Резко различались бытующие на предприятии представления об оптимальном образовательном уровне рабочих автоматизированных участков (они в книге обозначены как А-участки, в отличие от неавтоматизированных НА-участков). В отчете сказано: «США считают, что техническое образование не нужно не только рабочим НА-производств, но и рабочим А-производств. По данным экспертов СССР, только 18 % рабочих А-участков могут обойтись без технического образования, 70 % рабочих необходимо профессионально-техническое образование в объеме ПТУ и 12 % рабочих требуется специальное среднее техническое образование».
В разных социальных системах различается как реальный общеобразовательный уровень рабочих, так и мнение экспертов о необходимом уровне. Советские рабочие в этом отношении выделяются даже среди социалистических стран — большинство их имели в 70-е годы среднее образование (неполным средним считается образование уровня 5–9 классов).
При этом в СССР считалось, что образовательный уровень рабочих А-производств должен быть повышен, а в США считали, что он у них избыточен.
Исследователи отмечают расхождение между объективными измерениями факторов труда и субъективными оценками рабочих: «рабочие социалистических стран, как правило, несколько завышают уровень физических усилий, затрачиваемых в процессе работы, тогда как рабочие несоциалистических стран, напротив, склонны этот уровень занижать. В отношении умственных нагрузок позиции полярно меняются: рабочие социалистических стран считают, что эти нагрузки недостаточны; их коллеги из несоциалистических стран считают этот уровень чрезмерным». Иными словами, рабочие с высоким образовательным уровнем желают работы более содержательной и требующей умственных усилий. Такие рабочие могут быть более требовательными и неудовлетворенными, нежели менее образованные, но это вовсе не значит, что низка их мотивация. Напротив, их неудовлетворенность представляет из себя огромный потенциал для развития.
Третья группа выводов связана с тем, как влияет автоматизация на трудовые нагрузки. Здесь выявились резкие различия между двумя социальными системами. Общий вывод такой: «В соцстранах общая физическая напряженность труда на А-участках уменьшилась существенно (на 7,3 %). В несоциалистических странах физическая напряженность труда в целом на А-участках даже несколько повысилась (на 5,6 %)».
Самый большой вес в нагрузках имеют те, которые связаны с неудобной рабочей позой. Результат таков: «Если в социалистических странах эти нагрузки практически не изменились, а в СССР заметно уменьшились, то в странах несоциалистических нагрузки, связанные с рабочими позами, существенно возросли, особенно в ФРГ (на 46,1 %), США (на 41,9 %) и т. д… Самыми большими эти нагрузки оказались у рабочих Англии (46,6 балла), самыми низкими в СССР (28,7 балла)».
С учетом нервных нагрузок исследователи определяли «общую напряженность труда». Вывод таков: «Различия, имеющиеся между двумя группами стран, вновь подтверждают вывод о более благоприятных последствиях автоматизации для рабочих социалистических стран. Общая напряженность труда рабочих А-про-изводств в социалистических странах уменьшилась в среднем почти на 21 %. В наибольшей степени она снизилась в СССР (на 61 %) и в ГДР (на 38,9 %). В группе несоциалистических стран напряженность труда на А-участках в среднем даже возросла (на 6,3 %), а в ФРГ — даже на 201,6 %».
Примечательно расхождение объективных оценок комфортности условий труда с субъективными оценками самих рабочих: «Так, в ГДР комфортность труда, по оценкам экспертов, ниже средней по 14 странам на 14,0 %, а по оценкам рабочих — она выше средней на 18,7 %. Следовательно, рабочие ГДР «переоценивают» комфортность своих условий труда на 32,7 процентных пункта. В СССР комфортность производственной среды выше средней для А-участков на 27,6 %, а рабочие оценили ее выше на 40,4 %. Следовательно, и рабочие в СССР в среднем более высоко оценивают свои условия труда, нежели рабочие других стран».
Из этого следует, что рабочие стали склоняться к антисоветскому повороту вовсе не вследствие тенденции к объективному ухудшению их положения на производстве, а в результате культурного кризиса советского общества и под влиянием интенсивной идеологической обработки.
Социальная сфера промышленных предприятий.
В 1950 — 1960-е годы сложился тип советского промышленного предприятия, который и просуществовал до той реформы, что была начата в годы перестройки. Характер предприятия очень много говорит о сущности как советского проекта (представления о желаемом образе жизни), так и реально сложившегося общественного строя.
