– И что это было? Что это за чертовы игры, а?
– Вы сейчас о чем, Борис Леонидович?
– О том! О твоих вчерашних словах! Вот об этом: «Самое интересное будет сегодня ночью»? Ты же намекнул на…
– На что?
Борис Леонидович шумно перевел дыхание. Он опустил глаза на разорванный рукав Ильи, весь в подсыхающих красно-бурых пятнах, и проговорил:
– А вот это? Ты же…
– Да все очень просто, Борис Леонидович, – лукаво отозвался Илья. – Дело в том, что я опоздал не только на ваш первый урок, но и на завтрак. Где я ночевал, даже не спрашивайте, а то я по глазам вижу, что вы хотите это спросить. Ну, я и залез на кухню. Там на обед свекольник. Я залез в него рукой и стал вылавливать мясо. Там иногда встречается. Ну вот такой я свинтус… А тут пришла повариха тетя Глаша. О ней я, кажется, уже говорил. Вот и все. Не знаю уж, Борис Леонидович, что вы там себе нафантазировали. Все-таки мы с вами, в отличие от всех остальных в этой милой школе, и Жюля Верна читали, и Уэллса, и вообще воображение развито… – с самым невинным видом закончил Илья, и в этот момент он выглядел ровно на столько, сколько ему было в действительности: на неполные четырнадцать лет. Обычный мальчик-подросток – высокий, темноволосый, с темно-голубыми глазами, правильной формы носом, растрепанной челкой, высоким лбом. У Бориса Леонидовича разом отлегло от сердца:
– Свекольник?
– Да, на обед будет свекольник. Можете проверить. А… что такое? Вы меня в чем-то заподозрили?
Борис Леонидович даже хотел что-то ответить, но тут от порога раздался суровый голос директора школы, Круглого Якова Сергеевича (он не только был кругл и мордат, но и носил фамилию – Круглов):
– Холодный, в изолятор!!!
…Когда завершились все уроки, Борис Леонидович отправился в канцелярию, где нашел фактически весь преподавательский и технический персонал школы вместе с руководством: и директора Якова Сергеевича, который давно уже подобрел после обеда и теперь хохотал, сотрясаясь всем своим монументальным корпусом; и его зама Паливцева, и мрачного пайкоеда Горелова, преподающего математику и одновременно ведающего учетом и выдачей комплектов белья. Дежурным преподавателем, как выяснилось, был Лева Паливцев. Вот он-то и был нужен Борису Леонидовичу. Однако первые же вопросы Вишневецкого и его просьба взглянуть на список отпущенных в увольнение вчера и вернувшихся сегодня утром вызвали недоуменные взгляды всех присутствующих. Директор Круглов проговорил басом:
– Вот и видно, Борис Леонидович, что вы у нас человек новый. Лев Иванович ведет учет воспитанников лучше любого из нас. Вообще чем вызван такой интерес?
Вишневецкий мгновение колебался, а потом выдохнул на свой страх и риск:
– Накануне я видел в городе нескольких наших воспитанников; уверен, что не все из них вернулись из отпуска. Вот так.
Его слова встретили настороженным молчанием. Потом Лев Иванович Паливцев, этот счетовод душ, театральным движением вынул из массивного секретера здоровенную книгу и, раскрыв разом на нужной странице, стал сверяться с учетом прибывших-убывших. Позже, на ужине, по той же книге сам директор, Яков Сергеевич, отметил галочкой всех находящихся в столовой, а также тех, кто по болезни не смог прийти на трапезу.
Все были налицо.
Но с этого дня Паливцев стал смотреть на Вишневецкого откровенно косо. Он даже откопал где-то, что в квартирке, которую снимал сейчас учитель истории, раньше жил какой-то еврей, бывший осведомителем царской охранки. Еврея давно не было, но Паливцев смотрел на Бориса Леонидовича так, словно тот был с евреем в деле и до сих пор доносил в давно разгромленную, вытравленную из памяти жандармерию.
…Следствие об ограблении склада в доме купца Константинова началось в тот же день. Одним из руководителей следственной работы был товарищ Лагин.
5
– Вы совершенно напрасно упорствуете, – мягко выговаривал Семен Андреевич, глядя на упрямо насупленного отца Дионисия, сидевшего на маленьком стульчике. – Если вы верите всем сказкам, которые рассказывают о нас «доброжелатели»… Так вот: никто не собирается вас пытать, морить голодом, унижать ваше человеческое достоинство. Мы даже не взяли вас под арест после того, как вы сопротивлялись комиссии по изъятию церковных ценностей там, в церкви.
