Противник оставил на поле боя около 3000 убитых, в то время как потери русских войск составляли 375 человек. Победа могла быть полной, от сокрушительного разгрома шведов спасли болота: кавалерия могла бы довершить то, что начала пехота и артиллерия, и тогда бы у шведов, как говорил Петр, «ни един не мог спастися». Поражение привело Карла в бешенство. Он рвал волосы и бил себя кулаками по щекам. Жолквиевская стратегия «томить» противника давала плоды.
У Петра еще не улеглись радостные переживания в связи с победой под селом Добрым, как ему представилась возможность известить друзей о новом успехе. У деревни Раевки 10 сентября кавалерийский полк под командованием Карла атаковал русских драгун и понес жестокие потери. Под королем была убита лошадь. Русским войскам едва не попала в руки редкостная добыча — пленный король. Петр, участвовавший в этом сражении, находился от Карла на таком расстоянии, что мог разглядеть черты его лица.
После сражения у Раевки Карл принимает крайне рискованное решение. Он не стал ожидать двигавшегося из Риги обоза с продовольствием и подкреплением, отказался он и от намерения идти к Москве. Не в правилах короля было попятное движение — возвращение, скажем, в оставленный им Могилев, чтобы там дождаться Левенгаупта. Король круто повернул на юг. Левенгаупт должен был сам догонять главные силы шведских войск. Этим опрометчивым решением Карл оставил обоз Левенгаупта на произвол судьбы и предоставил возможность громить свою армию по частям.
Петр впервые узнал о намерении Левенгаупта доставить терпевшим бедствие шведским войскам огромные запасы продовольствия, пороха, артиллерии еще 15 июля. С тех пор имя Левенгаупта часто мелькало на страницах царских писем и указов.
Достоверные сведения о намерениях шведов царь получил 10 сентября. В один и тот же день ему сообщили две важные новости: во-первых, неприятель с главным войском «к Украине марш свой воспринял», во-вторых, «генерал Левенгаупт от Риги идет со знатным корпусом во случение к своему королю». На военном совете было решено разделить армию на две неравные части: главные ее силы под командованием Шереметева направлялись вслед за Карлом на Украину, а меньшей части в составе двух гвардейских и некоторых других полков под командованием Петра предстояло идти навстречу Левенгаупту.
Этот отряд, получивший название корволанта (летучего отряда), двигался без обоза, с вьюками.
Левенгаупту едва не удалось дезориентировать царя. Подосланный к русским войскам лазутчик, выступавший в роли проводника, сообщил, что Левенгаупт еще не перешел через Днепр. Корволант было начал переправу на правый берег, но потом выяснилось, что обоз за три дня перед этим форсировал реку. Если бы обман удался, то Левенгаупт мог бы ускользнуть.
Корволант настиг неприятеля у деревни Лесной 28 сентября. Его появление оказалось для шведов совершенно неожиданным: подошли к ним «лесом густым, где были болота и переправы жестокие, что зело трудно было ко оному прийти». «История Северной войны», в составлении которой царь на склоне жизни принимал самое активное участие, сообщает любопытную деталь хода битвы: через несколько часов боевых действий «на обе стороны солдаты так устали, что более невозможно биться было, и тогда неприятель у своего обоза, а наши на боевом месте сели, и довольное время отдыхали, расстоянием линий одна от другой в половине пушечного выстрела полковой пушки, или ближе».
Отдохнув два часа, противники возобновили сражение, продолжавшееся дотемна.
Исход сражения решила подоспевшая кавалерия генерала Боура. Противник дрогнул, шведов спасла от уничтожения ночь и ранняя для тех мест вьюга. Утром следующего дня русские не обнаружили лагеря шведов — под покровом темноты Левенгаупт бежал, оставив на поле боя обоз в две тысячи телег и восемь тысяч незахороненных трупов. Началось преследование противника.
Итак, говоря словами Петра, организатора этой победы и непосредственного участника сражения, под Лесной «Левенгаупт со всем корпусом пропал». Царь позаботился о том, чтобы новость стала достоянием населения столицы: два гонца разъезжали по улицам Москвы и, предшествуемые трубачами, объявляли о победе. О виктории были извещены все иностранные послы в Москве и русские послы при иностранных дворах. Описание баталии было напечатано на русском и голландском языках, листы с реляцией продавались в России и за границей.