Представление предприятия как исключительно производственной и экономической системы — абстракция, для нашей темы неадекватная. Любая компания, фирма, предприятие — это микрокосмос, действующий в соответствии с ценностями и нормами, господствующими в обществе. Даже промышленный анклав (например, филиал немецкой фирмы в перуанском городке) не может быть «закрыт» от окружающей культурной среды. В целом традиционное общество строится в соответствии с метафорой семьи, а современное — с метафорой рынка. Из этого общего представления вытекают права и обязанности человека, общества, государства и того элемента системы, который нас интересует в данной теме, — предприятия.
Подавляющее большинство промышленных предприятий нынешней России создано в советский период. Те, что были унаследованы от России дореволюционной, были трансформированы в соответствии с той же матрицей. Эта матрица — представления о функциях и обязательствах промышленного предприятия в советском обществе — сложилась в процессе индустриализации, перестройки промышленности в годы Второй мировой войны и послевоенного восстановления (30— 50-е годы). Это — эпоха т. н. «мобилизационного социализма» (иначе его называют «сталинизмом»). За это время СССР сделал большой рывок в развитии промышленности, науки, образования.
Чтобы понять, какой тип предприятия сложился в ходе реализации советского проекта, надо выявить его социально-философские основания. На языке идеологии этот проект назван «русским коммунизмом». Взяв в качестве знамени постулаты марксизма, он представлял собой совершенно иную цивилизационную траекторию, нежели социал-демократический проект Запада. Причина известна: Россия была крестьянской страной с традиционным обществом, в культуре которой сохранились многие структуры аграрной цивилизации. Западная социал-демократия — продукт гражданского общества, в котором крестьяне как класс и как культура сохранились лишь в реликтовом состоянии (в сельском хозяйстве они заменены фермером).
Уже на первом этапе «шоковой терапии» после 1991 г. обнаружилась эта «аномалия» промышленных предприятий России, которая до сих пор не дает возможности создать рынок рабочей силы. Заместитель министра труда и занятости РФ В. Кастмарский писал в марте 1992 г.: «Пикантность нынешней экономической ситуации заключается в том, что после освобождения цен и начала работы спросовых ограничений в нормальной (подчеркнем: в нормальной) экономике все предприятия стремятся расширить производство, чтобы не только выжить, но и увеличить свою прибыль. У нас же происходят удивительные вещи: производство сокращается, но нет и безработицы, то есть предприятия продолжают платить деньги, даже работая меньше и хуже. Изыскиваются самые разные способы остаться на плаву — сдаются этажи производственных помещений в аренду инофирмам. Продаются запасы сырья и оборудования» («Российская газета», 24.03.92).
Итак, сделаем первый вывод. Те предприятия, которые имеются сегодня в России, возникли в результате приватизации (и часто разделения) советских государственных предприятий. Они создавались и действовали в культурной среде, проникнутой общинным мышлением, отрицающим индивидуализм. Та антропологическая модель, на которой строился социальный уклад предприятия, представляла человека не свободным атомом, а солидарной личностью, для которой получение от общины минимума жизненных благ есть естественное право. Действия предприятия, нарушающие это право, до сих пор воспринимаются как неправильные, несправедливые.
Когда речь идет о промышленных предприятиях, этот фактор, как ни парадоксально, усиливается (хотя он должен был бы нейтрализоваться в процессе перехода промышленных рабочих к городской жизни). Это связано с историческими условиями индустриализации в советской России, которая в очень высоком темпе проходила с конца 20-х годов.
Как и в Японии, индустриализация в СССР проводилась не через возникновение свободного рынка рабочей силы, а в рамках государственной программы.
В Англии крестьяне в ходе «огораживаний» были превращены в пролетариев, которые вышли на рынок рабочей силы как свободные индивидуумы. В СССР после революции 1917 г. в селе была возрождена община (мир), лишь частично подорванная в 1906–1914 гг. реформами Столыпина. Необходимые для индустриализации (и избыточные для села) трудовые ресурсы были получены посредством программы «коллективизации» — насильственного создания сельских кооперативов (колхоз) и государственных ферм (совхоз), которые государство снабжало машинами и другими средствами интенсивного сельскохозяйственного производства.
