– …et nos mutantur in illis, – без запинки выговорил Каледин. – Я всегда замечал, что то, чему меня учили до вашей революции, отложилось в голове куда лучше, чем шлак, что был после.
– Расстрельные слова говоришь, кстати.
– Да будь я глухонемым, я бы тоже при вашем желании на расстрел бы себе за эти пять минут уже заработал.
Лагин оперся спиной о стену и взглянул в лицо Каледина. На лбу того проступили крупные капли пота, глаза помутнели.
– Не передумаешь, Илья?
– Нет. И кивки в сторону прошлого с прицелом на светлое будущее… этого тоже – не надо.
– Ну, смотри, – холодно сказал Лагин. – Уговариваю я его тут… Кому скажешь – не поверят. Прощай.
3
– …Но кто же тогда зарезал Паливцева, если не?.. – начал было Борис Леонидович и осекся. Каледин ответил показательно равнодушным тоном:
– В свое время мне тоже было это интересно. А теперь остается только гадать. Наверное, кто-то из тех, что были на свадьбе. Может быть, даже сам Лагин. А что – по месту и времени он вполне успевал. Только мне кажется, что это все-таки не он. Семен Андреевич человек циничный и наверняка дал бы понять… Паливцев… Меня сейчас куда больше интересуют живые, чем мертвые. К тому же у меня есть последний план.
– Может, все-таки лучше говорить: заключительный? – мягко поинтересовался Вишневецкий. – А то «последний» звучит как-то… ну, словом, совсем не звучит. Фатально…
Лед пожал плечами. Когда он вспоминал события совсем недавнего прошлого, то не о давно мертвом Паливцеве спрашивал себя, а о том, как же все-таки он доехал из Ванино живым. Ведь были все шансы остаться навсегда там, в тысячах километров отсюда, издохнуть от загнанного под ребра железа, как Чубарый, авторитетный вор, пошедший на условия Ванинской администрации и примкнувший к Принцу (хоть товарищ Лагин и не стал разговаривать с ним лично). Можно было и разлететься на части в радиусе нескольких десятков метров, смешавшись с глинобитными осколками стен барака и обломками деревянных нар, – как то произошло с самим Принцем и с частью его «близких». Сучья война закипала по всей стране… А он, Лед – уехал и сгинул красиво, вот так, как сейчас думают все.
И то, как добирался он из тех гиблых мест через всю страну, – лучше не вспоминать.
А потом выяснилось, что многие из колымских сидельцев из числа воровской масти тоже освободились. Какую цену заплатили они за свою нынешнюю свободу и жизнь – кто ж теперь скажет? Особенно если учесть, что иных уже нет в живых. Савы, Сани Кедра, Сулимы, Джаги, еще многих, многих…
Кое-кого из перечисленных удалось еще увидеть и следователю Розову, и товарищу Лагину. Они сидели в кабинете Ростислава Ростиславовича в Ялтинском угро до утра: слишком о многом нужно было поговорить. В 9.30. Лагин хотел уж было уезжать, а его зять, немного бледный и помятый от хронического недосыпа, уже настроился, проводив важного родственника, немного вздремнуть, – но не тут-то было. Раздался телефонный звонок, Ростислав взял трубку и успел сказать только «слушаю» – потому как в последующем он только успевал мычать «угу» со все более взвинченной интонацией.
– Ну!.. – воскликнул он. – Вот это да! Еще одна бойня! В кашу!.. Такими темпами у нас все угро со своих постов слетит! Скажут: а что это у вас тут творится, а? А в состоянии ли вы контролировать преступность? Или – того хуже – скажут: а может, вы сами с ними в доле, раз такая беспредельщина проходит безнаказанно?!
У Розова взмок лоб. Товарищ Лагин спросил:
– Что случилось?
– Да на воровской хазе на Верхней нашли семь трупов, – отчаянным голосом ответил Ростислав Ростиславович. Тесть поднял брови:
– Семь? Да, что и говорить, семь – это многовато. Хотя… Блатные?
– Да. Есть известные. Например, Кедр и Грек. Черт знает что такое! Как будто эти сучьи войны хлынули из зон в города!
– А почему ты решил, что это не так? – с убийственным хладнокровием спросил Семен Андреевич. – Кто-то освобождается, кто-то пускается в бега, кто-то просто… гм… делится опытом – вот тебе и утечка кадров. А воры – они очень любят театральные эффекты, это я тебе точно говорю. Думаю, что завал трупов на этой твоей, как ты говоришь, хазе – дело рук блатных. Сколько они там уже?
– Сейчас там работают эксперты. Но больше суток, я думаю. Тревогу поднял сосед – запах ему почудился.
– Как выясняется, не почудился, – буркнул Лагин. – Я с тобой поеду.
