— Или уткнемся в запертые, — сказал Сулливан, но таким уверенно радостным голосом, что становилось ясно: воротам не поздоровится.
Посвежевшая за дни отдыха пехота уже выступила, на дорогу начали выдвигаться тяжелые подводы, а от замка в нашу сторону помчались два крохотных всадника, вздымая за собой облако пыли.
Сэр Коллинсворд впереди, как вскоре я рассмотрел, следом юноша на красивом саврасом коне, я принял его за оруженосца, а то и пажа, слишком хорошенький, как разукрашенная куколка.
Дункан соскочил на ходу и бросился ко мне, разгоряченный и запыхавшийся.
— Ваше высочество! Как хорошо, что мы успели!
— Что успели? — спросил я.
Он оглянулся, юноша соскочил с коня, быстро подбежал и преклонил колено, настолько нежноликий, что похож на девушку, а длинные льняные волосы, что красиво падают на плечи, лишь подчеркивают сходство.
Коллинсворд сказал торопливо:
— Племянник покойного мужа сестры моей жены!.. Жаждет принять участие в вашем походе, загнал трех лошадей, стараясь успеть из своих земель… Присоединяюсь к его просьбе, ваше высочество!
Я вздохнул, пожал плечами.
— Это очень трудный рейд, сэр Коллинсворд.
— Прошу вас, — сказал Коллинсворд с натугой, — возьмите его. Просто возьмите.
Что-т странное прозвучало в его словах. Я кивнул, хотя и было сильнейшее желание отказать, что-то подсознательное, повернулся к юноше:
— Как тебя зовут?
— Джеффери Дрейко, — ответил тот чистым музыкальным голосом, которому позавидовало бы большинство девушек. — Буду счастлив служить вашему высочеству!
— Служба будет трудной, — предупредил я сурово. — Иди вот в тот отряд, отыщешь сэра Сулливана.
В отсутствие сэра Растера лучший наставник молодежи и знаток рыцарских традиций.
— Спасибо, ваше высочество!
Я кивнул и больше не обращал на них внимания, войска из лагеря всегда выходят слишком беспорядочно, в обычном случае строятся на дороге и уже тогда начинают марш, но Макс старается, чтобы все боевые единицы в любой момент были боевыми и, кроме того, взаимодействовали с другими, так что я весь был поглощен процессом, но потом, когда через пару часов объезжал шагающую колонну и в конце заметил всадников, где Сулливан что-то втолковывает этому изнеженному красавчику, я подъехал, окинул его более внимательным взглядом.
— Джеффери, — сказал я благожелательно, по крайней мере старался, чтобы голос так звучал, — ты подрезал хотя бы волосы.
Сулливан довольно кивнул, а этот Джеффери картинно изумился, так что длинные ресницы открыли изумительно ясные невинные глаза, а сладкий голос прозвучал, как у щебечущей девочки:
— Ваше высочество, зачем?
— Думаю, — сказал я, — не только я принимаю тебя за девицу. Так и тянется рука, чтобы взять тебя за жопу. Думаю, другие тоже так думают.
Он сладенько улыбнулся.
— Не только думают, ваше высочество! Кое-кто и в самом деле…
— И что?
Он трагически закатил глаза под лоб.
— Ах, ваше высочество, в нашем скучном краю так мало было поводов для драки! А когда его дают сами… Любой суд примет во внимание, что я только защищался!
Я внимательнее всмотрелся в его лицо. При всей подчеркнутой изнеженности и капризности что-то проступает и воинственно-злое, а его уверенную посадку в седле можно трактовать не только как принадлежность к роду самого Коллинсворда.
— Похоже, — сказал я, — наш добрейший Дункан не зря потому уговаривал взять тебя с собой подальше?
Он беспечно улыбнулся.
— Не знаю!.. Семьдесят поединков… они почему-то считают, что это многовато.
Сулливан покрутил головой, но посмотрел на юнца уже с благожелательным интересом.
— У тебя будет возможность, — сказал я недобро, — показать себя. Мы с каждым днем сближаемся с основной массой армий Мунтвига!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Мы по-прежнему продвигаемся ночами, а днем отдыхаем в лесах и оврагах, но уже не ради сохранения тайны, просто небывало жаркое лето в этих широтах укорачивает дневные марши. Принц Сандорин и принцесса Аскланделла обычно едут стремя в стремя, но я заметил, хотя и не показал виду, что принцесса старается держаться ближе к головным всадникам, где обычно мы с Норбертом вдвоем, а Сандорин, напротив, пытается ее удерживать ближе к коннице Клемента, где часть и его дружины, якобы для обеспечения безопасности принцессы, но, как мне показалось, больше для того, чтобы она не слишком много времени проводила со мной.
