Летать меня рвало с детства. Летал я с горшка, с небоскрёбов и с самого неба. Жаль – вниз. Падал, собственно, а не летал. Ничего. Отчётливо запомнившийся вкус первой крови своей на губах напоминает о беспредельности возможностей. Для кого? Я сидел на тротуаре и вспоминал, складывая льдинки слов в этой колючей, никогда не получающейся, песенке. Пожилой, средоточенный дяденька так пыхтел надо мной от усердия. Тоже – хирург реальности. «Как же так? Электроинструмент… А не подсоединён! К электросети…», он тащил, запыхавшись, электрокабель ко мне. «Дяденька-дяденька, сколько там вольт?», успел я обратить на него внимание. «Достаточно!», успокоил меня, и себя, и нас всех. И подсоединил…
Тут я и увидел её… Нежную и светлую… Красоту… пришедшую спасти мир… Всё, на что хватило моих некогда беспредельно осознанных сил, так это на то чтобы не раскрыть совсем уже по-ребячески рта. Я сидел и улыбался ей, как умалишённый. Она вышла из дверей пластика оказавшейся рядом станции метро, а мне грезилось, что сама земля не выдержала и за все наши вековечные прегрешения только что разродилась неземной красотой. Чтобы знали. А потом я нашёл её глаза и до сих пор не вернулся из них. И возможно это невероятное отклонение, но я вижу теперь мир её глазами и видение это сродни прозрению. Только в этом видении всё столь кропотливо мной создававшееся обретает столь долгожданный смысл. Только в этом видении творения рук моих обретают упорядоченность и стройность. И только там я обретаю, оказывается всегда присутствовавшие у меня, крылья.
– Как зовут вас, принцесса? – обратился я к ней.
– Мелисента, – она протянула ладошку. – А как зовут вас, принц?
Мне захотелось обернуться и посмотреть внимательно вокруг. Я не видел ни мира еще, ни себя. Я знал: я – не принц. Но прекрасная незнакомка, как это ни странно, обращалась не к кому-то, а ко мне.
– Сам!.. – всё далее отрешаясь от окружающей действительности, произнёс я.
Так мы полюбили друг друга.
***Вернувшись из, как ему показалось, ниоткуда и никогда домой, Самант Рус застал на своей кухне сцену столь пикантную, что рассеивающиеся постепенно лёгкие сомнения в здравости собственного рассудка вернулись тут же и в преисполненной форме. Магистр Мальгрим стоял у кухонной плиты в чёрном фраке и белой сорочке и готовил себе завтрак из одной лишь яичницы с беконом. Нинет в костюме деловой женщины, только разве что не опаздывающей на экономическую пресс-конференцию, присев перед магистром, делала ему миньет. Самант споткнулся о порог кухни и застыл раскрыв рот.
– Нинет, мы не одни! – заметил своей лакомящейся визави магистр.
– Ой! – вскрикнула Нинет и растворилась в воздухе.
Сам тряхнул головой. Магистр находился перед ним в элегантно-полном порядке, затянутый до последней пуговицы. И уже ни экстравагантный наряд незнакомца, ни само его присутствие на кухне Саманта не тревожили и не беспокоили. Самант Рус совершенно ясно понимал, принимал и нимало тому не противился: на его кухне вполне могут жарить яичницу джентльмены во фраках, абсолютно не затрагивая при этом ничьих эстетических пристрастий, либо собственнических настроений.
– Доброе утро, сэр! Мистер Сам, если я не ошибаюсь?
– Д..да… Это я. Доброе утро, мистер…
– Зовите меня просто Мастер!
– Хм!.. – Сам качнул головой. – На мой взгляд, Мастер – это не совсем просто…
– Узнаю и должен доложить о почтении родственному образу мышления! Но поверьте: звание Мастера для меня достаточно и достаточно скромно. Сама же скромность моя известна довольно широко и иногда даже не имеет границ. Пускай сегодня буду я Мастером. Идёт?