– Стоит ли?.. Тем более вы, высокопоставленный работник министерства, и вдруг…
– Помнится, Лед мне тоже говорил: что вы, Семен Андреевич, с высот своего министерского поста лезете во всю эту грязь? Дескать, сидели бы себе в Москве, радовались жизни. Поехали, говорю!
Когда Лагин и Розов в сопровождении еще трех вооруженных работников угро прибыли на квартиру, где недавно произошла жестокая бойня, большинство трупов уже было опознано. Ну а одного из убитых сразу же опознал сам Розов: зарезанный Сулима, оскалив желтые зубы, щерился на полу у самого входа в большую комнату, где произошло побоище.
– Та-а-ак, – тихо выговорил Ростислав Ростиславович, – нашелся, пропащий… Судя по всему, они тут не сутки, а все четыре или пять лежат.
В комнате стоял густой, тошнотворный, характерно сладковатый запах разложения, перебиваемый струями хлороформа, который использовали эксперты. У трупов были восковые лица, глаза ввалились и почернели, ногти были темными. Спекшаяся кровь, там и сям пометившая аморфными пятнами и брызгами стены, пол, потолок, стала почти черной. Розов присел у тела Сулимы и осмотрел ножевую рану, не обращая внимания на исходящую от трупа нестерпимую вонь. Потом он перешел к другим трупам: Балабану со сломанной шеей и страшно перекрученными позвонками, Погребу, у которого было изуродовано, вдавлено внутрь лицо и уже стало видно, как раскрошились кости носа и переносицы… Розов осматривал повреждения сначала невооруженным глазом, потом через лупу.
– Этих людей, – наконец сказал он, – убил некто, обладающий огромной физической силой. Все эти повреждения нанесены голыми руками. А вот этому типу свернули шею, как куренку. Ба! – перешел он к телу Сани Кедра, с разорванным горлом лежавшего в громадной засохшей луже крови, от которой уже покоробился пол. – Кого мы видим… М-да… Вырвали кадык. Кажется, я догадываюсь, кто среди воров может обладать такой колоссальной физической силой. Но это так, догадка, ее к делу не подошьешь.
Семен Андреевич, который за многие годы пребывания на высоких постах, кажется, отвык от совсем уж жуткой правды жизни (и особенно – смерти), поднес к лицу платок. Кто-то из экспертов иронично улыбнулся в усы…
– Понятно. Ростислав, – произнес Лагин, – боюсь, что это не последнее вот такое преступление в городе. Виден почерк. Особый почерк. Я, наверно, поеду к себе в гостиницу. А то – бессонная ночь, работа с документами…
Когда товарищ Лагин ушел, следователь Розов вздохнул с неприкрытым облегчением, а потом длинно, хитро выматерился. К нему подошел глава экспертной группы, Фомин:
– Это что за модный дядя? Не твой ли пышный тесть, о котором у нас в конторе судачат?
– Он самый.
– Представительный товарищ. Скучно ему жить, что ли? Дрых бы себе в «Ореанде», а то – пил бы на завтрак и вдыхал бы запах магнолий. Так нет, пришел жмуров четырехсуточных обнюхивать. Охота ему!..
– Значит, охота, Фома.
Эксперт пожал плечами:
– Ну, у каждого свое. Хотя вот сейчас у него было такое лицо, как будто он и за собственную задницу беспокоится. Значит, не спится ему в гостиничном номере…
– Это уж точно, – сказал Розов. – Ну, что скажешь про эту выставку?
– Работы и материала тут полно. Пальчиков сколько угодно, только успевай сверять с дактилоскопическими данными из картотеки. Думаю, немало любопытных совпадений будет. Драка тут, конечно, была убойная. Применяли и холодное оружие, и стволы. В частности, удалось обнаружить гильзы из-под «маузера», а также гильзы к пистолету системы «вальтер», а потом и само оружие. Обойма пустая.
– Какие-нибудь мысли?..
– Версии – не мое это дело. Это ваш, оперативников, хлеб.
– Мы тоже не одними версиями пробавляемся…
– В общем, тут все понятно: блатари разбираются меж собой. Сначала Льда завалили, теперь вот дополнительную чистку рядов устроили. А вот этого, – он указал на Погреба, – видел я пару раз в городе. Ошивался он там с самым наглым видом, хотя выглядел, конечно, куда как получше, чем сейчас. Это – один из громил Гаваны.
– Э-э… как там… Гатагова?
– Его самого. Только самого Гаваны тут нет. Мастодонта я тоже что-то не вижу, хотя так сломать шею вот тому вояке и лицевые кости – вот этому, наверно, только он мог. Да и с тем, у которого горло раскурочено, нужно повнимательнее поработать.
