Для него это был прощальный карнавал. Марго робела перед его эротической экспансией. Её коробил уличный язык Ореста. Если он бывал в досаде на кого‑нибудь из её коллег, которых она тоже не жаловала, его брань была настолько увесистой, что Марго смущалась, хоть и разделяла его негодование. Однако он и всуе произносил эти непутёвые словечки. Марго одёргивала его, как ребёнка. Если похабник не унимался, то она впадала в истерику, убегала на кухню в слезах и, громко хлопая дверцами шкафа, доставала сигареты, демонстративно курила, чтобы он видел, до чего довёл бедную женщину этими вульгаризмами. «Ведь он такой и есть, как я не разглядела, пришёл в мой дом со странными намерениями», — думала Марго.
Он уходил на пляж, где‑то шлялся. Его возвращение оправдывалось разумным объяснением. Он говорил, что хотел посмотреть, как сосуществуют на примере их речи разностильные лексические пласты языка.
— Ну и дурачок же ты! — примирительно говорила Марго, принимая его поцелуй в щеку.
Стилистический конфликт был исчерпан.
* * *Марго нравилось находить в постели спящего мальчика, когда она приходила от подруги поздно вечером. Она ныряла к нему под одеяло и прижималась чреслами. В один из таких зимних вечеров она объявила о поездке на остров.
— Ух ты, у тебя есть дом на острове? Едем немедленно! — завопил Орест, охваченный щенячьим энтузиазмом.
Его глаза, как у подростка, горели сумасшедшими искорками. Он приподнялся на локте, одеяло сползло с плеча.
— Вот придёт весна, зацветут подснежники, потом вишни, отцветут сливы, и вновь зацветёт черёмуха, мы поедем ухаживать за садом, — вразумительно объясняла Марго, пощипывая на его груди реденькие волоски.
Орест мурлыкал от удовольствия, урчал и, прикрыв глаза, уже представлял, как под их окнами будет шуметь море. Его сердце отсчитывало удары под рукой Марго, теребившей большим пальцем тёмный сосок, покрывшийся пупырышками.
Волна поднатужилась и прыгнула к их ногам.
— Ай, кусается! — вскрикнула Марго и отскочила в сторону. — Ай! — вновь испуганно вскрикнула она, наступив на что‑то скользкое.
Орест наклонился, нащупал напугавший её предмет. Это был трепанг, выброшенный на берег волной. Орест взял его в ладонь. Холодный, мягкий на ощупь, покрытый бородавками, похожий на огурец моллюск скользнул внутрь его плавок:
— Ну, трусишка, вынь его!
Марго брезгует. От него пахнет рыбой.
— Конечно, пахнет, а как же! А ты пахнешь мидией, мой трепанг сейчас лопнет от зависти.
Он с трудом разжимает створки раковины, язычок мидии сокращается.
—У — у-у, какой сильный мускул!
Мидия ослабла, он глубоко вдыхает.
— Гляди, сейчас нос прищемит! — смеётся она и обхватывает руками его голову, волосы длинные, мокрые, жесткие, как ламинария.
И вот створки раковины раскрылись окончательно.
В минуту наивысшей радости её охватывает тревога, её счастье скоротечно, слёзы текут, и пальцы её впиваются ногтями в его тело, она готова разорвать его на части, растерзать. Они плывут в тёмной воде, волны успокоились, от каждого движения море искрится планктоном. Марго пытается ухватиться ногами за узкие бёдра Ореста, ложится на спину, он поддерживает её. Их окружают яркие звёзды в темном небе. Они разлетаются в брызгах из её рук, вокруг её тела…
— Мы как созвездия, — говорит он шёпотом.