– Идёт! – легко согласился Сам, всё ещё немного ошалевший и сдерживаемый порогом собственной кухни.
– Но вы были чем-то шокированы, мистер Сам, судя по вашему взволнованному виду! Простите, могу я узнать причину, повергшую вас в столь тревожное состояние? Возможно виной тому я? Вид мой? Манеры? Натур-антураж?..
– Да. Д-да… Я хотел сказать… Я хотел сказать, что невозможно джентльмену употреблять на завтрак одну лишь яичницу с беконом! Это вовсе не столь полезно, как кажется на первый взгляд… для всего процесса пищеварения… в целом.
Сам, наконец, сдвинулся с места и присел на пластиковый табурет.
– Напрасно! – заметил Мальгрим. – Дело уже не терпит. Пора в путь. Вас ждёт принцесса. А что касается яичницы – вы действительно правы. Но извините меня, ради бога! Дело в том, что я всё никак не внедрюсь в технологии. Так, кажется, у вас говорят. Обязуюсь доработать и устранить недостатки уже к четвергу!
– А сегодня? – для чего-то ещё спросил Сам, мысли которого вдруг оказались уже на пути к принцессе.
– 31 июня. Среда. Лунный день.
– Вперёд! – поднял глаза Сам и не увидел уже ни странного господина, ни кухни, ни самого себя.
***Зал интерьера раннего средневековья сомкнулся стенами вокруг. Сам стоял перед собой и изо всех сил старался удержать всё более норовящее отклониться психическое равновесие. «Зеркало! Это просто зеркало». Сделав движение рукой вперёд и убедившись в логической непогрешимости сделанного им заключения, он внутренне вздохнул с облегчением и только тогда позволил себе осмотреться по сторонам как следует.
Показавшийся вначале средневековым зал оказался настолько сказочным в своём убранстве, что не вмещался в рамки ни одного времени. Чего стоил один музыкант сидевший в рваном трико на отдалённых ступенях и нахмуренно перебиравший на странном инструменте знаменитые аккорды «Sex Pistols». А прямо перед Самантом стояло хрупкое и безумное огненно-рыжее пламя с изумрудными и уже снедающими его, Саманта, глазами.
– Добрый… доброе… утро? – он безуспешно пытался сориентироваться во времени, поскольку ярко освещённые окна королевского дворца его пока устраивали мало, так как казались, как и всё прочее, ни к чему не обязывающими, только что нарисованными декорациями.
– Hi, boy! Как спалось! – на каком-то уже совсем ни с чем не увязывающемся сленге приветствовало его изумрудоглазое создание.
– Ничего… – пробормотал Сам, в довершение всего узнавая в загадочном существе девушку, делавшую миньет на его кухне.
– Бой в шоке! Мы – совершенство! – Нинет протянула в грациозном изломе руку для поцелуя.
– Да… пожалуй, – целуя изящное запястье, приходил в себя Сам. – Но мне сказали… Позвольте… Милая леди, не знаете ли вы случайно, где находится принцесса?
– На данный момент, мой юный друг, принцесса находится перед вами! Если вы осмелитесь утверждать что-нибудь иное, не говоря уж обратное, то я либо расплачусь и у вас разорвётся сердце, либо прикажу отрубить вам голову, что тоже будет весьма и весьма презабавно!
– В таком случае – мои действия? – Сам окончательно возвращался в сознание из-за отсутствия принцессы.
– Бой – лапка! – взвизгнула в восторге Нинет. – Будешь послушным – будет шоколад и шарлотка! Будешь есть?
– Буду! – настроение пропало. Аппетит появился.
Обширный стол ломился от яств.
– Для кого? – кратко спросил Сам.
– Для тебя, конечно! Любимый!
– Навряд ли всё это в меня вместится! Сид, не поможешь? – обратился Сам к Лэмисону.
– Можно… – неспешно поднялся со ступеней Лэмисон и присоединился к трапезе.
