапками полыни в пещеру вваливаются Алан и Бурлак. Бурлак басит:
— Горькой травки у них, как и сладкой, тоже в избытке!
Молча кивнув, Сарматов снова склоняется над американцем.
— Пусть будет, как назначено судьбой, — шепчет тот. — Лишь бы только помолиться... помолиться наедине, а, майор? Это не займет много времени...
— Конечно! — говорит Сарматов и кивает Бурлаку и Алану. Те выносят носилки с американцем из пещеры и ставят в тени от камня.
Из глубины пещеры, где бойцы разделывают тушу архара, подходит к майору капитан Морозов. В одной руке у него котелок, наполненный кровью, в другой — здоровенные, перекрученные рога козла.
— Американцу попить бы кровушки — сила в ней! — говорит он, кивая на котелок. — В моей Даурии от всех хворей — рога марала. Потру, пожалуй, в порошок — глядишь, и архарьи силу имеют.
— Добрая душа ты, Егор Степанович! — говорит Сарматов.
— В нашем-то деле не должна она быть недоброй, — отвечает Морозов.
— Егор Степанович, спирту бы? Никто из мужиков не прихватил втихаря, а?
— Спирту? — вскидывается тот. — Ты что, командир?..
— Да я не себе... Американцу вместо анестезии.
— А я уж подумал!.. — облегченно вздыхает Морозов. — Пулю выковыривать будешь?..
— Да. Хотя шансов, мягко сказать, немного...
— Спирт есть, командир. Я еще в Кабуле все их сидоры перетряс — фляг семь наберется.
— Ничего себе! — восклицает Сарматов. — Тащи!
Американец сидит, привалившись здоровым плечом к камню. Когда Сарматов и Алан встают у него за спиной, он, не поворачивая головы, произносит:
— Я готов, майор!
Упираясь здоровой рукой в камень, он пытается встать на ноги, и когда с помощью Алана ему это удается, он обводит взглядом снежные хребты и шепчет:
— Круг... круг замкнулся! Все же как странно пересеклись наши пути!..
— Не мы их выбираем, полковник, — отвечает Сарматов. — Я тоже узнал тебя, «падре»!..
Американец кивает головой и, не поворачиваясь, спрашивает:
— Ну и как вы собираетесь со мной покончить?
Сарматов и Алан переглядываются. У обоих на лицах написано удивление, смешанное с отвращением. Повисает тягостная тишина, которую наконец прерывает Сарматов:
— Я — русский офицер, а не заплечных дел мастер! — сухо говорит он и ловит мутный взгляд американца. — Тебе, полковник, предстоит операция — без анестезии, ты согласен?