– И совершенно напрасно не арестовали, – сказал приехавший из Москвы товарищ Брылин, о полном названии должности которого Лагин не хотел даже вспоминать и про себя называл просто «комиссар». Приезд человека из Москвы никак не был связан с похищением ценностей со склада: комиссар Брылин инспектировал указанный ему район, проверяя ход реквизиций. Неудивительно, что на допросе подозреваемого, который отлично провел бы и один Лагин, присутствовал теперь, помимо московского гостя, еще и сам второй секретарь Желтогорского губкома Баранов. Сидя на тахте, он поминутно обмахивал взволнованное серьезное лицо широкой кепкой.
– И совершенно напрасно не арестовали, – скучно повторил Брылин, и Баранов тотчас же кивнул и сказал что-то о недосмотре и саботаже. – Возможно, тогда не было бы нападения на склад, куда свезены значительные ценности. В конце концов, похищенное оценивается в кругленькую сумму, а деньги нужны рабоче-крестьянскому правительству как никогда. Или вы не понимаете, гражданин настоятель, что вы совершили уголовное преступление? Конечно, это еще нужно доказать, но, учитывая особенности этого дела… Не думаю, что с доказательной базой возникнут проблемы. – Брылин имел некоторое представление о судебной терминологии: в свое время его исключили со второго курса Харьковского университета за распространение нелегальной литературы.
Батюшка скрипнул зубами. Одна губа у него сильно распухла, и когда он вытер рот ребром ладони, выяснилось, что не хватает нескольких нижних зубов. Это совершенно не сочеталось со словами Лагина о том, что «у них» не пытают и не бьют.
– В общем, так, – сказал Брылин, вставая, – мне некогда якшаться с этой контрой. Ты, товарищ Лагин, обеспечь возвращение народного золота, а ты, Баранов, держи на контроле. Доложишь куда следует. А если что – незаменимых у нас нет!
– Все поняли, Герман Аполлинарьевич, – обмахиваясь кепкой, проговорил Баранов и, наконец сообразив, вскочил. – Все выполним, товарищ Брылин! По всей строгости революционного!..
И вот тут священник засмеялся. Низко, глухо, показывая щербатый рот:
– Гражданин революционер!.. Товарищ из Москвы! Если бы я был на вашем месте, я бы непременно расстрелял вас за одно неблагонадежное имя и отчество! Вас зовут, как… моего дьякона! Вы, случаем, не учились в семинарии?
Товарищ Брылин раздраженно мотнул головой, как стреноженный конь, и его маленькая поджарая фигурка скрылась в дверях. Лагин, как ужаленный, подскочил к священнику и врезал тому по лицу так, что подломился и опрокинулся стул. Отец Дионисий упал на спину, а Лагин принялся деловито охаживать его ногами. Секретарь Баранов повалился обратно на тахту и выговорил:
– Ты вот что, Семен. Делай что хочешь, но попа этого раскрути и золотишко верни. Принес черт этого полномочного из Москвы!.. Хрен знает что тут у тебя творится. Ну ты, сука патлатая, – обратился он к лежащему на полу настоятелю, – мы тебе покажем, что значит шутить с рабоче-крестьянской властью. Я тебя, падлу, в бараний рог согну! Думаешь, я тебя не знаю? Вот тебе, Лагин, мой совет и приказ: крути, верти, на части его пили, но вынь да положь!.. – Баранов склонил голову к плечу, сощурил воспаленные глаза и выговорил: – А что, правда, что налетчики-то – шпана голожопая, малолетки? Мне вот от караульных рапорт на стол положили, что какого-то шкета ухлопали при налете на дом Константинова. А? Было?
– Разбираемся, – лаконично ответил Лагин.
– Ну, давай… Лишь бы Брылин уехал. А то он, черт, строгий. Фитиля вставит так, что запоешь… Ладно, я пошел. Мне еще совещание проводить и на завод ехать. Работай, Лагин.
– Вставай, – спокойно проговорил Семен Андреевич, когда остался с подозреваемым наедине. – Есть что сказать-то? А то если зубов не останется, никто и не поймет, что говоришь. Так и пристрелим без покаяния.
Отец Дионисий, кряхтя, поднялся и с молчаливого согласия Лагина уселся на ту самую тахту, которую минутой ранее покинул второй секретарь губкома Баранов. Ощупал шею, виски и переносицу.
– Приятно поговорить с откровенным человеком, – наконец сказал он. – Я так понимаю, мне все равно конец. Так что приготовься: говорить буду правду. Дым из ушей не пойдет? А то сам знаешь – лжец и отец лжи…
– Ты мне эти сказки про дьявола бросай, – прервал отца Дионисия Лагин. – Ты какую-то там правду хотел говорить, поп? Вот и давай, а то мне твою разожравшуюся морду лишний раз щупать недосуг, руки не казенные.