Он-то собственно и показал, как надо рубить и как рубили в сказочные те времена. Жареный поросёнок был у него лишь на третье, а бочонок вина, стоявший перед ним, был не первым и не последним. Сам был куда спокойней в гастрономии. После полбарашка и трёх бокалов очень тонкого, истинно королевского вина, аппетит вежливо попрощался и ушёл, настроение вернулось.
Рядом щебетало злато-огненное сокровище, норовя всё время прижаться чем-нибудь нежным к Саманту. Вдобавок музыкант оказался на редкость приятным собеседником: за время трапезы он вполне спокойно не произнёс ни одного слова.
– И что теперь делать с ним? – обратился Сам к Лэмисону по окончании обеда, имея в виду сверкавшее изумрудами глаз своих горячее счастье приключившееся у него.
– Вариант лишь один, – спокойно посмотрел в одному ему видимую даль музыкант.
– Фу! Геи! Оставьте меня! – в восторге заругалась Нинет на спешно выученном, а потому не до конца понимаемом и ею самою наречии.
– Хорошо! – вздохнул Сам и поцеловал Нинет в приоткрывшийся чувственный рот. – Чего изволит ласковая принцесса?
– Ах! Ласковая принцесса! Да ну конечно же это я! Как я только раньше не догадывалась! Конечно же, Поцелуй Принцессы! И Перуанские Качели, пожалуй, ещё!
– О, Господи! Уверены ли вы, милая леди, по крайней мере, в Перуанских Качелях?
– Никакая я не милая леди! Я – ласковая принцесса! Уверена, само собой! Можно!!! – и Нинет откинула подол платья.
– Боже мой! – не удержавшись, воскликнул Сам. – Вы прекрасны бесспорно, милая девочка, но эпилированный лобок в ранние века, да ещё в настолько сказочном королевстве – я думал, что такой нонсенс встречается лишь в фильмах с острым дефицитом профессиональных актёров!
– О, Господи! Уверены ли вы, милая леди, по крайней мере, в Перуанских Качелях?
– Никакая я не милая леди! Я – ласковая принцесса! Уверена, само собой! Можно!!! – и Нинет откинула подол платья.
– Боже мой! – не удержавшись, воскликнул Сам. – Вы прекрасны бесспорно, милая девочка, но эпилированный лобок в ранние века, да ещё в настолько сказочном королевстве – я думал, что такой нонсенс встречается лишь в фильмах с острым дефицитом профессиональных актёров!
– Дурашка!.. – умильно улыбнулась Нинет. – Пленять ведь брила бездарно-двадцатый век! Атакуй!
Сам приложил язык к горячим губам и почувствовал, что действительно исчезает всякая разница в пристрастиях, стоит лишь зайти несколько далее и более глубоко.
…С трудом оторвавшись, чтобы вдохнуть, от влаги схожей с морской, Сам выдохнул: «Курт, помоги!». И ещё раз нырнул с головой в начинавшие вздыматься и стонать нежные пучины. Нинет вскрикнула и закатила глаза от крутого напора на её осаждаемый бастион. Животик Нинет начал размеренно вздрагивать, а веки полуприкрылись в преддверии наступающего восторга.