Как и в Японии, индустриализация в СССР проводилась не через возникновение свободного рынка рабочей силы, а в рамках государственной программы.
В Англии крестьяне в ходе «огораживаний» были превращены в пролетариев, которые вышли на рынок рабочей силы как свободные индивидуумы. В СССР после революции 1917 г. в селе была возрождена община (мир), лишь частично подорванная в 1906–1914 гг. реформами Столыпина. Необходимые для индустриализации (и избыточные для села) трудовые ресурсы были получены посредством программы «коллективизации» — насильственного создания сельских кооперативов (колхоз) и государственных ферм (совхоз), которые государство снабжало машинами и другими средствами интенсивного сельскохозяйственного производства.
Вытесненные при этом из села крестьяне не «атомизировались» и не стали пролетариями. Они организованно были направлены на учебу и на стройки промышленности, после чего стали рабочими, техниками и инженерами. Жили они в общежитиях, бараках и коммунальных квартирах, а потом — в рабочих кварталах, построенных предприятиями. Это был процесс переноса общины из села на промышленное предприятие. Получилось так, что основные черты общинного уклада на предприятии проявились даже больше, чем в оставшемся в селе колхозе.
Поэтому промышленное предприятие СССР не только не стало фирмой, организованной на принципах хрематистики, — оно даже не стало чисто производственным образованием. Оно было, как и община в деревне, центром жизнеустройства. Поэтому создание на самом предприятии и вокруг него обширной системы социальных служб стало вполне естественным процессом, не противоречащим культурному генотипу предприятия, а вытекающим из него.
* * *Поговорим об отдельных частях социальной сферы предприятий — о том, как они строились в советское время.
Общественное питание. Право на пищу — одно из ключевых естественных прав в традиционных обществах. Заводская столовая как особый социальный тип была важной частью советского предприятия. Замечу, что западные эксперты обычно вообще не учитывают столовые как элемент социальной инфраструктуры предприятия.
В 1990 г. услугами общественного питания пользовались в России ежедневно 84 млн. человек (более половины населения). На предприятиях промышленности, строительства, транспорта и в совхозах, а также в рабочих общежитиях было сосредоточено около 40 % мест всей системы общественного питания. В 1990 г. в сфере производства обеспеченность услугами столовых достигла 91 % от норматива (от числа работников, которым по условиям работы требовались такие услуги).
По мнению работников, ценность общественного питания, организованного непосредственно на производстве, была весьма высока. В 1990 г. в ходе опроса, проведенного в республиках СССР Бюро социологических обследований Госкомстата СССР, 52,5 % опрошенных в РСФСР отметили, что обеспеченность этими услугами недостаточна (то есть, по их мнению, эти услуги следовало не свертывать, а расширять). 41,3 % опрошенных считали, что эти услуги следует развивать самим предприятиям и ведомствам, а 37,4 % считали, что это могут лучше сделать местные органы власти.
Практически все предприятия давали дотации столовым, работающим на их территории. Оценить размер дотаций сложно, поскольку часть их шла через профсоюз, часть скрывалась в самых разных статьях расходов, часть представляла собой прямые поставки продуктов из «подсобных хозяйств» или из кооперативов, минуя торговлю. Согласно опросам 1996 г., даже до того момента четверть предприятий сохранила у себя подсобные хозяйства, причем 86 % из них продавали продукцию своим работникам (по льготным ценам), а 3 % распределяли ее среди работников предприятия бесплатно.
Подсобные хозяйства — особый элемент социальной сферы предприятия, которого нет на Западе, и о них следует сказать особо. В них отразился пережиток связи промышленного предприятия России с землей. Другая сторона той же проблемы — наделение большинства работников предприятия земельными участками и всяческая помощь в обустройстве этих участков. Обеспечение работников участками — одна из важных сторон социальной деятельности предприятий, совершенно не понятных западным экспертам и не отраженных в западной литературе. Кстати, в самые тяжелые годы кризиса урожай, собираемый рабочими со своих огородов, составлял важную часть потребляемых продуктов питания.