Свой шатер он уступил ей, а сам спит у костра, подложив под голову седло, что вызывает симпатии у солдат, а утром лично подводит ей лошадь и галантно подставляет колено. Конники Норберта окружают встреченные деревни, чтоб ни один человек не выскользнул, запасаются провизией и зерном для коней, а потом уходят, но всегда в другую сторону на случай, если кто захочет сообщить мунт-виговцам, куда они подались.
Лорды тревожились насчет крупных армий, что могут задержать продвижение, но я успокаивал, а конники Норберта докладывают,
что впереди ничего достаточно крупного, чтоб представлять для нас опасность.
В одном из сел застигли врасплох большой отряд мунтвиговцев, и когда они начали вскакивать, их со всех сторон разили стрелы и арбалетные болты. А когда те схватились за щиты и попробовали укрыться, в село со всех сторон ворвались люди Клемента.
Ярость наших была так велика, что застигнутые врасплох даже не попробовали сопротивляться, а сразу попытались ринуться наутек. Но их с силой вбивали в изгороди и стены домов и сараев, рубили, кололи, секли и сбивали наземь конями, где либо доставали копьями и мечами, либо затаптывали тяжелыми копытами.
Немногие добежали до коней, но люди Норберта успели туда с ними одновременно, и даже те, кто вскочил в седло, падали под ударами копий или пронзенные стрелами. Крики ужаса раздавались со всех сторон, лишь бывалые воины из стана противника, что умеют сражаться стойко и хладнокровно, сейчас подхваченные общей паникой и криками, еще как-то пытались организовать сопротивление, но наши ударили с такой яростью, что смяли, затоптали, изрубили.
Бобик время от времени подбегает ко мне и спрашивает, что со мной случилось, не заболел ли, арбо-гастр то и дело пытается пуститься вскачь.
Мы двигались втроем, Альбрехт, Норберт и я. Некоторое время я терпел, наконец сказал с неловкостью:
— Мой бедный коник заболеет, если будет идти все время как улитка…
Норберт, сразу ощутив неладное, возразил строго:
— Ваше высочество, вы и так даже не во главе армии, а во главе разъезда, что само по себе опасно!
Альбрехт простонал:
— Ваше высочество!..
— Все в порядке, — заверил я. — Если что встречу впереди, тут же удеру. Меня никто не догонит!
— Да? — спросил Альбрехт. — Я уже наслушался о вашем безумном геройстве, что должно обрадовать всех ваших противников. Более того, они там наверняка молебны заказывают, чтобы вы таким же безрассудно-отважным и оставались!
Я съежился, оба смотрят с суровым осуждением, хоть Норберт с меньшим.
— То было, — проблеял я в сильнейшей неловкости, — какое-то наваждение… атавизм… Что-то как бы заставило… В каждом из нас живет отважная кистеперая рыба… что безумству храбрых поет как бы песню. Но, клянусь, буду поступать как политик и не обрадую врага нелепой гибелью!.. Не дождутся, гады.
— А вдруг? — спросил Норберт.
Я возразил:
— Это и не в моих интересах, как вы понимаете…
Альбрехт покачал головой, Норберт воскликнул
протестующе:
— Ваше высочество!
— Просто чуточку разведаю дорогу, — заверил я, и Зайчик, чувствуя все, что во мне происходит, тут же рванулся вперед, пусть и не на всей скорости, но меня едва позорно не отбросило на круп.
Бобик понесся впереди, время от времени подпрыгивая на всех лапах, как взаправдашний щенок, хотя по нему не определить, — есть породы собак, которые до последнего дня жизни остаются игривыми и суют всем в руки палку, чтобы бросили им как можно дальше.
Дорога пошла обходить лес, но я помню, что лес не бесконечный, и хотя сверху казался совсем крохотным, но и понизу промчимся достаточно быстро. Ар-богастр умеет проскакивать между толстыми стволами так, что не нужно даже задирать ноги на седло, разве что чаще пригибаться, избегая проносящихся сверху суковатых веток…
В лесу прохладно, дубы только на опушке, дальше пошел березняк, клены, затем вообще разнолесье, арбогастр идет ровным галопом, с каждым скачком приближаясь к империи Зла, откуда в наши земли идут одна за другой армии захватчиков…
Лучших воинов ведет жажда чести и славы, возможность отличиться в боях и показать себя непревзойденными героями, многих подталкивает надежда пограбить, иные рассчитывают поправить расстроенное состояние, немалая часть рыцарства Севера, одураченная лживой пропагандой, идет в поход с жаждой уничтожить Мир Зла и разврата, раскинувшийся на Юге. И хорошие люди, и дурные — по разным причинам, но с равным пылом — жаждут войны.
И, самое отвратительное, мы идем уничтожать Мир Зла и боремся против Тьмы, и они тоже идут уничтожать мир Зла и намереваются уничтожить Тьму.