Лэмисон подошёл и, обняв сзади за талию постанывающую Нинет, поймал ртом её тонкие губы и жёстко всадил в поцелуе язык в её ротик. Глаза Нинет вспыхнули подобно маленьким изумрудным солнцам, а зубки чуть прикусили продерзкий язык. Лэмисон чуть сжал, бурно вздымающуюся в декольте, грудку Нинет, и Нинет больше не выдержала. На язык Саманта обрушился целый поток её горячих влажных эмоций. В этот раз только крепкие двойные объятия удерживали Нинет от неминуемого падения, трепет пылающих чувств колотил безжалостно её тело, оно билось и рвалось из рук Саманта и Лэмисона, сама же Нинет пленённым ротиком в состоянии была издавать лишь почти жалобный вой… Когда этот трубный глас её посетившей виктории стих, и стан её перестал извиваться в конвульсиях, сильные руки отпустили Нинет, и она обессилено опустилась на мягкий под ней пылающий ворс ковра…
***Нинет отсутствовала в любой из реальностей достаточное для того время, чтобы по очновении, с трудом раскрывая веки над озёрами стихшего пламени, убедиться в том, что Самант с Лэмисоном беспечно сидят за столом, продлив своё питие в ожидании её, Нинет, прибытия с чудесных высот. Пошатываясь и придерживая края местами спадающего в беспорядке платья, Нинет подошла к столу под внимательные взгляды обоих источников её наслаждения, чуть дрожащей рукой приподняла, как по мановению волшебной палочки возникший перед ней, бокал из рук Лэмисона, сделала маленький отрезвляющий глоток вина и произнесла:
– А теперь Перуанские Качели!
Сам, делавший глоток вместе с Нинет, чуть не поперхнулся и не выронил свой бокал… И даже Лэмисон приподнял в удивлении бровь.
– х..Хорошо! – собирая обратно в себя все запасы решимости, сказал Сам. – Нинет, вы, определённо, валькирия!..
Он отвёл немного в сторону от стола, теряющую по дороге остатки одежд, Нинет и сел перед ней на ковёр. «Прошу вас, миледи!», произнёс Сам, указывая на свой вздымающийся пик. Всё же слегка взволнованно от первого знакомства с мужчиной, Нинет завела глаза к сверкающему потолку и осторожно опустилась к Саманту на колени, скользнув своей бархатной шкуркой животика по мохнатому прессу Сама. Меч из будущего легко вошёл в подрастрепавшееся горячее лоно Нинет, но был тесно сжат его доселе не потревоженными стенками и развернулся во весь объём. Сам поцеловал Нинет в грудь и, кончиком языка поднявшись по шейке к губам, приник к пылкому рту и стал несильно покачивать неугомонно-страстную вакханку за бёдра. Нинет устроилась донельзя удобно и предел её чувств уже вновь забрезжил где-то вдали, когда Сам оторвал на миг губы от её захлёбывающегося в неге ротика и попросил, обернувшись к Лэмисону:
– Если помните, друг – «Paint it black»!
Лэмисон на минуту задумался, напряжённо соображая.
– «St. Rolling»? – переспросил он, видимо что-то обнаружив в море музыки в своей голове.
– Почти что!.. Сумеете?
– Просто!
– Прошу вас, друг!
Лэмисон встал и подошёл к ним, а Самант уже опрокинулся на спину, увлекая вслед за собою в возобновлённом поцелуе Нинет. Лэмисон сбрасывал одежды ещё, когда Нинет уже позабыла о нём и утратила из виду, в упоении ёрзая всем своим мягким животиком по всё более каменеющим рельефам Сама. А положа руку на сердце стоило признать, что Нинет о Перуанских Качелях не знала ещё пока ничего, кроме заинтриговавшего её названия, которое она встретила, в спешке обучаясь суррогат-языку двадцатого века. И полной неожиданностью для неё было прикосновение горячего пика к её нежно-розовой маленькой глории. Нинет замерла, не понимая ничего, и её язычок перестал завязываться в морские узлы с языком Сама. Лэмисон мягко качнул бёдрами и оказался немного внутри тут же взорвавшейся жаром тёмной пещерки. Горячая волна прокатилась по телу Нинет, она вскрикнула, отняв губы от Саманта, приподняла голову, взглянула Саму в зрачки своими взбесившимися изумрудами и вновь припала к его рту, на этот раз сама пленив его в объятия своих губ. Лэмисон осторожно продолжил движение, путешествуя в неповедную глубь юной фрейлины, Нинет до предела ужесточила и активизировала свой язык.