Диапазон форм связи предприятия с его «подсобным хозяйством» очень широк — от слабо формализованного «шефства» предприятия над колхозом или совхозом до превращения совхоза в структурное подразделение предприятия. Понятно, что отношения предприятия и его подсобного хозяйства совершенно не объясняются рыночными механизмами. Вот что рассказывает в своей книге H.H. Румянцев о взаимоотношениях крупного текстильного комбината с селом уже в 1992 году, в разгар «шоковой» реформы:
«Совхоз «Приволжский» когда-то был подсобным хозяйством комбината, ему мы помогали больше всех. Построили 73 коттеджа, дали горячую воду, подключили к нашей канализации. Считаю, что мы помогли совхозу иметь в достатке рабочих, и теперь они обходятся своими силами. Совхоз считается одним из лучших в области. Все мы сделали для них бесплатно, хотя 73 домика были бы для нас нелишними.
В 1992 году, а прошло всего десять месяцев, мы затратили более десяти миллионов рублей на строительство жилых домов, ферм, зерносушилки, дорог. Продукции за это время получили на 8,5 миллиона рублей. Думаю, что в ближайшие годы мы будем получать не менее пяти-шести тысяч литров молока от коровы в год. Будут у нас куры. Хотя бы детские сады, но мы должны обеспечить яйцами. Разведем гусей, благо в хозяйстве есть большое озеро.
Мы организовали торговлю на фабриках, и все убедились, что у нас можно купить втрое-вчетверо дешевле, чем в госторговле. Молоко у нас три рубля литр, в госторговле — десять. Это же касается одежды, обуви, продуктов. Мясо с нашего подсобного хозяйства продаем по тридцать рублей, впятеро дешевле. Все это в конечном счете зарплата, только обеспеченная вдобавок хорошим товаром».
Широкое использование общественного питания, а также наличие «невидимых» каналов распределения продуктов питания объясняет «загадку», которую как будто не замечают западные эксперты: почему при «дефиците» некоторых продуктов питания в розничной торговле реальный уровень потребления этих самых продуктов в СССР был по западным меркам очень высок.
Оценить в денежном выражении все способы поддержки предприятиями их столовых трудно. Известно, однако, что в среднем качество питания в заводских столовых было намного выше, чем в столовых открытого доступа, — при значительно более низких ценах. В «своих» столовых предприятия использовали также многие формы оказания работникам материальной помощи на уравнительной основе (бесплатный хлеб или овощи, особые блюда с символической ценой для легкомысленных людей, «не дотянувших до получки» и др.). В 1990 г. 9,1 % рабочих промышленности (и 8,5 % работников совхозов и колхозов) получали бесплатное питание или питание с частичной доплатой. На многих предприятиях бесплатным было питание работников ночных смен.
* * *Жилищно-коммунальные услуги предприятия. В СССР обеспечение жильем было конституционным правом, которое гарантировалось государством. Бездомности как социального явления в СССР не существовало. Государство в лице как местных властей (советов), так и предприятий предоставляло жилье бесплатно в вечное пользование. Законом было запрещено выселение без предоставления равноценного жилья. Этот закон в такой степени воспринимался как естественное право, что даже через семь лет после ликвидации советского законодательства власти не решаются на выселение жильцов за неуплату коммунальных платежей (в некоторых регионах неуплаты являются почти тотальными, в масштабах целого города).
Сначала скажем о состоянии жилищного фонда в СССР и места в нем предприятий. На начало 1991 г. в СССР имелось 87,2 млн. квартир и домов, из них 48 млн. квартир государственного и общественного фонда (остальные — собственность граждан). Из этих 48 млн. квартир 46,4 млн. (96,7 %) — отдельные, 1,6 млн. (3,3 %) — коммунальные, т. е. в них проживало более одной семьи. Основную массу расходов по содержанию жилья в СССР несло государство. В 1989 г. на 1 рубль взимаемой с жильцов платы было 6 рублей государственных дотаций. В семейном бюджете рабочих и служащих расходы по оплате квартиры составляли около 1 %, а со всеми коммунальными услугами — 3 %.
Весь жилой фонд СССР в начале 1991 г. составлял 4,6 млрд. квадратных метров площади. Из них государству принадлежало 2,5 млрд. В государственном фонде ведомственная площадь составляла 1,44 млрд. кв. м. Это и был жилой фонд предприятий и ведомств (т. е. центральных органов управления хозяйством). Из этого фонда 0,23 млрд. кв. м. принадлежало предприятиям сельского хозяйства (совхозам), а 0,1 млрд. кв. м. (7 %) составляли рабочие общежития. Таким образом, промышленным предприятиям в СССР принадлежало около 20 % жилой площади.