А религиозные войны — самые жестокие, кровавые и продолжительные…
Бобик насторожился, длинными скачками метнулся вперед и пропал за деревьями.
Через минуту и мы выломились через кусты, арбогастр в удивлении остановился раньше, чем я натянул повод.
Светловолосая девушка с длинным охотничьим луком в руках, большая собака, в ужасе перед Бобиком прижавшаяся к ее ногам, и подвешенный к поясу охотницы заяц со следами крови на шее.
Бобик чинно сидит на заднице и рассматривает их с интересом, как забавные игрушки, которые могут дать ему играть, а могут и не дать.
Девушка, трепещущая перед Адским Псом, перевела взгляд на меня, вздрогнула и подняла лук в боевую позицию.
— Ты кто?
— Друг, — ответил я дружелюбно.
— Ты воин, — возразила она.
— А воин не может быть другом? — поинтересовался я. — Понятно, вы здесь натерпелись от воинов…
Я соскочил на землю, нужно чуть размять ноги.
Девушка вздрогнула, прицелилась в меня из лука.
— Не подходи! — вскрикнула она жалобно.
Я улыбнулся как можно дружелюбнее.
— Да брось, я не враг.
— Все равно не подходи, — велела она как можно строже, но получилось плохо. — Иначе выстрелю!
Я сказал так же легко:
— Если хочешь, выстрели. Но это не самое страшное.
Она отступила на шаг, но я продолжал подходить к ней. Она вскрикнула совсем плачущим голоском:
— Не подходи! Моя стрела проткнет тебя насквозь!
— Перестань, — сказал я мирно, — не дури…
Лук у нее простой, хоть и в хорошем состоянии,
магию я бы в нем зачуял, умею, когда сосредотачиваюсь.
Видимо, я сделал слишком резкое движение в ее сторону, она вскрикнула и отпустила тетиву. Я чуть отклонился и ухватил стрелу на лету.
Она в страхе расширила глаза, а когда опомнилась и поспешно выхватила из колчана другую, я уже был рядом и уверенно взял из ее ослабевшей руки древко лука.
— Я не враг, — сказал я ласково.
Она прошептала в смятении:
— Что ты хочешь?.. Будешь меня насиловать?
— Я бы не прочь, — признался я, — есть во мне эта гаденькая черта, вот взял бы и оттянулся во всю ширь всей фрейдовской натуры… но я вот что-то за всю жизнь так и ни разу… гм…
Она в ужасе отшатнулась.
— Хочешь сейчас?
— Хочу, — признался я. — Еще как!.. Но не буду.
Она чуть перевела дух, но, все еще напряженная
так, что вся дрожит, как осинка на ветру, спросила с недоверием:
— Правда?
— Клянусь твоими персями, — сказал я. — Понимаешь, поддаться животным желаниям — это так сладко, что просто не знаю, целая минута счастья, но потом, увы, неделя стыда! Вот такое я совестливое животное, сам себе удивляюсь. А смирить в себе скота — потом ту же неделю, а то и месяц хожу гордый, будто льва задавил голыми руками. Хотя кто знает, кто там у всех нас внутри.
Она робко улыбнулась.
— Значит…
— Значит, — сказал я, — не трусь, мышка. Я вот смотрю на тебя и понимаю: буду два месяца ходить гордым!
— А сейчас?
Я с удовольствием посмотрел на ее милое лицо.
— Говорю же, с удовольствием бы, но я знаю, как это получить и без насилия над свободной и демократической личностью в духе базовых либеральных ценностей. Ну, ты поняла?.. А я нет. Но это неважно. Ты тоже выстрелила так, чтобы меня ранить в плечо, а могла бы целить в сердце, из-за этого я едва поймал твою стрелу!
Она сказала жалобно:
— Кто ты? Я слышала об умельцах, что ловят стрелы, но чтоб вот так встретить…
— Ого, — сказал я хвастливо, — я еще тот умелец. Нет-нет, не бойся, я же сказал, буду вести себя как целомудренный Иосиф!.. Не ради твоей девственности, да хрен с нею, а ради возвеличивания себя, неповторимого и замечательного!
Она посмотрела исподлобья, голос ее прозвучал тихо и без всякого ехидства:
— Вижу, вы себя очень любите.
Я изумился:
— А как же? Это же основа демократического общества! Любовь к себе и полное равнодушие к соседу, что интеллигентно называется политкорректностью. Ты себя тоже должна, просто обязана любить! Я зрю в будущее и вижу торжествующий приход всеобщего эгоизма и пофигизма! Если у тебя с этим проблемы, то я могу тебя, как гуманист, возлюбить…
Она испуганно отшатнулась.