Известие об исходе сражения у Лесной Карл XII получил 1 октября — солдат, прибывший в ставку короля, рассказал о битве, длившейся с утра до позднего вечера, и о том, что Левенгаупт ушел с поля боя. Король, никогда не допускавший мысли, что его армия, да еще предводительствуемая таким опытным полководцем, как Левенгаупт, могла быть разгромлена, не поверил рассказанному. Но все же новость лишила короля сна, ночью он заходил то к одному, то к другому приближенному и сидел в грустном молчании. А вскоре, 12 октября, в ставку короля прибыл и Левенгаупт, но не во главе 16-тысячного корпуса, с которым он вышел из Риги, а с 6700 оборванных, голодных и деморализованных солдат, более напоминавших бродяг, чем воинов. Левенгаупт рассказал о катастрофе, о потере обоза и почти всей артиллерии.
Если бы король принадлежал к числу трезвых и рассудительных людей, то, оказавшись без долгожданного обоза, крайне необходимого его армии, и испытывая острый недостаток в порохе и артиллерии, он отступил бы. Но Карл отправил в Стокгольм победное донесение и продолжал путь на Украину.
Годы спустя, когда многие сражения на фоне крупных побед отодвигались на задний план, Петр продолжал считать победу у Лесной важнейшей вехой в истории Северной войны. Он придавал ей огромное стратегическое значение. «Сия у нас победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем, и поистине оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно ободрила, и мать Полтавской баталии как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячном времени оное младенца щастие принесла, егда совершенного ради любопытства кто желает исчислять от 28 сентября 1708 до 27 июня 1709 года».
Победа у Лесной обеспечила завершение стратегического окружения шведской армии. Теперь неприятель был отрезан от своего тыла и лишен возможности пополняться людьми, вооружением и снаряжением.
2 октября Петр во главе гвардейских полков отправился в Смоленск, где был встречен пушечной и ружейной пальбой. В сражении у Лесной Петр трижды блеснул дарованиями выдающегося полководца. Новшеством явилась организация корволанта — легкого подвижного отряда пехотинцев, посаженного на коней. Другое новшество состояло в выборе места для сражения.
Военная тактика тех времен не допускала ведения боя на закрытой и пересеченной местности. Оставлять войска, состоявшие из наемных солдат, без надзора офицеров хотя бы на минуту полагали рискованным. Петр умело использовал преимущества русской армии, укомплектованной солдатами, защищавшими родную землю и поэтому отличавшимися от наемников высоким моральным духом.
Царь рекомендовал своим генералам в дальнейшем давать бой неприятелю не «на чистом поле, но при лесах, в чем превеликая есть пользя, как я сам испытал на сей баталии».
Наконец, Петр улучшил боевые построения своих войск, расположив их не в одну, как это делалось в западноевропейских армиях, а в две линии, что обеспечивало глубину обороны и возможность маневрировать при наступлении.
В октябре 1708 года успешно завершилась еще одна операция русских войск. Летом тринадцатитысячный шведский корпус Любекера пытался со стороны Финляндии напасть на Петербург. Адмирал Апраксин, охранявший город, не только отбил несколько попыток шведов переправиться на левый берег Невы, но и вынудил их спешно эвакуироваться на корабли. Перед погрузкой на суда Любекер отдал распоряжение об уничтожении шести тысяч лошадей. Шведы понесли значительные потери и в людях — корпус уменьшился на одну треть. Это была последняя попытка шведов атаковать Петербург.
Петр высоко оценил боевые действия Апраксина и велел выбить в честь его медаль. На лицевой стороне был изображен грудной портрет Апраксина с надписью: «Царского величества адмирал Ф. М. Апраксин». Более содержательна надпись на другой стороне медали. Форма выражения мысли указывает на то, что автором текста был Петр. В центре медали построившиеся в линию корабли и слова по окружности: «Храня сие не спит; лучше смерть, а не неверность. 1708».
Из Смоленска Петр отправился к армии Шереметева, где получил известие об измене украинского гетмана Мазепы.
В истории с Мазепой значительную долю вины несет сам царь. Измена гетмана могла быть пресечена задолго до ее совершения, не прояви Петр и его окружение излишнего к нему доверия.
Из Смоленска Петр отправился к армии Шереметева, где получил известие об измене украинского гетмана Мазепы.
В истории с Мазепой значительную долю вины несет сам царь. Измена гетмана могла быть пресечена задолго до ее совершения, не прояви Петр и его окружение излишнего к нему доверия.
Еще в сентябре 1707 года генеральный судья Украины Кочубей послал в Москву монаха с устным доносом. Тот в точности поведал в Преображенском приказе вее, что поручал Кочубей. «Гетман Иван Степанович Мазепа хочет великому государю изменить, отложиться к ляхам и Московскому государству учинить пакость великую, пленить Украину, государевы города».