Его голос окутала темнота. Через пролив, до самого острова Садо протянулась млечная река. Марго несказанно счастлива, без единой мысли в голове, крохотная искорка, живая, между двумя половинками небытия, которые принимают её и удерживают в свободном парении. Все её интеллектуальные ценности, вроде гегелевской эстетики, тщеславных планов и дзэн — буддизма рассыпаются в прах, в пепел александрийской библиотеки. Умереть бы сейчас, не узнав никогда о том, что умер…
— Если сможешь, роди, — говорит Орест.
Он сказал таким тоном, что она не поняла, действительно он хочет, чтобы она родила ему, или он бравирует. «Как грубо!» — думает она, но не подаёт виду. Ей больно. Нестерпимо больно. «Если сможешь, если сможешь…» — отзываются эхом его слова в сердце Марго.
— Ты посмотри, рубашка сбилась на шее в шарфик! — смеясь, произносит она и расправляет рубашку.
— А ты в следующий раз повязывай шею моим шарфиком заранее, — предложил всегдашний пересмешник Орест.
Они громко смеются. До слёз…
Два тёмно — бордовых лепестка завядшей розы, прошелестев, отвлекли Марго от её воспоминаний. «Роза содрогнулась и с лёгким треском, похожим на догорающий хворост в костре, обронила лепестки на пол», — мысленно записывала Марго в коллекцию своих маргиналий.
…Орест имел в виду тот самый красный шерстяной шарфик с бахромой на концах и черными полосками, который она подарила ему на день рождения. Этот шарфик запечатлён на его многочисленных фотографиях: он идёт по берегу моря, нагишом, в одном шарфике; на киноплёнке тоже имеется несколько кадров. «Если вы увидите, что этот шарфик греет чью‑то шею, то знайте, из чьих рук он пошёл по рукам», — продолжала сочинять Марго, романизируя свою жизнь. Потом она вздохнула: «Как хороша была моя каморка!»
* * *Тем временем, пока Орест бродит по городу, Марго, выкроив свободный час, листает словари или сочиняет какой‑нибудь конгениальный текст — труд всей её жизни. Она сочиняет его уже в течение пяти лет. Орест тоже приложил к нему руки: перекладывает листы из одной папки в другую. Раздался звонок в дверь. Так протяжно и нетерпеливо звонят чужие. Она неохотно отрывается от бумаг, покрывает стол платком.
— Кто бы это мог быть?
На пороге её милый друг — запыхался, потный.
— Дорогая, все путаны вышли в город, а ты сидишь над своими книжками. В город прибыл аргентинский корабль или французский миноносец с визитом дружбы, проведать наш форпост. Красавцы в белых штанах и чёрных ботинках, при беретах, ходят парами или гурьбой по городу, выбирай — не — хочу! — выпалил на одном дыхании Орест, весь взмыленный от жары и ходьбы. Он стоит на пороге, прислонившись плечом к стене.
— Ах, значит, ты решил выдать меня замуж? — безразличным тоном спрашивает Марго.
— Ну, ты же мечтала жить в предместье Парижа, в Сен — Дени, возвращаться домой на штрейкбрехерской электричке!
— Что ты такое говоришь несусветное?
— Сусветное или несусветное, одевайся! — велит Орест.
— Ну, ладно — ладно!
Марго потускнела, улыбка скисла. Она устала от его затей.
«Ну, что ты такая квашеная капуста, хрум — хрум? Давай, снаряжайся! Скидывай халатик, надевай самое красивое платье, покажи всем, какие у тебя красивенькие ножки.
— Из Аргентины, говоришь?
— Ага, круизный лайнер, «Малькольм» называется.
— Правда, что ли? Стало быть, наконец‑то он прибыл со всеми своими хулиокортасаровскими персонажами прямым рейсом.
— Ну да! Кругосветное путешествие победителей в лотерею с заходом в порты Йокогама и Владивосток.
— В таком случае я собираюсь. Нельзя пропустить такого квазилитературного события. Вот достану только свои наряды, — сказала она и, спешно переменив настроение, стала принаряжаться. Всё‑таки мужчина выводит её в люди, нельзя отказать. Однако её что‑то смущает.