– Это Саня Кедр, – сказал Розов, – довольно известный вор, входил в окружение Мастодонта. Нисколько не удивлюсь, если узнаю, что это Большой Маст его убил. И уверен, что все это как-то связано с воровской «ответкой» за Льда. У этих блатных какое-то болезненное тяготение к крови, к бессмысленному ее пролитию. Где можно обойтись внушением – там будет труп, где обойдешься одной жертвой – громоздят гору трупов. Ну вот как здесь. А мы разгребай.
– Не боись, Слава, второе такое дельце на тебя точно не повесят. Многовато для одного-то.
– Да… – начал было Розов, внимательно разглядывая что-то на полу возле залитого кровью дивана, а потом присел на корточки и, проведя рукой по полу, аккуратно поднял серебряный перстень. – Вот так штука!
– Это что такое? – осторожно осведомился Фомин. – Ух… старинный. Красота! Ворованный, верно, – закончил догадливый эксперт.
– Да ты знаешь, интересная вещь получается… – начал было Ростислав Ростиславович, но осекся.
«Перстень этот по описанию удивительно походит на тот, что сняли с руки покойного Льда, а вот описание вещицы, принадлежащей Льду, сливал мне другой покойничек – вор Сулима, который в такой непринужденной позе разлагается сейчас вон там, у порога», – мог бы сказать Розов, но, понятно, воздержался от такого пространного и откровенного комментария.
– А что ты там хотел сказать? – спросил Фомин.
– Да ты знаешь, есть одна мыслишка… Но я сначала обмозгую, а то в последнее время у нас в городе все больше сначала делают, а потом думают: дескать, что за черт?.. – пробормотал следователь Розов. – Работаем, ребята, работаем!
4
Мастодонт был слишком крупной фигурой, чтобы после всего происшедшего суметь надолго залечь на дно именно в маленькой Ялте. Нет, конечно же, ему нужно было нырнуть в омут поглубже. В большой, со множеством нор и мутных водоворотов. Куда просто побоятся заглянуть. Москва, по мысли Большого Маста, идеально подходила под определение такого города-омута. Но до Москвы еще нужно было добраться, а Мастодонт понимал, что он – основной подозреваемый в деле о побоище на этой злополучной квартире. Равно как понимал, что угро без труда вычислит, что он, именно он, вор Мастодонт, отлеживался на той хазе и не был застигнут врасплох неожиданными визитерами. А ведь есть еще и Гавана, который остался жив… Мстительный осетин Гатагов, конечно, теперь не успокоится до гроба, пока не найдет Большого Маста и не всадит ему нож в бок.
Но ни о какой поездке в Москву не могло идти и речи, пока он не залатает раны. Особенно беспокоил его поврежденный Гаваной глаз, уже успевший заплыть гноем. Он страшно болел. По понятным причинам Большой Маст обратиться в больницу не мог. Джага, который при необходимости мог отлично оказать медицинскую помощь, был мертв. Был еще Ваня Бахча, который удачно проспал все бойню, будучи смертельно пьяным, а потом Мастодонт вытащил его из дома и бросил под какой-то камень, чтобы тот и понятия не имел о своем недавнем везении… Но где сейчас искать того Бахчу?
– Лепила, – бормотал Большой Маст, – нужен лепила… Подлатать бы меня немного…
В этот, мягко говоря, непростой момент жизни вор почувствовал, что он остался совершенно один в чужом городе, куда с достоинством приехал по разбору о деле Льда. И вот теперь он сидит в холодном и липком поту в какой-то хибаре за городской чертой – голодный, с украденной где-то бутылью мутной чачи, которую использует не столько по прямому назначению, сколько как антисептическое средство.
– Подохну, – бормотал Большой Маст, – уж лучше на зону, чем вот здесь захлебнуться в собственном гное…
Но мысль о том, чтобы сдаться самому, претила Мастодонту. Сдаться этим беспонтовым фраерам из Ялтинского угро, козлам, которые не способны обуздать беспредельщиков?.. Маст сам не уследил, как эти праведные мысли зазвучали в его мозгу, как будто он сам был сторонним наблюдателем, более того – напуганным обывателем, который не хотел, чтобы улицы его города захлестнул бандитский беспредел.
– Нет, – пробормотал Большой Маст, – есть еще куда приткнуться… Не зря ж я этому обсоску жизнь спасал на пересылке, а потом помог прислониться к нормальной жизни на гнилой этой воле…
О ком столь уничижительно бормотал Большой Маст, стало ясно в ближайшие несколько часов. Лаша Гогоберидзе, честный советский торговец в сфере общепита, сильно удивился, а может, удачно изобразил удивление на своем подвижном небритом лице, когда в час ночи к нему сначала постучали, а потом, не дожидаясь, пока хозяева откроют, так подтолкнули дверь снаружи, что погнулась и слетела скоба засова.