В Москве успели привыкнуть к доносам на Мазепу и не обратили на очередной извет никакого внимания. Начальника Преображенского приказа «князя-кесаря» Ромодановского не насторожило сообщение монаха потому, что рассказу об изменнических намерениях гетмана предшествовало повествование о том, как Мазепа просил руки дочери Кочубея, как, получив отказ, выкрал ее и обесчестил. В Преображенском приказе рассудили, что побудительным мотивом извета была семейная драма, чувство мести удрученного отца, решившего расквитаться с обидчиком.
Извет остался без последствий, о нем успели позабыть, но в феврале 1708 года московский комендант князь Матвей Гагарин получил аналогичный донос, на этот раз исходивший от отставного полтавского полковника Ивана Искры. «Сию ведомость, — извещал Гагарин царя, — явил малому числу господам министрам» и тут же изложил отношения этих министров к доносу: «полагают, что изводят то на него по ненависти, и явили мне, что и прежде о нем такие наветы были». В самом деле, за 20 лет гетманства Мазепы не было ни одного года, когда в Москве не получали бы на него доносов, но каждый раз он их ловко отводил, заслужив репутацию преданного и пунктуального исполнителя царских повелений. И на этот раз обвинители Кочубей и Искра быстро превратились в обвиняемых.
Головкин, которому царь поручил вести расследование, приглашает Искру и Кочубея в район Смоленска, где находился царь, якобы для доверительных разговоров. Подлинная цель вызова доносителей состояла, однако, не в том, чтобы с их помощью выяснить истину, а в том, чтобы схватить их вдали от Украины и расправиться с ними. Об этом коварном плане царь поспешил уведомить Мазепу, «яко верного человека»: вызванные Кочубей и Искра будут «тихим образом» взяты под стражу. «А пока оные попадутся, извольте о сем деле тихо держать, якобы не ведаете».
Надобности осуществлять хитроумный план не было — Кочубей и Искра сами отдались в руки правительства. Во время следствия престарелый Кочубей и больной Искра, не выдержав пытки, отказались от своих обвинений Мазепы в измене. Головкин полагал, что все стало на свои места: гетмана очередной раз оклеветали, и клеветники должны понести суровое наказание.
Петра в этой истории интересовало не содержание доносов на гетмана — в его верности он нисколько не сомневался, а цели, преследуемые доносителями: не инспирирован ли этот донос ставкой Карла XII, не пытались ли шведы лишить гетмана доверия царя в тот самый момент, когда тревожная обстановка требовала объединенных усилий русских и украинцев. Дополнительное следствие никаких данных на этот счет не обнаружило. На вопрос, какой казни подвергнуть доносителей, Петр ответил: «Не иною, что какою ни есть, только смертью, хоть головы отсечь, или повесить — все равно».
Вслед за этим Кочубей и Искра были отправлены к Мазепе, и торжествовавший гетман был свидетелем того, как 14 июля 1708 года под ударами топора скатились с помоста две головы. Только после этого Мазепа облегченно вздохнул — его разоблачение не состоялось. С места казни он отправил царю письмо с благодарностью за оказанное ему доверие и «справедливый» суд над клеветниками. Петр ответил посланием, еще более утверждавшим Мазепу в том, что его кредит нисколько не пошатнулся: «Как прежде, так и ныне за непоколебимую верность твою, верного поданного нашего, к нам, великому государю, никогда в милости нашей не оставим».
Изменнические намерения Мазепы имели давнюю историю. На путь предательства он вступил еще в конце 1680-х годов.
В 1690 году он в письме польскому королю Яну III выражал намерение вернуть Украину под власть панской Польши. Тогда осуществить это не удалось, но тайные связи продолжались. Они усилились после того, как шведский король посадил на польский престол Станислава Лещинского. В 1707 году, то есть во время подготовки Карлом XII вторжения в Россию, Мазепа заключил договор со Станиславом Лещинским и шведским королем. Лещинскому он обещал Левобережную Украину. Не скупился Мазепа на посулы и шведскому королю: в случае прихода шведов на Украину он снабдит их продовольствием и фуражом, а также предоставит им зимние квартиры в Стародубе, Новгород-Северском, Батурине и других городах. Содержание договоров Мазепа, разумеется, держал в строжайшей тайне. Он умел ловко прикидываться, годами скрывать подлинные намерения, плести интриги.
Петр обладал удивительной способностью разбираться в людях, угадывать таланты, умело направлять их и использовать в интересах дела. «Птенцы гнезда Петрова» даже после смерти царя еще долго будут давать о себе знать на самых разнообразных поприщах. Можно лишь поражаться, но невозможно объяснить, как у царя не хватило проницательности, чтобы за слащавыми улыбками, подобострастной речью, уснащенной комплиментами, и выражением внешней покорности разглядеть подлинное лицо гетмана.