– Ты мне эти сказки про дьявола бросай, – прервал отца Дионисия Лагин. – Ты какую-то там правду хотел говорить, поп? Вот и давай, а то мне твою разожравшуюся морду лишний раз щупать недосуг, руки не казенные.
– Зато сапоги казенные.
– Ну?
– Как ты, товарищ комиссар, вообще представляешь себе то, что я организовал налет на склад? Какой смысл? Я понимаю, что все равно расстреляете. Только Христом-Богом истинно тебе говорю: не мои то дела. Тот, кто это сделал, детей вовлек. Так? Дело богомерзкое, страшное – детей вгонять в преступные деяния. У меня у самого сыну семь лет. Столько же, сколько и твоей дочери, кстати.
У Лагина были железные нервы, но тут он вздрогнул:
– Ты откуда знаешь?
– Городок-то у нас небольшой. И паствы у меня куда больше, чем ты думаешь. Не я это. В другом месте, у другого человека ищи свое золото и серебро. Храмовые ценности…
Лагин побарабанил пальцами по столешнице и процедил:
– Вот, значит, как… Хорошо. Придется по-плохому. Придется найти тебе свидетеля, который скажет, что это ты организовал налет! Корчагин, увести арестованного!
6
– Холодный! Вставай, хорош лежать!
– Я сижу.
– Тем более. Сесть ты еще успеешь, и это совершенно точно.
– Если только ты стуканешь, крыса…
– Ты как с преподавателем разговариваешь, гаденыш? Ну да ладно! Тебе уже выдается превосходный случай попасть в тепленькое местечко, – заявил Паливцев, открывая дверь изолятора, где сидел Илья-мученик. На страдальца Илюха, впрочем, нисколько не походил, потому как улыбался строгому, справедливому заместителю директора нагло и весело.
– Что лыбишься, рвань босяцкая? – разозлился Паливцев.
– Я – рвань? Да твоя мамаша моему конюху портянки стирала три раза в день, – сказал Илья таким убедительным тоном, словно все сказанное было истиной в последней инстанции. – Куда меня, дяденька Лев Иванович? Мне ж на шконке еще два часа долеживать за мои позавчерашние подвиги!
– Иди! Тебя товарищ Лагин хочет видеть.
Илья остановился:
– Кто?
Паливцев не спешил отвечать. Наверно, эта скотина, непонятно каким макаром занявшая пост замдиректора детской школы-интерната, хотела получить удовольствие от некоторого замешательства Ильи. Правда, удовольствие оказалось совсем коротким, потому что Холодный пожал плечами и проговорил:
– Товарищ Лагин? Я очень рад, если могу ему чем-то помочь! Все-таки он борется с врагами революции, правда, дяденька Лев Иванович?
И он хлопнул ресницами. Паливцев понял, что даже тут над ним умудрились поиздеваться, но вынужден был обуздать нетерпение и ярость, потому что мимо проходил Яков Сергеевич, директор. А вот этот человек был действительно достойный педагог и не любил повышать голос – в особенности на подростков.
– Остыл, Холодный? – сумрачно взглянул он на Илью. – Вроде парень с головой, а такие детские выходки. Залезть в котел, из которого столуется вся школа, – отвратительный проступок. Омерзительный! – Палец Якова Сергеевича уже торчал вертикально в назидание нерадивому воспитаннику. – В конце концов, из котла едят твои товарищи. Ты был в суточном отпуске, и еще неизвестно, каких микробов собрал. Время сложное… Надеюсь, ты сделал необходимые выводы?
– Еще не все, Яков Сергеич, – сказал Паливцев, подталкивая Илью в спину, – но он обязательно сделает!
– Очень хорошо. Занимайтесь, Лев Иванович!
– Я-то займусь… – процедил Паливцев, провожая уходившего по коридору директора Круглова взглядом, – хотя тобой, гаденыш, лучше бы товарищу Лагину заняться. Семен Андреевич таких субчиков, как ты, на раз колет. А мне ты сразу не понравился. Не наш ты. Мутный.
– Не ваш – в смысле, не пролетарий?
Под аккомпанемент этой милой беседы Паливцев и Холодный вышли из здания школы и зашагали по весенней улице, пронизанной ароматами молодой клейкой листвы. Паливцев накрепко вцепился в запястье воспитанника, и вырываться было бесполезно. Кто бы еще намеревался…
Сотрудники ГПУ, надо признаться, умели подбирать помещения для работы. Желтогорские чекисты разместились в двухэтажном здании бывшего Окружного суда, прямо над входом в который на крыше высилась фигура античной богини возмездия Немезиды. Какой-то шутник накинул на статую пиджак и примотал бечевой, и так он и оставался согревать мраморное тело вершительницы правосудия. Перед парадным подъездом здания был разбит небольшой скверик с бронзовыми скамьями и фонтанами. Сейчас, правда, сквер тот был разбит в самом прямом смысле этого слова – скамьи выворочены, несколько деревьев спилены, чаши фонтанов выщерблены и захламлены, – но благоустройство сквера-«чекушки», как называли его в городе, было намечено на ближайшие майские праздники.