– Э-э, цхели мутели, чатлах[8]… – начал было Лаша, но тут в проеме его двери возник огромный, грузный силуэт Мастодонта, который едва ли можно было спутать с еще чьим-то. Особенно если ты имеешь большой круг общения и с Большим Мастом знаком уже не один год. Лаша Гогоберидзе был именно таков: он не один год знал весь Крым, половину Кавказа, треть Колымы, выборочно – мордовские, забайкальские ИТЛ и Воркутлаг, ну, и добрую четверть Москвы. В некоторые из этих сегментов Большой Маст отлично вписывался…
– О как! – осторожно сказал Гогоберидзе. – Хорошо, что у меня есть второй засов, на который я не стал запирать, иначе ты и его бы выломал. Очень добрая манера вламываться в дом в час ночи. Это, наверно, свойственно тем, кто поступил в розыск. Ну ладно, ладно, что ты так зыркаешь, почтенный? Присаживайся. У-у!.. – Гогоберидзе прищелкнул языком. – В больницу бы тебе. Поправить здоровье.
– Сам знаю, че ты мне тут впариваешь?.. – прохрипел Мастодонт.
– Понимаю, что нельзя тебе. Ладно. Найдется у меня врач.
– А он… язык-то за зубами умеет держать или такой же болтун, как и ты?
– Э-э, если я болтун, что ж тогда ты ко мне пришел? – развел руками Лаша Гогоберидзе. – Ладно, чем смогу, тем помогу. Потерпи полчасика. Будет тебе врач. Он не практикующий, но раны обработать сможет. Воевал. На фронте ведь всякое у людей бывало…
Большой Маст болезненно сморщился:
– Только без глупостей… А то…
– Э-э, о чем говоришь, уважаемый? Все большие глупости, которые ты мог сделать, ты уже сделал, и лучше, чем это удалось тебе, мне не слепить! – возразил Гогоберидзе. – «Маузер» свой убери, а то из него ведь и выстрелить ненароком можно. А он наверняка и так много где замазан.
У Мастодонта не было сил спорить с этим многословным расторопным грузином. Он сидел у стены, тяжело дыша, и по его изуродованному лицу ручьем тек пот. Лаша смотрел на него и бормотал под нос: «Э-э, шени дэда!..»
Гогоберидзе не обманул: не через полчаса, так через час пришел в его дом небольшой человек с узкими цепкими глазами и принес с собой небольшой портфель, в котором нашлись и медикаменты, и бинты, и шприцы, и даже небольшой скальпель, какими делали операции в полевых условиях. Мастодонта перевели из прихожей в другое помещение, где уложили прямо на массивный обеденный стол, и человек, которого Лаша Гогоберидзе представил в качестве врача, приступил к своему делу. Был и второй, выступавший в роли ассистента, но его Большой Маст разглядеть уже не успел: подействовал наркоз, ловко впрыснутый ему приглашенным Лашей человеком.
– Никогда еще не приходилось выступать в таком качестве, – сказал ассистент. – Чем-то это напоминает работу с мумией. С той только разницей, что мумии не нужна анестезия.
– Живым она тоже иногда не нужна, – возразил доктор, не переставая колдовать над горообразным Большим Мастом, – на фронте приходилось и безо всякого обезболивания… Я, правда, не врач, но там всему научишься, если надо будет. Вот и научился. Борис Леонидович, не зевайте, а то он у нас так раньше времени помрет!
– Не помрет, – уверенно сказал Вишневецкий. – Он всегда был живучий – еще, помнится, со школьной скамьи!.. Так что ничего с ним не случится.
Борис Леонидович, поднаторевший в прошлом в колоссальных исторических фигурах типа Чингисханов и Тамерланов, оказался прав и относительно будущего такого ничтожества, как Большой Маст. Ничего с ним не случилось. Он очнулся уже к рассвету – значительно раньше, чем предполагал подлатавший его «доктор» Снежин. Мастодонт открыл глаза, и первой его мыслью – мутной, как просочившийся сквозь задернутое занавеской окно предутренний свет – было то, что он уже умер и находится теперь в аду. Или куда там помещают правоверных воров в законе? Потому что из радужных разводов проясняющегося пространства, из гулкой пустоты выплыло на него лицо Льда – убитого, сожженного, изуродованного пламенем, Льда, оставшегося в мертвом исковерканном «Опеле». Только не видно было, чтобы катастрофа на серпантине двухнедельной давности причинила ему какой-то ущерб.
– Ну, здравствуй, – сказал Каледин, – как твое самочувствие? Конечно, надо было тебя прирезать беспомощным, как ты сам бы со мной сделал, Мастодонт. Слышишь? Но я пока повременю. Особенно – чужими-то руками…