— Ой, не нужно…
— Глупая, — сказал я отечески, — это ничего не имеет общего с изнасилованием. По крайней мере, в терминах. Но ты мне скажи, с чего ты взялась охотиться? Разве не должна, аки дама, сидеть у окошка и вышивать крестиком?
Ее лицо помрачнело, она покачала головой.
— Я не из благородных, это первое. Второе… это сперва армии Карла здесь сожгли все, потом недавно прошел Мунтвиг… Мы давно уже всем селом живем в лесу. На полянах ухитряемся выращивать зерно, в загонах держим скот, многие живут охотой… Я с детства приучилась помогать отцу. Теперь вот охочусь сама. У меня трое младших братишек, мама часто хворает.
Я вздохнул, сказал твердо:
— Я беру эти земли под свою защиту!.. Мне совсем не важно, кто здесь король. Отныне здесь всегда будет мирная жизнь. Никаких великих подвигов, когда реками льется кровь!..
Она что-то ощутила, подошла без страха и поцеловала мне руку. Я поднял ее и в свою очередь поцеловал в лоб, что она приняла без всякого ужаса.
Затрещали кусты, выметнулся Бобик с задушенным оленем. Повинуясь моему жесту, положил добычу у ее ног и отступил.
Я тронул Зайчика, и мы все трое понеслись между деревьями, стараясь выбраться из леса.
Глава 2
Норберт все так же едет во главе небольшого отряда, все остальные идут разъездами впереди, справа, слева и даже сзади, но на этот раз с ним Клемент и Сулливан, самые могучие бойцы, ударная мощь, а их отряды передвигаются далеко позади, охраняя пехоту Макса, еще не веря, что бесконное войско способно защищаться само и даже охранить от бед конницу.
Я сказал бодро, не давая им раскрыть рты для обвинений в необдуманной лихости:
— Хорошая новость для любителей размяться!.. В пяти милях впереди обнаружен отряд противника!.. Большой. Но недостаточный, чтобы обрушиваться всей армией.
Сулливан встрепенулся первым.
— Ваше высочество?
— Вы поняли верно, — ответил я.
Клемент прогудел более рассудительно:
— Сколько их? Каковы их позиции?
— Не больше двух тысяч, — заверил я. — Явно местный лорд собрал всякий сброд и решил присоединиться к Мунтвигу. Во всяком случае, его знамя там реет слишком гордо.
Сулливан проревел сердито:
— Что значит реет? Кто разрешил?..
— Может, — обронил Норберт, — там просто разбойники, что объединили несколько шаек и решили назваться войском.
— Я рассмотрел с десяток рыцарей, — напомнил я. — Эти сволочи запятнали благородное имя!
Сулливан прорычал гневно:
— Да как они посмели?.. Не думаю, что таких стоит брать в плен! Мне и выкуп не нужен, хотя несколько золотых монет не помешали бы…
— Я поделюсь, — пообещал Клемент и взглянул на меня исподлобья. — Значит, армию тревожить не будем?
— Достаточно людей сэра Дарабоса, — сказал я.
Норберт кивнул, жестом послал в сторону внимательно слушающих нас быстроконных разведчиков.
Ушло не больше часа на то, чтобы собралась большая часть его конницы. Норберт быстро распределил на отряды: хотя все вооружены композитными луками, однако, как и везде, есть прирожденные стрелки, что воробья бьют на лету, а есть рубаки, потому вы, ребята, вступите в бой с фронта, вы с тыла, а вы должны перехватывать всех, кто попытается вырваться из окружения.
Мунтвиговцы расположились в удобном месте, но часовых не выставили, зачем, они же на своей земле, и мы подкрались совсем близко. Я слышал, как за моей спиной тихо поскрипывают натягиваемые луки.
Ближе всех ко мне расположились у костра человек двадцать, за их спинами спят вповалку, а эти пьют и разговаривают, двое бросают кости, остальные следят за ними, один шевелит палкой в костре, крупные головешки рассыпались на угли и зло стреляли пучками длинных шипящих искр.
Норберт прокричал какой-то птицей, и лучники одновременно выпустили стрелы. Их обрушилась целая туча, несколько человек у костров упали, другие, напротив, начали вскакивать, и на них перенесли частый град тяжелых стрел, способных пробивать с близкого расстояния доспехи, здесь же они пронзали одетых в кожаные доспехи насквозь.
Я увидел, что застигнутые врасплох вот-вот начнут организовываться, такая паника не длится долго, заорал:
— Руби!
За мной ринулись из зарослей люди Норберта. Клемент и Сулливан отстали, особенно последний на своем меланхоличном носороге, однако на своих тяжелых конях они легко протаранили первые ряды обороняющихся, смяли и порубили людей у костра, набросились на мирно отдыхавших, что вскочили и спросонья хлопали глазами, а их рубили, кололи, топтали и рассекали, как приготовленный для забоя скот.