Проходя через скверик, идущий чуть позади Паливцева Илья замедлил шаг.
На скамейке, едва ли не единственной находящейся в пристойном состоянии, сидели две девочки. Одна совсем маленькая, лет семи-восьми, в платьице и смешной желтой пелеринке; вторая – постарше, верно, ровесница Ильи, чуть выше среднего роста, стройная, с чуть вздернутым носом, в дурацком чепчике, который был еще нелепее желтой пелеринки младшей и тем не менее все равно не мог испортить внешности старшей. И не было со стороны в ее облике ничего из ряда вон выходящего, поразительного, но только остановился Илья, у которого перехватило дыхание, и замер, а Паливцев дернул его за руку:
– Ну! А-а… понятно. Пошли уж…
– Здравствуйте! – вдруг звонким голосом выговорила младшая из девочек, глядя в упор на Паливцева большими неподвижными глазами. – А вы меня не узнали? Алька, он меня не узнал!
Паливцев важно кивнул и направился к подъезду особистского здания, таща на буксире Илью. Тот два или три раза оглянулся и успел увидеть, что та, что постарше, стянула с головы смешной чепчик, открывая коротко стриженную голову. Паливцев проследил направление взгляда воспитанника и гмыкнул:
– Хы… Стриженая. Тифозная, что ли? Идем, что спотыкаешься! Товарищ Лагин не любит ждать!
Семен Андреевич поджидал их в своем кабинете, и едва замдиректора и Холодный вошли, сразу приступил к делу. Манера изложения этого дела сразу сильно разочаровала Паливцева и насторожила Илью, которому, собственно, и адресовались слова чекиста:
– Ты мне нравишься. – Замдиректора при этих словах не смог скрыть недовольной гримасы. – Я вообще хорошо разбираюсь в людях, и мне кажется, что ты человек, на которого можно положиться даже в самом серьезном и недетском вопросе. Сейчас мы пройдем к одному человеку. Ты его хорошо знаешь.
– А я?.. – встрял Паливцев.
– А ты пока посиди в моем кабинете, Лева, – бесцеремонно сказал товарищ Лагин. – Еще тебя там не хватало… Или можешь вообще пойти погулять. Ты, шкура блудливая, того гляди, без санкции что-нибудь умыкнешь из государственного учреждения, потом придется тебя расстреливать. А ведь жалко. Хоть и говно – но свое.
Отбритый таким роскошным манером Лева Паливцев широко открыл рот… Илья запомнил несколько оборотов речи товарища Лагина – на будущее.
Если оно будет.
Здание бывшего Окружного суда было двухэтажным, но имелись и подвальные помещения, которые в царское время в основном были заняты под архивы. Теперь бумажная душа была вытряхнута из этих подвалов, и тут появились души вполне живые. К одной из таких душ и вошли в забранное железной решеткой помещение товарищ Лагин и Илья Холодный.
Небольшая комната была освещена тусклой электрической лампой. На низких дощатых полатях, как в ночлежке самого последнего разбора, лежал человек в исподнем. Одна нога его была подломлена под туловище, в коме бороды застряли тусклые отсветы, а левая рука свесилась почти до пола, на котором собралась уже маленькая черная лужица крови, похожая на раздавленную медузу. Лицо страшно распухло, один глаз так и вовсе потонул в пухлых складках, а от второго оставалась лишь тусклая полоска глазного яблока. Однако при появлении товарища Лагина и Ильи веко этого второго, уцелевшего, глаза поползло вверх, а потом зашевелился и сам этот большой, грузный, распухший от побоев человек.
– Ну, собственно, вот, – сказал Семен Андреевич. – Вижу, узнал.
Илья молчал.
– Любопытно, – продолжал Семен Андреевич, – любопытно, что все происходящее, даже сама обстановка – в некотором роде восстановление исторической справедливости. В свое время инквизиторы сгноили немало народу вот в таких же подвальных помещениях. Они тоже прикрывались их Христом. Теперь все с точностью до наоборот. Илья, ты ведь его узнаешь?
– Отец Дионисий.
– Совершенно верно. А ты даже не побледнел. Ну что, поп, я обещал тебе какого-нибудь свидетеля?.. Я тебе его привел.
Батюшка зашевелился. В ноздри Ильи шибанул тяжелый смрад, ужасающая помесь из сладкого запаха крови, кислого пота и еще чего-то затхлого, тошнотворно щекочущего ноздри и гортань. Илюха кашлянул и, переступив с ноги на ногу, выговорил: