Митава капитулировала 4 сентября 1705 года, и не успел еще царь вдоволь насладиться победой, к которой был лично причастен, как пришло поразившее его известие с южной окраины государства: в Астрахани началось восстание стрельцов и горожан.
Это был ответ народных масс на усиление феодальной эксплуатации. Особенно возросли повинности в пользу государства. С крестьян и горожан взималось бесчисленное количество налогов: на корабельную починку, на жалованье ратным людям и рекрутам, поборы с бань, ульев, подымные, с рыбных ловель, с перевозу и т. д. Налогом облагались даже дубовые гробы. Если к этому прибавить рекрутскую повинность, а также подводную и постойную, поставки на армию сухарей, круп, овса и прочего, то станет очевидным, что совокупность всех повинностей значительно превосходила платежеспособность трудового населения. Местные власти, взыскивая государственные повинности, не забывали и собственные интересы, произвольно увеличивая размеры этих повинностей в свою пользу.
Почему восстание вспыхнуло именно в Астрахани?
Астрахань была крупным торгово-промышленным центром с населением, пестрым в социальном и национальном отношении. Рыбные промыслы и в особенности судоходство привлекали сюда множество пришлых работных людей. Восточную торговлю Россия вела через Астрахань, поэтому там всегда было много русских, армянских, персидских, среднеазиатских купцов. В городе стоял крупный гарнизон, насчитывавший 3650 человек, здесь было немало опальных стрельцов, сосланных после подавления последнего стрелецкого мятежа.
Все виды городской торговли, в том числе и мелочная, подлежали обложению, причем нередко сумма сборов превышала стоимость продаваемых товаров. С прибывавших в город судов взыскивали привальные и отвальные, с горожан взимали налоги на погреба, печи, бани и варку пива. Жизни астраханцев особый колорит придавала невероятная алчность воеводы Тимофея Ржевского. Так, он сдал на откуп торговлю хлебом и сам же вступил в долю с откупщиками. Эта махинация вызвала резкое повышение цен на хлеб и другие продукты.
В бедственном положении оказались не только низы городского населения, но и стрельцы, которым в 1705 году уменьшили на 40 процентов жалованье, выдаваемое хлебом, но зато увеличивали норму поставки дров на селитряные заводы близ Астрахани. Раздражение городского населения усиливали указы о брадобритии и ношении одежды иноземного покроя, тем более что они проводились грубыми методами: бородачей, случалось, лишали бород прямо на улице, прихватывая при этом кожу, тут же на улице укорачивали платье.
Восстание началось в ночь на 30 июля 1705 года выступлением солдат и стрельцов, перебивших около 300 иноземцев и начальных людей. На следующий день на кругу восставшие избрали совет старшин. В него вошли богатый ярославский купец и астраханский рыбопромышленник Яков Носов, земский бурмистр Гаврила Ганчиков и стрелец Иван Шелудяк. На круг был приведен скрывавшийся в курятнике воевода Ржевский и здесь же казнен. Круг отменил введенные при Ржевском налоги, из конфискованной казны выдал стрельцам жалованье и принял меры к расширению района восстания. К восставшим вскоре примкнули Красный Яр, Черный Яр, Гурьев и Терки.
Астраханцы пытались поднять и донских казаков, но войсковой круг в Черкасске не только не поддержал их, но даже выслал двухтысячный отряд казаков в помощь правительству. Не встретили они поддержку и у жителей Царицына. Слишком узкой и локальной была социальная программа восставших, чтобы их лозунги могли всколыхнуть широкие народные массы. Главное внимание в своем воззвании восставшие уделили протесту против немецкого платья и бритья бороды и лишь мимоходом упомянули о произволе властей и налогах.
О начавшемся восстании в Астрахани царя известил князь Борис Голицын. Первая реакция Петра на полученное известие была такой: «Князь Борис сумасбродным письмом зело нас в сумнение привел». Однако вскоре Петр вполне уяснил серьезность ситуации и предпринял ответные меры: на подавление восстания с театра военных действий во главе пеших и конных батальонов был направлен фельдмаршал Шереметев. Петр руководствовался тут главным образом политическими соображениями.