Мазепа вел сложную игру, и она ему вполне удавалась вплоть до перехода на сторону шведов. Царю он отправляет верноподданнические донесения и одновременно сообщает Карлу XII, что с нетерпением ждет его прихода «яко единого того в сему намеренному делу щастия; есть ли же и король Станислав с помощными силами не умедлит, то уже в руках наших виктория».
Чем ближе Карл XII подходил к Украине, тем труднее Мазепе было лавировать. Ему, например, никак не хотелось выводить украинские полки за пределы Украины, и он, ожидая прихода шведов, не выполняет предписания Петра двинуть эти полки вверх по Днепру под тем предлогом, что он, Мазепа, болен настолько, что не может ездить верхом. Понимая, что одной болезнью нельзя оправдать своего отказа, Мазепа придумал еще один довод, в глазах царя оказавшийся вполне убедительным: остаться ему, Мазепе, на Украине тем более необходимо, что он не имеет человека, который бы «сердцем и душою верно и радетельно вашему царскому величеству под сей случай служил». В последующие дни в каждом из донесений царю, Меншикову и Головкину Мазепа настойчиво повторял, что на Украине неспокойно, что шведы могут получить поддержку от крестьян и горожан, что может разгореться «бунтовничий пожар» и что без его присутствия здесь не обойтись. Петр и на этот раз поверил Мазепе и велел оставить его на Украине, «понеже большая польза его в удержании своих, нежели в войне».
Между тем Меншиков для обсуждения каких-то неотложных дел затребовал Мазену в свою ставку. Гетман почуял недоброе и лихорадочно размышлял о том, под каким предлогом можно отказаться от встречи с князем. А вдруг вызов являлся ловушкой Меншикова, быть может, уже осведомленного о его, гетмана, изменнических намерениях?
Мазепа решил не ехать, послал к Меншикову своего племянника Войнаровского. Тот поехал к князю с сообщением, что гетман тяжело болен, что его готовят к соборованию. 20 октября Меншиков отправляет письмо царю: «И сия об нем ведомость зело меня опечалила, первое, тем, что не получил его видеть, которой зело был здесь нужен; другое, такова доброво человека, ежели от болезни его бог не облегчит».
«Добрый человек» в эти часы метался не в жару, а в сомнениях: ехать или же ехать к Карлу? В принципе вопрос решен давно, но является ли данный момент самым благоприятным для ответственного шага? Старый интриган понимал, что изменюй он ставит на карту все: несметные стяжания, накопленные за два десятилетия своего гетманства, булаву и даже жизнь. Призвал сообщников, спрашивает: «Послать к королю или нет?» Те ответили: «Как же не посылать — давно пора, не надобно откладывать!»
Пока велись эти разговоры и наспех составлялась грамота шведскому королю, к Мазепе прискакал Войнаровский с сообщением, что на следующий день сюда прибудет Меншиков, чтобы проститься с умирающим гетманом. Мазепа, только недавно жаловавшийся, что не переносит верховой езды, садится на коня и «помчался как вихрь» сначала в Батурин, затем, на другой день, переправившись через Сейм, прибыл в Короп, где переночевал. 24 октября Мазепа встретился со шведским полком, отправил гонцов к королю и, теперь уже не спеша, ибо находился под охраной шведов, двинулся к его лагерю.
Переполох в стане Мазепы оказался преждевременным. Меншиков действительно отправился к гетману, но отнюдь не для того, чтобы взять его под стражу, а чтобы проститься с ним. На пути в Борзну, где намечалось соборование, Меншикову сообщили, что гетман «тиранился в Батурин». Это показалось подозрительным. Князь вспомнил, что Войнаровский уехал от него ночью, тайком, не попрощавшись. Подозрительность росла по мере продвижения Меншикова по следам Мазепы: прибыл в Батурин, но там гетмана уже не было, на пути в Короп ему сообщили, что Мазепа переправился через Десну. Меншиков сопоставляет все события последних дней и приходит к выводу: гетман изменил, перебежал к Карлу XII. Срочно отправляется донесение царю. Новость для Петра была громом среди ясного неба. В отношениях с людьми, его окружавшими, он придерживался крайностей: безоговорочное доверие и уважение сменяется такой же безоговорочной враждебностью. Мазепа принадлежал к числу тех, кого царь считал своим преданнейшим слугой, его одним из первых он наградил орденом Андрея Первозванного.