— Я только приму душ, а потом пойдём гулять, — объявляет он, скидывает одежду, дефилирует перед ней и закрывает дверь в ванну.
— Ах, Аргентина! Страна серебра, страна рыбьей чешуи!
Марго вновь открыла шкатулку. Насупив брови, она перебирала улики прошлого, пока не обнаружила в ней счёт из кафе «Льдинка». Эту шкатулку можно «читать», словно книгу Просперо.
Влюблённые выпорхнули из своего гнезда солнечным и ветреным днём около пяти часов вечера 18 августа 1991 года. На нём тонкие бежевые брюки и рубашка с короткими рукавами; на ней клетчатая юбка, которую сшила своими руками, и белая блузка с отложным воротником. В воскресенье в городе не так многолюдно, только к вечеру на остановках толпится народ, зато пляжи переполнены как детьми, так и взрослыми, даже вечером. Марго боится, что кто‑то из знакомых увидит их вместе, держится скованно, и всё же берёт его под руку. Она бы предпочла, чтобы в этот их совместный выход вымер весь город, и невольно старается быть незаметной. Марго не поспевает за ним. Он один шаг, она три. Цок, цок, цок!
Кивая глазами на иностранного моряка, она пытается шутить:
— Слушай, а этот мореход ничего, симпатичный.
Орест оборачивается, потом сверху вниз с укором смотрит на Марго.
— Да, панамка хорошая. Военная форма к лицу любому мужчине.
Они заходят в кафе, заказывают кофе.
— Ах, дальние страны! — романтично загрустила Марго. — Выиграть бы нам в какую‑нибудь лотерею и отправиться в странствия по ту сторону ветра…
Она как в воду глядела. Судьба говорила с ней случайными оговорками. Не она заметила эту обмолвку, а Орест, смышлёный и глазастый. Он черпает информацию не в знании, а в наблюдательности. Свой выигрышный номер Марго уже разыграла три с лишним года назад, когда выгнала Ореста со своей лекции, чем и разозлила его. Её лотерейным билетом был этот нагловатый парень. Не бог весть какой выигрыш, и всё же…
Кивая глазами на иностранного моряка, она пытается шутить:
— Слушай, а этот мореход ничего, симпатичный.
Орест оборачивается, потом сверху вниз с укором смотрит на Марго.
— Да, панамка хорошая. Военная форма к лицу любому мужчине.
Они заходят в кафе, заказывают кофе.
— Ах, дальние страны! — романтично загрустила Марго. — Выиграть бы нам в какую‑нибудь лотерею и отправиться в странствия по ту сторону ветра…
Она как в воду глядела. Судьба говорила с ней случайными оговорками. Не она заметила эту обмолвку, а Орест, смышлёный и глазастый. Он черпает информацию не в знании, а в наблюдательности. Свой выигрышный номер Марго уже разыграла три с лишним года назад, когда выгнала Ореста со своей лекции, чем и разозлила его. Её лотерейным билетом был этот нагловатый парень. Не бог весть какой выигрыш, и всё же…
Не будучи ни азартной, ни смелой, она ожидала, что однажды на выходе из трамвая ей встретится некая белокурая бестия, которая сотворит из её жизни восхитительный шабаш. «О нет, никогда!»
Орест терялся в догадках, какова природа её ревности: к его женщинам, о которых умалчивал, чем еще больше вызывал подозрения, или к тому, как он, флайер, свои проигрыши оборачивает в выигрыши?..
Они заказали бы по сто грамм водки. Потом еще по сто, но — увы! Пришлось ограничиться двумя порциями мороженого, одним яблоком. Кофе и торт. Ещё раз повторили. Сладкоежка Орест заказал для себя два разных пирожных. «Просто разорение!» — калькулировала в уме Марго…
Марго близоруко посмотрела на чек. Набор бледно — синих цифр был едва различимым. Конечно, никакой «Малькольм» не заходил в бухту Золотой Рог, но ей понравился этот литературный розыгрыш. Ничего, красивый розыгрыш! Во всех прохожих они признавали липидов и других персонажей аргентинского сказочника.