Поначалу царь хотел уладить дело в Астрахани мирным путем. Лучшей фигуры, чем Шереметев, для исполнения этого намерения не сыскать. Восстание проходило под лозунгом защиты православной веры и против новшеств и иноземцев. В такой обстановке к Астрахани не мог быть послан во главе правительственных войск какой-нибудь офицер-иностранец. Попытка добиться примирения не могла исходить от человека, принадлежащего к компании Петра, — Меншикова, Апраксина, Ромодановского. Шереметев лучше всего подходил к роли миротворца прежде всего потому, что имел репутацию человека, не причастного к введению новшеств. Кроме того, он был популярен как полководец, одержавший первые победы над шведами. Наконец, имело значение и аристократическое происхождение Шереметева, оно придавало авторитет его личности в глазах рядовых дворян. На всякий случай Петр приставил к Шереметеву гвардии сержанта Михаила Щепотьева, поручив ему надзор за действиями фельдмаршала. Шереметев оказался в унизительном положении. Он прочитал указ царя: «что он (т. е. Щепотьев) вам будет доносить, извольте чинить».
Еще одной заботой царя было не допустить, чтобы сведения о внутренних неурядицах проникли за пределы России. Упаси господи, если вести о восстании дойдут до шведского короля, он, конечно же, не упустит возможности воспользоваться затруднительным положением царя. Потребовалось почти полтора месяца, чтобы события в Астрахани стали известны Петру. А если за время, пока курьеры доставляли донесения в Митаву, к астраханцам присоединилось трудовое население других волжских городов, если к ним примкнули донские казаки? В Москву следует повеление: «Почты, кои ходят за рубеж и к городу (Архангельску), извольте задержать до времени».
В то время как Шереметев по осеннему бездорожью медленно двигался через Москву в Казань, русская армия сосредоточивалась в Гродно — на зимние квартиры. Петр в осенние месяцы 1705 года занимался устройством армии, совершая многократные переезды верхом из Тикотина в Гродно и обратно. Он жаловался: «Во все свое время столько не переездил верхом и прочие тягости понес как сей год». Одно из писем Петра так и помечено: «3 дороги Тикотинской. Писано на лошади».
В конце декабря Петр уезжает в Москву, оставив в Гродно армию на попечение фельдмаршала Огильви, но в январе 1706 года получает пока еще не проверенные сведения о том, что шведы движутся к Гродно. Встревоженный царь, несмотря на недомогание, садится в сани и едет к армии. В Вязьме очередной курьер вручил пакет с известиями, развеявшими всякие сомнения: маршрут движения шведского короля точен, и его намерения определенны — атаковать русскую армию в Гродно.
Петр сразу же оценил меру опасности, нависшей над русским войском. В Гродно был сосредоточен цвет армии: в общей сложности 40 тысяч человек, прошедших суровую школу войны, среди них оба гвардейских полка. Потеря этой армии означала проигрыш не только кампании, но и всей войны. Если Карл XII, рассуждал царь, бросит под Гродно все силы и блокирует крепость, то русской армии грозила гибель от голода. В Гродно летят распоряжения: «Надлежит того смотреть, чтоб неприятель наши войска не отрезал от нашей границы. Лучше здоровое отступление, нежели отчаянное и безвестное ожидание». Петр требует немедленного вывода войск из Гродно, ради быстрого отступления он готов пожертвовать тяжелой артиллерией, затрудняющей марш.
Армия в опасности, и все помыслы Петра прикованы к ней. Восстание в Астрахани отодвинуто на второй план. Общее руководство подавлением восстания он поручает руководителю Посольского приказа Головину, «ибо мне, — пишет Петр, — будучи в сем аде не точию довольно, но гей, и чрез мочь мою сей горести».
До Гродно, однако, царь не добрался. Шведские войска, подгоняемые лютыми морозами зимы 1706 года, оказались у стен крепости раньше царя, и его дальнейшее продвижение могло закончиться пленом. Зная темперамент Петра, легко представить себе его душевное состояние. Он находился то в Дубровке, то в Орше, а его армия, с которой нет регулярной связи, не получала столь необходимых ей в это критическое время распоряжений. Петру приходилось пассивно ждать тех удачливых курьеров, которые пробирались через пщедские кордоны и доставляли донесения из крепости. Повеления царя, много раз повторенные, вручил Огильви офицер, переодетый в платье польского крестьянина. Головину Петр пишет 31 января: «Бог ведает, как сокрушаемся о том, что нас при войске нет». Репнину в Гродно 6 февраля: «О, зело нам печально, что мы не могли к вам доехать; и в какой мысли ныне мы есть, то богу одному известно».
Тревожные известия следуют одно за другим, они нагнетают обстановку. В феврале Петр получает донесение о сокрушительном разгроме саксонских войск у Фрауштадта.
Тревожные известия следуют одно за другим, они нагнетают обстановку. В феврале Петр получает донесение о сокрушительном разгроме саксонских войск у Фрауштадта.