…Жар пробирал всё её существо от пылающего места сражения до кончиков пламенеющих волос, когда Сам приподнялся на локтях и, собрав силы, вернул их всех троих уже в сидячее положение. Обхватив за пояс Лэмисона, он двигал его стан, прижимая Нинет к себе. Лэмисон же умело диссонировал его движениям лёгкими покачиваниями в стороны бёдер Нинет. Нинет уплакалась. Не в состоянии больше продолжать разносящий границы нервонадрыва поцелуй, она просто положила огненную головку свою Саманту на плечо и проронила из своих изумрудинок капельки, позабытые ею ещё в солнечном детстве, когда внутри её, бурно пенясь, заиграли валы, а сама она изнемогла окончательно…
Небо, начинающее темнеть за окнами Ковровой залы, стало давать ощутимый крен в непонятно какую сторону, воздух заискрился насквозь, а вокруг всё исполнила какая-то неслыханная по силе мелодия, очень похожая на хорал всё увидевших ангелов…
Перуанские Качели утихли лишь чуть. Схлынувшая волна любви оставила на мягком покрытии три с трудом разнявшихся тела. И тогда двери залы вдруг распахнулись настежь и на пороге встал герольд короля Мелиота – грузный пьяница с громовым голосом.
– Сударыня… господа! – загремел он. – С вашего позволения честь имею объявить: его королевское величество Мелиот – король Переадора, высокий повелитель Бергамора, Мар… Мар… и Парлота! Властелин Лансингтона, Нижних, Верхних и Средних Мхов! Трёх Мостов…
В залу вошёл король Мелиот. Увиденное им подвигло его в скором будущем на написание дилетантского, но искреннего, в отчаянном вдохновении своём, стиха с меланхоличным названием «Любовь увяла на ковре». Пока же гнев короля Мелиота не находил границ и пределов. От паштета, любимого гусиного паштета, остались жалкие крохи! А три молодых обезумевших тела валялись негодные никуда на полу, только лишь отметив праздник любви. Без него! И это в то время, когда неизвестно куда подевалась единственная любимая дочь, и он буквально полдня сходит с ума!
– В темницу всех!!! – в запале гнева и смог только вымолвить окончательно расстроенный король Мелиот. – В самую глубокую! Как есть!
– Но за что, ваше величество? – томно потянулась на пушистом ковре Нинет.
– За падший нрав! – круто отрезал король. – Вы смели накрыть мой паштет!
Король чуть призадумался, стараясь придать своему распалённому негодованию наиболее сокрушительный характер, и добавил:
– Кстати, мы только что получили приглашение на конференцию в Изумралию!..
Лицо Нинет разом прояснилось.
– Когда мы едем? – воскликнула в восторге весталка любви, позабыв о своём падении и неавантажном виде.
– А мы не едем! – месть была изощрена и продумана, королю Мелиоту даже стало немного жаль мгновенно утратившую все признаки оживления Нинет. Но он мужественно собрался с духом (это был любимый паштет!) и довёл стратегическую линию до конца: – Поедет вон только Лэмисон! Да и тот лишь после того, как в очередной раз навестит королевскую темницу!..
«Сатрап!», пожал плечами Лэмисон, не обронив ни слова: с королём Мелиотом они зачастую обменивались мыслями напрямую, без помощи слов.
– У них там смена власти какая-то… – чуть смягчившись, пояснил король Мелиот. – Вот они и подтягивают всех соседей, то ли на феерию, то ли на войну, не разобрал. Лэмисон в этих переворотах лучше разбирается, вот пусть и едет!
– Ах, ваше величество, ну что вы, ей-богу! – воскликнула Нинет. – Лучше всех в переворотах разбираюсь я! Я же знаю...
– Ничего ты не знаешь! – закричал король, внезапно рассвирепев при взгляде на разорённый стол. – И никто ничего не знает! Все это дурацкий вздор! Вы смели накрыть мой паштет, Нинет! Он был уничтожен и варварски уничтожен! Я просто уверен, что он даже и не был замечен вами. О, вандалы!