Это был обыкновенный день, как все дни, люди загорали на пляже, купались, ходили по городу, однако для неё он был на редкость романтичным, даже сентиментальным. Одной своей выдумкой обычный день он превратил в красивое воспоминание, вот и чек тому очевидное свидетельство.
* * *На следующий день, рано утром, они поехали на остров Рейнеке, прихватив с собой кинокамеру, продукты, кое — какие вещи. Она складывала вещи, а он вынимал их обратно. Он мог путешествовать с одной зубной щёткой в кармане.
На катере она краем уха услышала разговор двух женщин. Одна жаловалась на сына, что он влюбился в какую‑то бабу, которая годится ему в матери, а он говорит, что Анна богом дана, ничего слышать не хочет, собрался жениться. Марго спроецировала этот разговор на свои отношения с Орестом, посмотрела на него с лукавством и гордостью. Ветер раздувал его длинные волосы. Пухлые губы высохли, над верхней губой, слегка приподнятой и обнажающей крупные зубы, пробивались реденькие трехдневные усы. Она протянула руку к подбородку. Он растянул губы в улыбке, и в этот момент его поймал объектив фотоаппарата. Марго рассматривала его лицо на чёрно — белой фотографии, которое стало чужим и далёким.
Когда они сидели в кафе, Орест предложил ей игру в воображение: нужно было представить, будто они сидят в кафе на Авенида‑де — Мажо в городе Добрых Ветров и рассматривают будущих экскурсантов, давая им всяческие характеристики. И вот они в пути на катере, где коротают время за этой же игрой, проходят через пролив между островом Русский и мысом Эгершельда.
«Время — это гильотина, — думала Марго, перебирая вещи в шкатулке. — Никому не избежать его острого холодного лезвия; наши головы, отяжелевшие от размышлений и воспоминаний, скатятся в корзину безумного изобретателя под его смешок…»
Она вспомнила насмешливый рассказ Ореста о подростке. В её памяти ожила его мимика, жесты, голос, интонация: «Вон, глянь на этого подростка с куском хлеба…»
Мальчик в шортах, с первыми признаками мужественности на верхней губе и двумя вихрами на голове, прислонившись к борту, подкидывая хлеб в воздух. Прожорливые чайки, теряя благородство, выхватывали корм из клювов друг у друга. Увлечённый вчерашней игрой, Орест прозвал его Фелипом. Однажды, кажется, в прошлом году, он видел его на городском пляже, когда тот купался, ныряя с пирса. Среди подростков, резвившихся на пирсе и в воде, он был самым шумным и выделялся развитостью. На нём были светло — зеленые трусики треугольником, из‑под которых торчала во все стороны густая поросль темных волос, вьющихся до пупка и по ногам. Содержимое трусиков нагло выпирало наружу, просвечивая сквозь мокрую ткань. «Будто запихал в них черного котёнка». Орест кинул ему канат и помог выбраться из воды. Паренёк, упираясь ногами в бетонный пирс, перебирал канат руками. Его товарищи резвились, бравируя умением круто выругаться, сталкивали друг друга в море. Они даже не дразнили его, а хвастались наперебой: «У него самый большой хер в классе!» От этого хвастовства подросток смущался, и смущение его передавалось Оресту.
Он узнал этого ушастого паренька, однако тот, кажется, не припоминал Ореста, хотя несколько раз оборачивался в его сторону. Встречный ветер прилепил его футболку к телу, выделяя развитые плечи и грудь. Орест, делившийся с Марго своими замечаниями об этом подростке, предположил, что он, вероятно, занимается греблей. Марго кивнула.