Дошедшие до царя подробности сражения при Фрауштадте характеризовали союзное воинство с самой худшей стороны: 30 тысяч саксонцев разбежались при появлении 8 тысяч шведов, которыми командовал генерал Реншильд. Сначала бросилась наутек без единого выстрела саксонская конница, по пути разграбив русский обоз, а пехота, оставшаяся без прикрытия, частью была истреблена, частью охотно сдалась в плен. Сопротивление оказали лишь находившиеся здесь русские полки. Четыре часа они мужественно сдерживали натиск шведов, но силы были неравны. Шведы проявили невероятную жестокость именно по отношению к русским, зверски убивая раненых и сдавшихся в плен.
Петр, обычно сдержанный в письмах, клокотал от гнева и не жалел эпитетов в адрес союзника. Он сообщает своим друзьям о «баталии саксонских бездельников», о том, что они «яко бездельники явились и наших одних оставили», об «изменной баталии саксонцев». Петра приводила, как он сам говорил, «в бог весть какую печаль» не только ненадежность союзников, которые трусливо оставили поле боя, чем обрекли горстку русских храбрецов на уничтожение, но и далеко идущие последствия этого поражения: надежды на помощь союзника становились тщетными. «И только дачею денег беду себе купил», — иронизирует Петр в собственный адрес, намекая на то, что союзник дорого ему обходится: Август умел клянчить субсидии и даже при случае обращался к чисто женскому средству воздействия на собеседника — проливал слезы.
Два вывода извлек для себя царь. Один — частный: саксонцы «хотя бы пришли, то паки побегут и наших пропасть оставят». Другой вывод общий, и он свидетельствует о стремлении Петра строить свои планы на трезвой оценке происшедшего, способности предвидеть логическое развитие событий. Август II еще числился союзником России, но Петр сразу же после Фрауштадта сказал: «сия война на нас на одних будет».
Дав выход эмоциям в письмах к друзьям, Петр все же рассудил, что порывать с союзником не следует, ибо даже такой союзник принуждает шведского короля держать против него часть военных сил, которые он бросил бы против России. Царь сделал вид, что ничего трагического не произошло, что Августа постиг всего-навсего несчастный случай. С кем в жизни не бывает? Петр проявляет дипломатический такт: щадя самолюбие «друга, брата и соседа», он поручает своему представителю заявить о верности союзу с ним, а наедине, без свидетелей, посоветовать этому незадачливому «другу, брату и соседу» заменить никчемное саксонское воинство наемными датчанами.
Итак, поражение саксонцев усугубило критическое положение русской армии в Гродно: она не могла рассчитывать на «сикурс» саксонцев и в то же время уже теперь испытывала педостаток в продовольствии. Правда, с продовольствием не лучшим образом обстояло дело и у шведов — разоренная Польша не могла обеспечить им безбедную жизнь. Потоптавшись у Гродно, Карл решил, что его сил недостаточно ни для полной блокады крепости, ни тем более для ее штурма. Он расположил свою армию в 70 километрах от Гродно и время от времени посылал под стены крепости усиленные отряды. Они должны были препятствовать русскому гарнизону пополнять запасы продовольствия и фуража.
В этой обстановке единственно правильным из всех возможных решений было попытаться вывести русские войска из блокированного неприятелем Гродно. Петр отправляет соответствующее распоряжение Огильви.
Сложилась странная ситуация: царь, находившийся вдали от Гродно, требует немедленного вывода своих войск, а его главнокомандующий барон Огильви, не понимая меры опасности, считает, что с этим можно повременить. У фельдмаршала другой план: ожидать лета. Тогда, рассуждал он, либо сам Карл уберется восвояси от Гродно, либо он не будет страшен, ибо к лету подойдут союзные войска Августа II. «Что же до лета хочете быть, и о сем не только то чинить, но ниже думать» возбранил царь своему главнокомандующему. И сколько ни убеждал Петр фельдмаршала, что летом будет невозможно оторваться от неприятеля, который, «отдохнув и получа корм под ноги», повысит маневренность, втолковать ему эту мысль о гибельных последствиях ожидания лета Петру, кажется, так и не удалось. Огильви, не решаясь ослушаться категорических повелений царя, исподволь, но, разумеется, наперекор своей убежденности стал готовиться к выходу из Гродно. Делал он это во имя дисциплины, но без энтузиазма.
Царь, конечно, знал о настроениях Огильви, и если полностью не лишил его доверия, то, во всяком случае, стал относиться к нему сдержаннее и больше полагался на русского генерала Репнина. Он отправляет Репнину повеления через голову главнокомандующего или дублирует их, посылает тому и другому. Репнин даже спрашивал Петра: «что нам делать, когда увидим противное интересу государственному», и просил у него на этот счет тайного указа.
Обвинять Огильви в измене нет оснований. Во всяком случае, сам царь, относившийся к наемникам с известной осторожностью, не разделял подозрений Репнина и считал источником недоразумений между ним, царем, и фельдмаршалом высокомерно-пренебрежительное отношение иностранца к русской армии и ее офицерскому составу.
В те тревожные дни Петру было не до выяснения достоинств и недостатков Огильви, ему во что бы то ни стало надо было вывести свою армию из-под удара. В марте он отправляет в Гродно Меншикова, предварив его приезд повелением находившимся там генералам безоговорочно выполнять любые распоряжения фаворита: «извольте верить ему так, как мне самому». Ослушание приравнивалось к измене с вытекающими отсюда последствиями.
Распоряжение царя нуждается в пояснении, кем был Меншиков для царя в эти годы и почему выбор, если так можно выразиться, чрезвычайного уполномоченного пал именно на Меншикова.
Эти годы относятся к зениту дружбы между царем и его подданным. Ни к одному корреспонденту Петр не обращался с такими нежными словами, как к Меншикову: «Мейн фринт» (мой друг), «Мейн бесте фринт», «Майн Герц» (мое сердце), «Мейн Герцекин» (дитя моего сердца), «Майн либсте камарат», «Мейн брудер», «Камарат» — так начинались письма царя к Меншикову. В узком кругу царь называл своего любимца Алексашей или Данилычем. «Если поедете к Алексаше, отдайте от меня поклон», — просит царь Арсеньевых в марте 1705 года. Для остальных Меншиков, пока он не был возведен в княжеское достоинство, был «товарищем» царя. В письме Петра к генералу Боуру от 14 октября 1705 года есть такая фраза: «Удивляюсь, что вы через такое время не пишете ко мне, ибо хотя к товарищу моему и пишете, но он тогда был в отлучке». Федору Алексеевичу Головину царь поручает передать поклон всем, «а паче товарищу». В свою очередь, Меншиков свои донесения царю подписывал просто: «Александр Меншиков», в то время как остальные заканчивали их словами типа: «наипоследнейший раб твой Бориско Шереметев» или: «раб твой, всемилостивейшего государя Ф. Апраксин».
В многочисленные письма царя к Меншикову, в большинстве случаев деловые, вкраплены фразы с выражением печали Петра по поводу разлуки либо упреков в связи с неаккуратными ответами Меншикова: «Гей, зело скучило! Сам можешь рассудить, и если бы не дело держало, вздуритца б мочно», — писал Петр Меншикову в конце сентября 1704 года. В мае 1705 года: «Гей, сколько от болезни, а паче от печали, что время пропадает, також разлучения с вами… Дай, дай, дай, господи боже вас видеть в радости». «Для бога прошу, чтоб чаще вы писали», — умоляет царь Меншикова в апреле 1706 года. Нередко Петр вызывал Меншикова к себе для неотложных разговоров либо сам ехал к нему: «Великую имеем нужду в приезде вашем» или: «желаю от сердца вас видеть вскоре».
Царь часто одаривает своего любимца подарками, посылает ему то собственной работы табакерку, то сукно на мундир, проявляет заботу о его здоровье. В ноябре 1707 года он пишет супруге Меншикова: «откормите Даниловича, чтоб я не так его паки видел, как в Меречах».
Фаворит царя был человеком высокого роста, стройным. На портрете начала XVIII века художник изобразил удлиненное, с крупными чертами лицо, волевой подбородок. Роскошный парик подчеркивает выпуклый лоб, из-под которого смотрят умные живые глаза. Меншиков имел тягу к роскоши, великолепно одевался, отличался опрятностью, держал лучшую в Петербурге кухню. Но расположение царя Меншиков снискал не этими качествами и даже не тем, что был аккуратным исполнителем царских повелений. Петру импонировала прежде всего неиссякаемая энергия и проявляемая повсюду инициатива Меншикова, его деловитость, несомненный талант организатора. Неграмотный человек, до конца дней своих не научившийся ставить разборчивую подпись под документом, Меншиков тем не менее умел справляться со всеми поручениями, вкладывал в дело всего себя, как и царь, был ли то лихой налет на неприятеля или управление вновь присоединенной территорией. Личная отвага Меншикова была вне подозрений, в течение войны он часто находился под градом пуль, но они щадили его. За мужество при осаде Нотебурга он получил должность губернатора шлиссельбургского, за сражение с шведскими кораблями в устье Невы одновременно с царем был награжден орденом Андрея Первозванного, а после основания Петербурга — назначен петербургским губернатором.