Морские волны переливались чешуйками солнечных бликов. Ветер дул им в загривки, словно игривым щенятам. Марго завела кинокамеру и начала снимать удаляющийся город, пенную борозду за катером, над которой кружились чайки. В кадр попало лицо Ореста, он смотрел не в камеру, а как бы сквозь неё. За его спиной, словно тень его мыслей, прислонился к борту, согнув ногу в колене, этот паренёк, оборачивающийся на голос:
— Феликс, послушай, кончай хлеб травить!
Орест с удивлением обернулся. Он почти угадал имя этого парня, правда, ему послышалось «Феникс, ослиные уши». Кто‑то вновь повторил:
— Проходим Ослиные Уши!
Это были две большие скалы, торчащие из воды, как уши, потому так и названные. Феликс отошёл от борта катера и, покачиваясь, двинулся к группе ребят в военных кепках, сидящих на рюкзаках. Они курили, смеялись. Один паренёк размахивал уздечкой.
— Будешь яблоко? — спросила Марго.
— Буду!
Они грызли одно на двоих яблоко, уставившись на море. По левому борту проходили острова, окутанные туманом.
— Ты знаешь, на одном из этих островов в восьмом веке стояла одна из пяти столиц бохайского царства, три столетия просуществовало царство, от высокой культуры ничего не осталось. Был такой Тайтэй, поэт, ученый… кое — какие стихи должны были бы сохраниться в Японии, ведь он участвовал в поэтических турнирах, — рассказывала Марго.
— Хоть имя сохранилось… — сказал Орест, слушая вполуха.
— Если ты решишь уйти от меня, скажи, хорошо? — вдруг сказала Марго.
— Разумеется, — ответил Орест, надкусив яблоко. Он даже не обратил внимания на неожиданную смену темы разговора.
Марго заранее готовила себя к неизбежному расставанию, сознательно выстраивала дистанцию. Пока на него никто не покушался, она тяготилась его присутствием; но стоило появиться сопернице, как в ней вспыхивала ревность.
Дни, проведённые на острове, были наполнены счастьем. Это пугало. Нельзя быть такой счастливой! Лучше иметь крохи радости. Марго не хотела подбирать их с чужого стола, всем сердцем она стремилась к полноте, избыточности, когда каждая деталь или пустяк наполняются невыразимым предчувствием, — вот почему, наверное, она сохраняла в своей шкатулке все эти бессмысленные вещицы.
— Смотри, рыба купается, выныривает из волн! — завопил Орест, как ребёнок, и вытянул руку.
— Какая красивая рука, узкая, длинные пальцы!
Это мальчишество, эта непосредственность, этот жест отчётливо нарисовались в её памяти. Она хотела присвоить один только его жест, упрятать его в свою заветную шкатулку и вынимать время от времени. Кинокамера помогала ей коллекционировать немало таких жестов. Как называется это — безумие, любовь, счастье?
— Селёдка или пиленгас, — предположил небритый пассажир с папиросой в жёлтых зубах, видимо, островитянин.
Марго загрустила на катере. В том то и дело, что она не могла родить. Она ожидала услышать, что он никогда не оставит её, но вместо предполагаемого ответа… Она была готова разрыдаться. Его фраза «если сможешь» была убийственной. «Нет, он просто неотёсанный, я сама виновата, не надо провоцировать, знай впредь».
* * *Из глаз выкатились две тяжёлые слезы. «Их тоже, наверное, выдумал мой сочинитель», — подумала Марго, представляя себя героиней романа. Она чувствовала, как они прокладывают путь по её щекам, сбегая в уголки не накрашенных с утра припухлых губ. Она облизнулась, шмыгнула носом. Одна слеза шлёпнулась на чек, цифры расплылись; а другая упала со звоном на крышку шкатулки. «Слеза рассыпалась на крохотные осколки, ибо она сбегала так медленно, что успела остыть и превратиться в тёмный лёд», — описывала Марго свою печаль в воображаемом романе. Крышка шкатулки отбрасывала солнечные блики.